Нужно сорок тысяч. Я дать не могу, у меня семья всё-таки. А у тебя есть! Неси!
Едва опомнившись, Глеб быстро поднялся и, провернув ключом два раза в замочной скважине, исчез за забором. Вскоре он появился, держа в руке целлофановый пакет, набитый бумажными купюрами. Он медленно протянул его глядевшему на него исподлобья мужчине.
- Садись на заднее сиденье! – гаркнул прапорщик и, завалившись внутрь своей семёрки, принялся заводить её.
Глеб молча стоял. Его руки сильно дрожали, а с лица, не переставая капала кровь, окрашивая зелёную лебеду в свой багровый оттенок.
- Я не поеду, - твёрдо сказал мальчишка.
- Что? – нервно спросил Михаил Викторович.
- Скажи моей матери, что у неё больше нет сына, скажи, что никогда не было - едва произнёс он, как вспыльчивый отставной любовник, вновь попытался схватить, стоявшего рядом с автомобильной дверью, парня.
Отскочив, Глеб быстро вынул маленький складной ножик и, глянув в вечно пьяные и мутные глаза военного, тихо произнёс:
- Уезжай дядя Миша и никогда больше суда не возвращайся!
Секундой позже, мужчина молча захлопнул дверь своего автомобиля и, мимолётно окинув суровым взглядом дрожащего мальчишку, умчался прочь.
«Надеюсь, я полно искупил свою вину перед тобой. Надеюсь, ты выживешь, и будешь ненавидеть эту жизнь, как и прежде!» - пронеслось в голове Глеба.
Зайдя в дом, он быстро набрал номер ветеринара, с которым ему приходилось ни раз встречаться и, что-то сказав ему, скинул. Он повернулся лицом к окну, а после...
«Как можно быть таким жестоким, как можно так презрительно издеваться над беспомощностью нашей. Как можно дарить надежду и так бесцеремонно забирать её, безнаказанно унижая и торжествуя от своего величия?!» - окликнул пустоту Глеб и мигом выбежал из дома на крыльцо.
Двойка лежал под раскинувшейся кроной старой груши. Возле него лежала опрокинутая навзничь миска и куски засохшего хлеба. Очевидно, что соседская бабушка, решившая выгулять собаку, была не в силах завести его домой и, поэтому он пролежал здесь почти два дня.
Глеб медленно подошёл к нему и, упав на колени безудержно зарыдал. Он плакал так, как никогда не мог себе того представить. Изнутри, с неистовой силой, рвалась наружу обжигающая тело боль. Он чувствовал, как стал потерянным для всех, вместе с этим псом, оставленным на глум судьбы, которая так легко обвела их вокруг пальца, надменно насмехаясь над ними. Сквозь слёзы, сдавливающие охрипшее горло, он монотонно вскрикивал:
- Прости меня Двойка, прости меня! Я предал нас!
Глядящий на него пёс, вяло приподнял свой хвост и слегка повилял им от неподдельной радости увидеть рядом с собой своего лучшего друга.
Глеб лёг животом на землю, крепко обняв, начавшую слизывать засыхающую кровь с брови парня собаку. Он ревел и стонал, что было мочи. Та боль, которая скопилась в нём за всё время, выходила из его глаз как выходят сгустки гноя из прорвавшегося гнойника.
Но неожиданно, спустя какое-то время, он перестал рыдать и слегка приподнявшись – сел, облокотясь спиной о сухую древесную кору груши. Он медленно подтащил к себе умирающего пса, и, закинув голову, безжизненно посмотрел вдаль серой пелены утреннего неба.
- Мы обязательно увидимся с тобою друг! Мы будем греться под летним солнцем, и провожать плывущие за горизонт белые облака. Мы непременно встретимся на том пляже, и будем слушать бесконечный шум плеска манящих волн. Мы обязательно станем самыми счастливыми на этом свете. Мы обязательно будем рядом.
Мальчишка гладил своего друга последний раз. И если бы ему вдруг предложили прожить всю жизнь заново, он прожил бы её ради того кусочка счастья, которое случилось с ним за этот год, ради того кусочка счастья... которое дано немногим, которое и есть настоящая жизнь.
В полдень, приехавший по вызову врач, по просьбе Глеба, усыпил умирающего Двойку...
