здесь делаешь? - прижала его ладошку к упругим грушам. - Ты уже умеешь обращаться с девушками?.." Во сне все было куда как проще, поэтому он надолго запомнил вишневую температуру на щеках и мелкую, голодную дрожь в коленях, настолько ослабевших от неожиданного реального перешагивания из ночи в день, что зафантазировал о партизанской школе, в которой он учился на одни пятерки. Веснушки на ее рыжих щеках, шушукаясь, разбились на две кучки, наливаясь уничижительной спелостью, готовились лопнуть и покрыть несмываемыми пятнами позора его мужское одеяние. Но рыжая сжалилась, с ее улетающих ноготков соскользнула обидная, но не лишающая надежды на будущее фраза: "Нет! Ты еще не умеешь обращаться с девушками..."
Вот с этой - то фразой, спустя столько лет и возвращался влажный Шубин в купе на цыпочках.
К счастью, и в купе за время его отсутствия тоже произошли изменения: в воздухе, вероятно, плавала чужая память, и как следствие - уравновешивающее смущение.
- А я решила вас накормить! Не возражаете?..
Шубин не возражал, удивляясь чудесам, происходящим вокруг него: на мгновение опережая его желания, под рукой оказывались соль, салфетки, кусочки хлеба, неостывающий чай; его рассказ о командировке поддерживался лаконичными, ненавязчивыми комментариями, - значительная часть всего объема купе была отведена ему. Он как бы облачился в новый, доселе неизведанный, комфортный костюм, тревожась одной только мыслью: как бы неосторожным движением, словом не посадить на него предательского пятнышка.
- Ну что вы? - она избавляла его и от этих опасений. - Все хорошо, все нормально...
Быстро и ловко прибрав со стола, она вышла из купе, вернулась нескоро, застав Шубина в горизонтальном положении поверх одеяла с закинутыми под голову в замке руками. Дрожащие веки предавали его неспящего... Щелкнул выключатель, гася своим звуком неоновые веточки, Шубин открыл глаза, и обнаружил себя в центре темного циферблата, по которому бесшумными стрелками неслись сумасшедшие светлые тени, на полустанках купе вспыхивало, стрелки, громко бранясь, хоронились под пол, и только тогда Шубин обнаруживал на противоположной стороне мягкие, под бледной простыней, линии. Тени возвращались, стекло в подстаканниках возобновляло прерванную колыбельную песню...
Шубин вздрогнул от неожиданного в висок, жаркого шепота:
- Я больше не могу сдерживаться! Не хочу...
Влажное, горячее дыхание медленно заскользило вниз по течению его тела, игнорируя слабое ворчание спортивной молнии, паузой вспенивая кожу перед податливыми резиночными порогами. Тело Шубина зазвучало в малой октаве...
Когда солнечные зайчики запрыгали по его лицу, он проснулся... нет-нет - это были ее зрачки. Она стремительно отвернулась к окну, наполняя солнцем щеку, ухо, шею до самого воротничка, до пунцовой яркости.
- Вы меня осуждаете... - то ли спросила, то ли утвердила она.
Он запутался в ворохе подкорочных записей, пытаясь побыстрее отделить собственные домыслы от фактического материала, и так как спросонья это сделать было нелегко, выдал нелепое:
- Да нет! - между прочим интонационно имея в виду маленькое "да" и огромное "нет".
- Ну и пусть! - она оказалась неразборчивой, внимательно всматриваясь в наручные часы. - Для осуждения у вас осталось не более двадцати минут! - Она выбежала из купе.
"Сейчас, - решил Шубин, - привожу себя в порядок, открываю дверь, беру ее за руку, усаживаю напротив, и объясняю, что все произошло как раз наоборот, что ничего подобного в жизни ему еще не приходилось испытывать..."
Дверь приоткрылась, но... но в щель просунулся вчерашний перочинный нос слабой? половинки четы с коробками, с акающим, искусственно - жалобным тарахтением о помощи. Шубин не нашел воли отказаться - в зеркале остывали контуры Курского вокзала.
