ПЕХОТА

ополовиненного термоса алюминиевой меркой-стограммовкой, с ворчанием прицеливается в ложку.
-- Погодь, -- сунув ее в карман галифе, Колюня выхватывает у него мерку, -- Пойде-е-ет. Пгикгой-ка, гебята.
-- Ты чего там, Беспалов, разбурогозился?! -- из-за сгрудившихся любопытных слышен голос сержанта Безбрежного.
-- Та она ж в этаку жарищ-щ-щу испариньями на градусы садиться(!) -- опасаясь результата «военно-полевой экспертизы», волнуется Махонько, -- Тирмос-то не гирмитичний. Пока нисем, сами угораим. Улитучиваится ж! Понюхай сам, Мыкола!
-- У меня нюху нету! -- вставая в тень на колени, заявляет Колюня, -- На-а-ачисто. Пгикгой-к, гебятки. Эк-спег-ти-и-иза!
Бойцы телами сооружают над «экспертом» подобие шалаша, создав тем заветрие и плотную тень. Колюня чиркает трофейной зажигалкой. Пламя касается поверхности жидкости. Ответное голубое пламя полыхает над кружкой-меркой. Колюня дышком гасит его и опрокидывает посудину в нацеленный в зенит рот. «А-а-ах-х-х!» -- душевно подводит он итог «экспертизы». Бойцы смеются. Махонько, на всякий случай отошедший на удобную для бегства дистанцию, кричит:
-- Ну як?!
-- Зашиби-и-ись! -- под гогот выдает ему результат Колюня.
-- Гори-и-ить?!
-- Сгоге-е-еъа!
-- Уся?!
-- До-о-осуха сгогеъа!
-- Ни можить буваты!
-- Мо-о-ожить! -- передразнивает на украинский лад «эксперт» -- Уся-я-я!.. Как погох! Ты поди ее на тготиъе с динамитом настаиваъ?!
-- Ни-и-и! -- не вникнув в смысл, оправдывается Махонько, -- Ни настаивал! Со складу тилько получена! Сирок градусив!
Бойцы покатываются со смеху. Сооруженный из их тел шалаш распадается. Колюня, сблизившись с Махонько над термосом, оценочно рассматривает только что послужившую питейной посудиной мерку-стограммовку:
-- Ну ты й хохъи-и-ина!
-- Чи ще?! -- недоумевает старший спиртонос.
-- Ты на хгена ее г-гаммов на десять свегху отнаждачиъ?! Ох и жъоб!
-- Н-и-и! -- оправдывается вновь взволнованный Махонько, -- Ни можить буваты!.. Ни-в-как-кую! -- его голос еле пробивается сквозь коллективную ржачку.
Младший спиртонос «высыпает» в колюнин котелок пару мерок.
-- Мои все, -- говорит тот, -- тепегь за Иъьюху.
-- Ага, -- подтвердив справедливость требования, раздатчик «скидывает» еще двести граммов.
-- Тепегь за Копытова, -- диктует получатель.
-- Погодь-погодь.., -- притормаживает Махонько, -- А шо за таке? Копытоу бросив выпиваты?
-- Бгосиъ, -- утверждает Колюня.
-- Насовсим? -- допытывается дотошный старший спиртонос.
-- Напгочь.
-- Захворау?
-- Ага.
-- И чим захворау?
-- Смегтью захвогаъ! -- кипятится Колюня, -- Убитый! На моих гуках отошеъ. Завещаъ спигтпаек мне на помин ево души...
-- А-а-а.., -- сняв пилотку, крестится Махонько.
-- Ъей! -- подсовывает котелок младшему спиртоносу «наследник» Копытова.
-- Лий, ли-ий, ли-и-ий.., -- задумчиво бормочет Махонько, -- Лий-лий-лий...
Младшой, сбиваясь со счета этих самых «лий», черпает и плещет в колюнин котелок.
-- На хега с буг-гом-то?! -- останавливает его Колюня, -- Кгаев че ъи не видишь?
-- Перелив, -- виновато смотрит на Махонько спохватившийся водкочерпий.
-- Неха-а-ай, -- благословляет старшой, -- На помин души Копытоуа пирилив ни грих. Би-и-ильше проливаим...
Спиртоносы уходят дальше по траншее. Колюня же извлекает из вещмешка граненый полустакан-стограммовку и, установив его на вбитую торцом в стену траншейную в качестве полки почерневшую от старости доску, резким наклоном снайперски наполняет его. Сверху -- сухарь... Бойцы двухрядным полуовалом на корточках окружают сей атрибут поминального ритуала. Колюня на расстеленной на чурбаке тряпице шинкует свастикой клейменым кинжалом шмат соленого свиного сала... Молчат... Водрузив на сухарь сальный пласт, главный распорядитель поминальной трапезы отыскивает взглядом сержанта Безбрежного:
-- Кто еще?
-- Копытов, -- диктует тот, -- Аблаев и тот паникер, который на ничейку выскочил... Черкесов.
-- За всех газом? -- поднимает свой котелок Колюня.
