что же там написано. Они были слишком тяжелы.
- Откуда же этот поезд? Ты говорил, что никогда поездов здесь не видел, - вздохнула женщина.
- Это, наверное, правительственная ветка. Они пролетели быстро. Видать, настиг их гнев Божий. Или ядерная война у них там. Или комета летит. Хотят спастись. Да разве от гнева Божия спрячешься под землёй? – в ответ вздохнул мальчик. А потом внезапно разсмеялся:
- Это всё ерунда. Пойдём-ка, лучше я покажу тебе моё метро.
- А как же ноги?
- Прошло. Ерунда!
Они встали и пошли по переходу. Долго шли. Открывались пустые станции. Их проходили мимо.
На одной из станций, где они остановились, были огромные стены – без конца и края. Стена напротив через пути – от пола до потолка была заполнена книгами, фолиантами. Такое захватывающее зрелище! И слева угол захвачен полностью.
- Это же древние книги! Как их много! – воскликнула женщина.
- Это – моя библиотека! Я – хранитель!
- Ты знаешь, что пропала библиотека Иоанна Грозного? Какие там были книги, - такие же, как эти фолианты?! Огромные, с золотом?!Вернее, не найдут её никак. Наверное, такие там и были книги?
- Знаю. Конечно, не найдут! Она не пропала. Она просто невидима. Её не видят.
Он снова посмотрел на неё своими невероятными глазищами. И ей стало спокойно.
- Оставайся здесь, - предложил он.
- Я так не смогу, как ты. Мне работать надо.
- Оставайся! Когда читаешь эти книги, - всё на свете забываешь! Я вот тоже так однажды зачитался – забылся и здесь остался.
- Тебя как зовут-то?
- Не помню, не знаю… Может, Сергей. А может, Родригес. А может, Паоло… Паоло Санчос.
Мальчик серьёзно задумался.
- Пьетро… Сильвестр… Алёша! Алёшенька…Вася. Васенька! Вано? Дато?
Вынырнув наконец из своего книжного мира, ставшего для него более реальным, чем окружающая жизнь, он сказал:
- Не помню. И не хочу помнить. Есть вещи гораздо интереснее этих условностей! – и он сделал рукою нетерпеливый жест. Женщина поняла, что его позвали книги.
- Давай прощаться. Я буду тебя помнить, - сказала она.
- Я провожу тебя. Сама ты не выйдешь отсюда.
Он провёл её странными ходами. Яркий свет улицы был мягок. Это чувствовалось, - другое время. Москва была поленовской, саврасовской, - ласковой, провинциальной, летней и доброй.
- Вот тебе фотки на память, - сказал мальчик, - Это мы с тобой в Иерусалиме.
- Но ведь…
- Знаю, знаю, успокойся, ты хочешь сказать, что мы там не были вместе и вообще… Успокойся. Это – Иерусалим!
Три фотки: вот, первая, как они вместе в кафешке за столиком, в окне – московский храм. А вот они на набережной.
- Ну вот же, это старообрядческий храм на Берсеневке!
- Это Иерусалим. Не спорь! – он серьёзен и весьма собран.
- А эта – последняя фотка, смотри: на втором плане снова храм, который у Саврасова в картине «Грачи прилетели»!
- Это – Иерусалим. Это – «И», есть – «е», русь-сал-им! Это – Русь. Молчи. Прощай. За поворотом – направо. Только туда ещё очень далеко.
Он быстро пошёл в сторону входа в метро.
- Как ты войдёшь в метро? Ведь у тебя же нет денег! Тебя не пустят!
- А я дорогу знаю. Иерусалим! Помни. Прощай!
Он махнул рукой , улыбнулся и растворился в московском каком-то мягком мареве, похожем на истому.
БРЕД, ПОХОЖИЙ НА ЖИЗНЬ.
Женщина шла по зелёной мягкой траве. Трава была прошлая –давних, далёких времён. Но такая родная-родная… Хотелось плакать и смеяться. Было внутри тепло и легко, сладко и радостно, словно окунулась в лёгкий тёплый воздух чего-то давно забытого, которое вот-вот вспомнится, вот-вот откроется! И тогда…
Лужайка, покрытая ковриком травы, открыла едва заметную тропинку. Она шла вправо. Подняв взгляд, женщина увидела полуразрушенный храм вдалеке.