Он стоял среди коробок на платформе, когда она, сбросив с плеча ремешок, вовремя перехватила сумку за ручку, но фразу, одновременно сорвавшуюся с ее губ, удерживать не стала, и та, мячиком отпрыгнув от асфальта, больно ударила его в ухо.
- Прощайте!..
Она уходила, - она уходила в коричневых, плотно облегающих изящную фигурку вельветовых брюках, она чуть изогнулась в сопротивлении вечному закону земного притяжения. Шубин отвлекся за очередной коробкой и неожиданно потерял ее из виду: он не учел того, что современные вокзалы умеют внезапно поглощать людей в свои чрева, переваривать и выплевывать их на совсем другой стороне света.
Проводница зевнула с пониманием типичности человеческой трагедии на железнодорожном транспорте, - ей предстояла дорога в обратную сторону, с обязательным (таковы уж психологические издержки ее профессии) прочтением очередного, скучного романа...
Не вслушиваясь в перочинное сопение благодарной попутчицы, Шубин и впервые, и в последний раз, и молча, и вслух, и себе, и всем, сказал:
- Прощайте!..
На человеческой карте, если таковая существовала, он находил себя точкой, где-то на ее северо-западе, движущейся по прямой (для простоты восприятия) в сторону юго-востока, а свою спутницу точкой на юго-западе, движущейся в сторону северо-запада, и вот где-то в точке между Нижним-Новгородом и Москвой их судьбы пересеклись, и без задержки потекли дальше, ставя как бы символический крест на их кратковременных отношениях. И одновременно, в глубине души, Шубин не соглашался с такой начертательной геометрией. Спустившись в туннель, и проделав несколько необходимых поворотов в сторону пригородных поездов, Шубин почувствовал локтем чье-то прикосновение: это была она, с выпавшей на личико сырой осенью.
- Ну постойте же! - она по-детски шмыгала носиком. - Носитесь как угорелый...
"Угорелый" в ее исполнении прозвучало настолько сочно и рельефно, что он увидел подпаленного лохматого домового, несущегося вдоль деревенской улицы с непоспевающими следом пожарниками на самоходной деревянной бочке. Шубин улыбнулся домовому, но она приняла улыбку на свой счет.
- Я смешная!.. Но я вот, что хотела сказать! - она нашла пуговицу на его пиджаке занимательной, в ее волосах тонко распускалась знакомая? "Франция". - Вы даже не знаете моего имени...
- Зинаида! - Шубин отыскал на донышке "вчера" чужую (это теперь становилось ясным) Зинаиду Серебряковой, и, не найдя ничего, кроме вчерашних ощущений, поправился. - Не Зинаида...
- Я такая же Незинаида, как вы Непьер... безухий и безглазый...
"Она еще и умненькая!" - оценил Шубин скорострельную ее лаконичность в определении того, с кем ежедневно беседовал он в зеркале во время бритья.
- Пожалуйста, если можно, оставьте мне на память свой телефон, - ее карие глаза снова готовились к бурному плаванию, - на всякий случай, я не сделаю вам ничего плохого. - И совсем упавшим голосом, как бы соглашаясь на унижение, прошептала. - Я Тамара, из Коломны...
Шубин называл цифры вместо необходимых слов, так и не найдя ничего, кроме знаков пунктуации, потянулся губами к влажной щечке.
- Теперь! - она, отстраняясь от него, так и вскрикнула - с восклицательным знаком, - вы, Павел, не имеете на это права!..
Трясясь в вагоне пригородной электрички, Шубин предавался неясному, эфирному рассеянию: в окно, к белому инверсионному следу реактивного самолета, к маршрутной схеме, треть которой осталась позади, к молочной змейке на полу, отставшей от родительского пакета, пока не обнаружил преследовавшего его по пятам ритмичного мотива старого рок-н-ролла: та-ма-ра... та-ма-ра... та-ма-ра-фа-фа-ра-ма-та, его губы складывались в трубочку, ритмично спотыкаясь о шлепки ладоней по коленям...