-- За всех, -- соглашаются бойцы, -- А чего тянуть-то?., -- Зараз за всех.., -- Че сопли-то жевать?., -- Не чокаясь.., -- Земля им пухом.., -- Царствия небесного(!)...
Выпивают. Колюня, отхлебнув из своего котелка, разливает его по кругу, оставив себе для повтора донный глоток... Закусывают. Повторяют излияние. Вновь закусывают. Молчат. Иные закуривают...
-- Ты, Цыгин, от копоти уж чумазый как шахтер, а все куришь и куришь.., -- нарушает молчание сержант Безбрежный, -- Дышишь уж как паровоз.
-- Ага, -- выпуская из ноздрей сизый дым, соглашается беспилоточный, под белобрысый чубчик стриженный Цыгин – на вид самый младший из присутсвующих.
-- Не бережешь совсем здоровье, -- по-отцовки назидает Безбрежный.
-- А на шиша оно мне? -- меланхолично бормочет Цыгин.
-- От те на! -- возмущается воспитатель-доброволец, -- Сдохнешь ведь!
-- Так и так подыхать, -- ухмыляется воспитуемый.
-- Ну ты, Цыгин, и дура-а-ак(!) -- дает оценку Безбрежный.
-- Ну и пускай, -- смиренно молвит Цыгин.
-- Я твоему бате письмо напишу! -- в голосе командира угроза.
-- Пиши-и-ите, -- тянет захмелевший Цыгин, -- Толку-то...
Молчат. Принимается пыльнокапельная морось. Прия-я-ятная(!) Освежающая. Иные, из испытавших душевую помывку, вспоминают о ней.
-- Ик... Ик-ик... И-ик!.. И-ик-ик! -- Шрапнеля одолевает приступ икоты, -- Ик!.. Ик-ик.., -- его шея судорожно вытягивается, глаза испуганно выпучиваются. Сотоварищи усмехаются и похихикивают.
-- Опять тебя Гитлер вспоминает?! -- с целью облегчить страдания похлопывает по загорбку икотного Безбрежный.
-- Ик-ик.., -- да пош-шел он... ик... в-в... ик... з-задниц-цу! -- тужится Шрапнель.
-- А ты это... Ну-у-у... Кугить бгосай, -- советует Колюня, -- В един день оба: ты и Цыбин.
-- Цы-ыги-ин, -- поправляет Цыгин.
-- Я и говогю: ты и Цыбин. Оба вгаз, -- затягиваясь самокруткой, Колюня сочувственно смотрит на икотного.
-- Цы-ы-ыги-и-ин я-я-я! -- таращится на гундосого паренек.
-- Да зна-а-аю, -- отмахивается тот, -- У нас секгетагь гайкома пагтии один быъ такой -- Куъебякин. Стоиъо ему на язык табаку попасти, сгазу в икоту его кидаъо!
-- И че?., -- изможденным голосом спрашивает Шрапнель, -- Ик... Бро... Ик... Брос-си-и-ил?.. И-и-ик!
-- Неа, -- отвечает «лекарь-просветитель», -- Не успеъ... Гасстгеъяъи как вгага нагода. Вгедиъ он, оказыватса по заданью центга из Пагижу... Э-э-эт надо ж такое: в тгактогные баки сахаг с маг-ганцовкою скотина подсыпаъ(!). Ну и тгактога-то как зачнут будто из гужья стгеъять! Совсем не до пахоты... А еш-ще и быкам-пгоизводитеъям бгом в дгобъенку подкъадываъ! О как!
-- А ч-че т-такое бгом? -- ворочает заплетающимся языком Цыгин.
-- Ик-ик.., -- уже расслабленно вклинивается в разговор опустошивший котелок воды Шрапнель, -- Эт-то не «бгом», а «бро-о-ом»! Химия. Успокоительное. Средство для нестоячки. Если... ик... мужику такое в чай каждый день подсыпать, он на бабе может раз за разом не срабатывать, а потом плюнет на эту заботу и на всю жизнь разочаруется... Ик... И в себе, и в бабах.
-- А-а-а.., -- понимающе тянет Цыгин, -- А п-пр-ри-и чем тута бык?
-- Ик, -- к своей радости затухающе икает Шрапнель, -- А какая разница: что бы-ык, что мужи-ик?!.. Оба с одной функцией.
-- А ты, Шрапнель, случаем,.. не фельдшер? -- заинтересованно улыбается Безбрежный.
-- Ага, он, -- подтверждает совладавший с икотой, -- Только этот... Не человеческий... Ветеринарный...
-- Ух ты-ы-ы! -- восхищается Безбрежный, -- И скотину кастрировать можешь?!
-- Да хоть кого -- хоть скотину, хоть человека(!) -- напускает на себя важность Шрапнель.
-- Ух ты-ы-ы!! -- с уважением смотрит на подчиненного ветеринара Безбрежный. На этом разговор и обрывается. Бойцы заполошно хохочут.
Вновь тишина. По кругу передается полный котелок со слитым в складчину спиртным. Каждый отпивает по мере хотения.