- Иди, это Оптина пустынь, - раздался чей-то скрипучий голос.- Там тебя хоть переоденут в другую одежду, не зековскую. И ранец свой поменяешь… На сумочку. Дамскую.
- Переодеться надо бы, - мелькнуло в уме, - Но не хочу туда идти. Переоденут, переобуют, на послушание – и в монашество! Старая песня.
- Что же в этом плохого? Иди в монашки. Иди-и-и. Будешь сыта, одета, дома у тебя нет всё равно. Будешь, как у Христа за пазухой!
- У Христа ли?
Противный голос замолчал.
- Не хочу твоего монашества! И тряпками своими не заманишь, и жрачкой.
- Дешёвка! Продажная девка! Зечка! Сволочь! – голос ещё долго что-то бормотал. Потом смолк. Показав ему фигу, женщина прошла мимо развалин и свернула вправо.
Просёлочная дорога шла вдоль высоких бревенчатых домов, двухэтажных бараков, весело сияя своим тёплым блеском. Женщина разулась и пошла далее босиком, загребая ногами мягкую негу. Так было здорово!
Котомка легко болталась и не тяготила. Окошки домов подмигивали, хитро прищуривались, покрываясь сеточками улыбчивых морщинок. Ворота вовсю смеялись своими разинутыми ртами. Лавочки подпрыгивали, как детские деревянные лошадки.
Женщине было легко и смешно.
Вот «прошумела камышом» ватага мужиков. Все пьяные, с песняками. Потом потихонечку прошествовал задумчивый художник в удивительной шляпе, похожей на скрученный блин, сверху – вареник. Его старенький мольберт, потрёпанный ветрами и зноем путешествий, радостно мотался на тощих плечах в такт шагам, подобно маятнику часов.
Было жарко, но не знойно. Потому что трава была разстелена ковром. Потому что песок был чистый под босыми ногами. Потому что берёзы ласково гладили горемычную голову своими ветвями. В искрящемся свете навстречу шёл любимый.
… Сквозь забытьё женщина услышала шорох от шин удаляющейся машины.
Неужели уехали? Неужели не увидели?
Господи, слава Тебе!..
- А я из тюрьмы иду. Ты меня не узнаёшь?- улыбнулась женщина скорбно.
Прибежала деревянная лошадка и люди сели на неё, глядя друг другу в глаза.
- Такой статьи в законодательстве нет, - сказал муж,- ты не по статье сидела.
И продолжил:
- А ты разве не помнишь, что мы с тобой венчались, и уже давно вместе живём?
- Нет, я только что освободилась, - грустно сказала она. – А статья? Что такое статья? Это всего-навсего вымысел изощрённого ума, нанесённый на бумагу. А придумать можно всё, что угодно. Лишь бы побольнее.
- Скоро праздник святого Александра Невского. Надо позвонить по телефону, батюшку с тезоименитством поздравить, - отца Александра, который нас венчал.
- Я не помню, - тихо ответила она и опустила голову.
Голос неожиданно прозвучал откуда-то, словно говорящий был рядом и незримо присутствовал при разговоре.
- Ты живёшь в наше время, но одновременно пребываешь в начале 19 века…
- Но в наше время нет рабства…- робко заикнулась она.
- Ошибаешься. Есть.
Грянул сокрушительный удар грома.
…Она инстинктивно закрылась, словно от побоев. Ужасный ливень сплошной рекой начал колотить её по сгорбленным плечам. Каскады воды неслись прямо с гор на одинокую фигурку, тщетно пытавшуюся укрыться своим рубищем от холода и ужаса. Босые ноги разъезжались на глине и скользя, пытались унести жертву в пропасть, прямо в разверзтый страшный зев.
- Жертва, жертва, - плевались ледяные струи под порывами ветра.
- Жертва! – хохотало эхо грома, многократно отражаясь в расщелинах гор.
Было темно. Но разсвет мог проклюнуться в любое мгновение.
…- Нет, я не жертва. И никогда не буду ею. Скорее всё треснет пополам, чем вы дождётесь, сволочи! Это он – батёк – продал меня в эту тюрьму, - в рабство. Гад! – шептали истрескавшиеся губы.- Надо поторопиться. Это ночью страшно, а вот днём – опасно.