Пречистая.
В эту деревню Владимирской области Павлик прибыл между двумя экзаменами: выпускными и вступительными в институт, на неделю, редким листочком скромного шубинского древа. Проглотив положенную маминой инструкцией кружку парного молока и пройдясь по тулье холма, поросшего колючим темным кустарником с неожиданными в глубине, совсем не пахнущими цветочками, он пересек расслабленную дорожную ленту, по которой час назад поднялся на телеге с завораживающим леопардовым крупом "схарактерной", по определению добродушного возницы, кобылы. Внизу, на полях до самого горизонта, только угадывалось присутствие человека, и в этом реальном его отсутствии чувствовалась могучая природная самостоятельность, и одновременно на вздохе, вполоборота, щемящая ранимость: сломанным крылом на земной припухлости лежала церковь - ее останки. За крапивной оградой наблюдалось какое-то движение, проложив дорогу прутом, Павлик обнаружил грустный, и светлый детский садик: гибкая воспитательница с косой и загоревшими икрами ползала на коленях между серых надгробных голышей с лишними твердыми знаками, щипала траву.
- Ой! - вскочила она на ноги, протянула руку. - Вы Шубин! Об этом вся деревня знает...
Мама тоже мечтала встретить его из деревни таким же, как она: здоровым, крепким, красивым, оправдывающим "кровь с молоком", - к молоку он уже приступил...
Представителем цивилизации Павлик чувствовал себя недолго, все более и более увлекаясь чистой, непосредственной ее натурой, и даже расстроился, узнав о ее скором отъезде домой во Владимир. В последний раз они сидели на поваленном дереве долго: до окончания рок-н-рольных танцев в клубе, до смешных, а капелла, петухов, до зыбкой, утренней дымки...
- Хочешь, я буду твоей? - она доверчиво опустилась грудью на его колени, пахнула росой.
- Хочу... - ответил, или не ответил, он ей?
- Только не сегодня, а в следующий раз, ладно?
- Ладно... - снова промолчал? он.
Расставались же они смущенно, по-пионерски, боясь прикоснуться друг к другу.
Засыпая в углу под иконами и лампадкой, он думал о чем-то тревожном, а когда проснулся, обнаружил подле кровати, на табуретке, наручные часы "Восток". Тетя объяснила, что приходила племянница соседки, просила не будить, передать часы, и что подвода уже часа три, как выехала на дорогу.
До конца недели Павлик пил молоко, на бревне у часовни готовился к экзаменам, прислушиваясь к летящему к закату рок-н-роллу, ощущал росный запах Томы - так звали эту девушку.
Летели годы, унося с собой желтеющие страницы, - остались нетронутыми только некоторые из них: "Пречистая", рок-н-ролл, "Восток", Тома, - первые три выглядели более свежими, наверное потому, что подвергались периодическому, хотя бы ассоциативному, обновлению, исчезающая же Тома - вот так, неожиданно, Тамарой, напомнила о себе...
Двери электрички убрались за щеки; состав, шумно испустив дух в половинку последнего раза, сник, вытянув усталую тень вдоль платформы - конечная остановка. Шубин, описав "п" над дорожными колеями, опустился в сердце цветочной "клумбы" - встречали его дружно и радостно, но за деньги, и голубенькие, маленькие цветочки - васильки - тоже. Приобретя букетик и пролетев несколько метров над тротуаром, Шубин вдруг остановился, с удивлением всматриваясь в покупку и тяжело вращая, так могло казаться со стороны, лобными жерновами. Пойманная где-то совсем рядом нужная мысль осветилась улыбкой, подталкивая Шубина к очаровательному юному созданию.
- Это вам!
Девчонка выразительно округлила глазки.
- Мне? За что?
- За то, что вас зовут Тамарой!
- Откуда вы знаете?
- Я все зна-ю...- Шубин вытянул фразу за второй