-- Задоъбаъи, -- сгоняя мух с сала, ворчит Колюня, -- Кому -- война, а кому -- мать годна-а. Газжигеъи. Мегтвечины им маъо -- на свинину потянуъо.
-- А пошто мы Аблайку-то салом да выпивкою поминам? -- интересуется вятский мужичонка Антип Вяткин, -- Вродь не по-татарски получатса..
-- Да не татарин он, а казах, -- поправляет ефрейтор Скоков -- бывший учитель арифметики, -- И не Аблайка он, Царствие ему Небесное, а Алтынбек. Аблаев. И свинину он жрал, только за ушами трещало. Говорил: на войне, мол, да в тюрьме можно. Не грех, дескать... Аллах не обидится...
-- Ну коли так, -- вслух мыслит прибившийся к компании пожилой солдат из похоронной команды, -- Коли не обидится... Значит все можно...
    -- Мо-ой п-папа был отпетым уркага-а-аном! -- сползая по стене, хрипло-визгливо затягивает юнец Цыгин:
    -- Н-на пересы-ы-ылке меня-я ма-а-ама родила-а-а!
    Я с малоле-е-етства ша-арил по карма-а-анам,
    Пока в метре-е-е меня-я мусарня не сгребла-а-а!
-- Цыгин! -- перебивает голосящего сержант Безбрежный, -- Эт-то что за концерт шаляпинский?!
-- А че? -- бормочет поникший головой на грудь вокалист.
-- Эт-то что за тюремщина?! Ты чтоль из этих -- из урок?!
-- Из э-э-эти-и-их-х -- из у-у-уро-ок-к! -- в половину ока приоткрыв соловый глаз, на песенный манер подтверждает Цыгин.
-- И папа с мамой урки?! -- допытывается Безбрежный.
-- П-папа -- мильтон, -- полусонно бормочет Цыгин, -- А м-мама -- подсти-и-илка обк-комовская. П-папа м-маму и т-того зас-сранца из нагана нап-пова-а-ал-л!.. Си-ир-рота-а-а я кру-у-углы-ы-ый! -- по щекам забулдыжно воющего Цыгина текут слезы, -- А йя вс-сю мо-о-олодо-о-ость по ха-а-азам! Щ-щипа-а-ач я са-а-амы-ый коро-он-ный! Лю-юбо-о-ой ка-арма-а-ан мо-о-ой!.. Без ос-сечек!.. И ни-и ра-а-аз-зу не-е был на тюрьме-е-е!..
-- Шиш-шки-ин(!) -- азартно выпучив глаза, шипит крайнему слева солдату Безбрежный, -- Нука... Видишь тот вещмешок с заплатою(?!)
-- Ну, -- натужно вставая на затекшие косолапые ноги, кивает боец.
-- Нук-нук-нук(!) -- подбадривает Безбрежный, -- Пошарь-к, дружище(!) Там должен заваляться мой именной и серебряный портсигар(!)
-- Сей момент, -- Шишкин вразвалку подходит к мешку. Цыгин же тем временем храпит, увлажняя грудь, служащую подпоркой подбородку, мутными слюнями...
-- Едри-и-ит-твою -- раскудрит-мою! -- всматриваясь в сжимаемый в ладонях портсигар, медленно косолапит к поминальной компании Шишкин, -- Фельдфебелю Безбре-ежному(!) Ивану Ивановичу за спасенную жизнь(!).. Так-так-так... От штабс-капитана Орунжева(!).. От души и сердца!.. Одна тысяча девятьсот четвертый год... Порт-Артур... Эхе-хе-е-е...
-- Отцовский, -- комментирует Безбрежный, -- С Русско-Японской. Он этого штабса раненного двое суток на горбу из самурайских тылов вытаскивал.
-- Да за тако-ое!., -- Шишкин готов взглядом испепелить полусидя посапывающего Цыгина, -- Да за тако-ое!.. Бляха-моха!.. Удавить его, падлу, прям сразу! Гни-ида уркаганская!
-- Сядь, Семен! -- принимая от Шишкина портсигар, приказывает ему Безбрежный.
-- Да за тако-ое(!)., -- медленно повинуясь, неиствует Семен.
-- За свое никак не могу, -- поясняет вновь обретший семейную реликвию, -- Если б у кого из вас пропало... Тогда бы и... И то нельзя... А за себя по-любому не могу. Ну не могу, и все! Тем более, ребенок ж еще!
-- Вот такие вот ребенки у меня в Санкт-Ленинграде увели чемода-а-ан, -- задумчиво молвит пришлый солдат-похоронщик.
-- Чушь! -- возражает Шрапнель, -- Нет, не было и не будет такого города. Были Санкт-Петербург и Петроград, есть Ленинград.
-- Ну тогда в нем -- в последнем -- увели, -- согласительно кивает похоронщик.
-- Расскажи(!) -- просит доселе молчавший Ильюха.
-- А й расскажу, -- дает согласие похоронщик, -- Году в тридцать восьмом было. Так же, как сейчас. По лету... Я в гости на поезде к сеструхе прибыл... А она возьми да и не