- Кто бы мог подумать! Сколько он мне грозился, что продаст меня чеченцам! Но я и поверить не могла, чтобы батюшка – и своего регента ! Как мешок картошки! Продать?! Ужас! Ну, держись теперь, кучерявенький соколик! Всё равно выберусь!
Видимо, решимость спастись во что бы то ни стало, овладела женщиной настолько, что она незримо прошла мимо многих постов и ловушек. И - вернулась!
Скорее же всего главным было то, что она принадлежала к древнему воинскому роду. А казаки, известно, всегда побеждали. Так было, так есть и так будет!
ГЛАВА 2. ЧАСТЬ МЁРТВЫХ.
НАПАСТЬ.
Она вернулась. Но дома её никто не ждал. Новая трёхкомнатная квартира с ламинатом, стеклопакетами и ламинированными лоджиями встретила её равнодушным молчанием родни. Казалось, что на этих девяноста квадратах ей нет места.
Сыновья сидели за компьютерами, ночью в их комнате была странная возня, шёпоты и звуки открываемых наружных дверей. Мачеха смотрела телевизор с каменным лицом, похожим на маску. На острове Пасхи среди уродливых идолов было бы веселее, нежели среди таких людей.
Кучерявенький всё же слишком долго молчал в телефонную трубку…
Сколько она просила у Господа, чтобы Он забрал её, никому не нужную, лишнюю, уставшую! Но как только подходило время, как только веяние Смерти приближалось, женщина словно встряхивалась от чьих-то страшных чар и заклятий, понимая, что ещё многого не сделала в жизни. И Милостивый продлевал её дни. Рваный блохастый туман разсеивался, ноздрястый снег таял, кислотные дожди выливались куда-то в древние ёмкости, чтобы не навредить никому.
Так было тогда, на Пасху, когда кучерявый неряшливый батёк заставил её, всю изломанную и больную таскать тяжелющие шпалы, - наводить порядок к празднику…
Так и теперь, спустя пять лет, выпросив себе переход, она внезапно поняла: сколько же можно искушать Господа? Уйти не так уж и трудно. Но как быть с вечностью?
Перетаскивая тяжёлый шкаф, женщина вдруг почувствовала боль в правом боку, затем в центре живота. Охнув, она присела на краешек кресла. Всё вокруг плыло в тумане.
- Вот как оно происходит,- подумала она. – Как странно. Как быстро?..
Горячая волна пролилась по животу. Заморозила, отпустила, снова заморозила…
- Ужас! Так бездарно! Зачем я просила это? Ведь я всё равно не успела ещё сделать то, что собиралась. Хотя песни уже написаны…
Она увидела будущую жизнь без неё. Поют песни, пьют шампанское, собирают подосиновики, пишут иконы. Но самое невыносимое – вышивают бисером. Без неё!
Сердце застонало.
- Господи! Я поняла! Я поняла, что не надо просить себе смерти, ведь вот Она – рядом. Я её чувствую всегда! Прости меня, какая глупая душа моя, какая отчаянная. Ведь это – самоубийство! Прости меня! Спаси меня!..
…Океан был страшен. Тёмный и холодный берег встретил душу неприветливо и гневно. Неуёмная свирепая буря рвала тучи на кусочки, словно разъярённый начальник рвёт какие-то бумаги над головой трусливо сжавшегося подчинённого. Огромные валы вздымались и бились о камни прибрежной полосы.
Женщина бежала вдоль моря и натыкалась на преграды и препятствия. То были холодные чёрные люди. Их мрачные одежды развевались подобно пиратским знамёнам. Монахи – не монахи? Они молча поворачивались к ней всем телом и глаза их были закрыты.
Мёртвые! От них леденела душа…
- Господи, зачем я здесь? Эммануил, Боже мой, где Ты?
- Здесь - Вермеер.
- Зачем мне Вермеер? Зачем он мне нужен? Господи, откликнись!
- Здесь - Вермеер. Это его удел.
Вдруг она увидела камень, стоящий отдельно в стороне на самом краю пропасти. В него яростно били волны.Казалось, они хотят изо всех сил расколотить его на мельчайшие обломки, превратить его в песок, в пыль.
- Почему ты не отдала моё письмо в монастырь?
Каменное изваяние имело живые глаза. Они
