частенько с мамой выходили за пределы военного городка послушать зиму. Удивительное чувство! - слушать зиму при сорокоградусной жаре и нещадно палящем солнце над головой, - они делали по очереди большие шаги и слушали, как скрипел "снег" под ногами. Представляли, что о них думали стоящие навытяжку суслики, фантазировали и громко смеялись вслед трусливым животным.
Тамара сошла с дорожки, прошлась по обочине. Так и есть: они бежали напрямик по полю, и прихваченная морозом трава невольно вызывала в ней ностальгические чувства, связанные с детством. И не только светлые, но и те - перед отъездом из Казахстана. Она и отец простились с самым близким для них человеком, оставшимся один на один с беспощадным солнцем и лютыми зимними морозами, отгороженным от невзгод только невысоким холмиком.
Тамара подняла глаза на Шаталова. Увешанный сумками, он стоял к ней спиной и, видимо, почувствовав на себе взгляд, обернулся. Темнота скрывала лицо, но она и не хотела его видеть. Представила размазанную от слез тушь вокруг глаз, - конечно же, это было не так, - но и другим сейчас он для нее не существовал. Нервно рассмеялась.
- Та - ак!.. - протянула она, - сумки на месте. - сделав круг, придирчиво осмотрела ту, в которой находились яблоки. - Сколько же заплатил за мою непорочность? А?
- Ты думаешь, я испугался? Просто не хотел скандала...
Если она и предполагала его ответ, то именно таким. Собственная догадка еще более усилила чувство омерзения, возникшее на платформе. Передернула плечами.
- Ну ладно. Проводила почти до ворот, дальше, думаю, безопасно. А мне пора...
- Тамара! - Шаталов опустил сумки на землю, схватил за руку, повторил просяще - Тамара! Ты не права. Я хотел для тебя, - понял, что лучше не продолжать, осекся, и совсем упал голосом, - просто не хотел омрачать нашу встречу. Придем, ты успокоишься, и будешь смотреть на происшедшее другими глазами...
Она сделала движение, чтобы вырваться, отмечая силу стиснутых пальцев на кисте руки, хотела съязвить и по этому поводу, но нарастающий шум за деревьями переключил ее внимание на совсем неожиданные мысли. Электричка проходила по пути, на который она столкнула долговязого. "Их там было много, наверняка помогли,- и все же зародившееся беспокойство не хотело исчезать, - они пьяны и могли не успеть! Нет-нет, времени прошло предостаточно. Электричка простояла совсем недолго, как обычно..." Ей необходимо избавиться от сомнений, и слова, которыми она собиралась в последний раз отхлестать Шаталова, стали казаться мелкими и бесполезными: он больше для нее не существует. "Все!" Она резко рванула в сторону, не удержалась на ногах, скользнула в придорожную канаву, Шаталов бросился к ней на помощь, но протянутая рука так и осталась свободной висеть в воздухе.
Тамара уходила, бежала, пытаясь быстрее избавиться от жужжащих словесных мух. Поднялась на платформу, осмотрелась - матовым холодком блестели рельсы. Тишина, ни души...
Когда садилась в последнюю по расписанию электричку, заметила на конце платформы мужскую фигуру. "Наверное, Шаталов. Скорее всего, он, больше некому..."
В вагоне было пусто, только в центре над скамейками покачивалась женская голова, огромная от чалмой накрученного пухового платка. Заранее избавляя себя от шаталовской трескотни, - он, конечно же, сейчас появится, - подошла к женщине, попросила разрешения сесть напротив. Та ответила не сразу. Выдвинула из-под лавки скрещенные ноги с толстыми икрами под кручеными чулками, впрессованными в "прощай молодость" таким образом, что молниям отводилась скорее бутафорская роль. Не вылезая из карманов, руки развернулись в стороны, еще больше укрупняя и без того мощное тело. Не прикрытый платком глаз, одинокий и свирепый, описав вокруг Тамары окружность, застыл на неподвижном лице. Все в ней, включая сложенные гармошкой губы и разбухшее пальто с торчавшим воротником, осуждало Тамару с остервенелой прямотой. Тамара поежилась, и только тут ее взгляд упал на собственные ноги, - стала ясна причина столь нелюбезного приема. Исполосованные глиной полы плаща истекали коричневой жижей, такого же цвета колготки обнажали местами бледную кожу, столь же красочными были и рукава по самые локти. Тамара ужаснулась. Бормоча извинения и не в силах справиться с нахлынувшим смущением, направилась в купе, расположенное за спиной молчаливого обвинителя, и тут же вслед услышала густой с мужскими хрипинками голос:
- Тесно! - прозвучал он с ударением на второй слог, - после профсоюзного собрания?
Она опустилась на скамейку, пытаясь хоть как-то, сразу намокшим носовым платком, привести себя в порядок. Тот же голос заставил ее поднять голову, женщина в чалме, теперь уже с двумя неподвижными глазами, стояла рядом.
- Была б моя! Зарубала бы сразу, и дело с концом! - Развернулась вполоборота, выстрелила ей под ноги коричневым, с бело-голубыми прожилками, сгустком и, яростно стукнув дверью, прошла в соседний вагон.
Некоторое время Тамара как заколдованная смотрела на ее плевок (вряд ли она смогла бы объяснить, зачем это делает?), пока отвратительный комок не подкатил к горлу. Ее вырвало.
Весь оставшийся путь Тамара ревела, открыто, по-бабьи, да и как еще она могла реветь? не стесняясь, да и кого было стесняться? - одна - одинешенька в вагоне. Хотела, и не хотела, чтобы появился Шаталов, но он не появлялся, не появился и на платформе Курского вокзала.
А если бы появился, тогда что? Она и сама не знала ответа на этот вопрос.
Таксист долго не трогал с места, пережевывал губами адрес, кряхтел при упоминании Перловки, - насмотрелся на своем веку всякого и сейчас не испытывал желания влипнуть в очередную историю с сомнительным пассажиром, так что было над чем подумать, - но деньги вперед и за оба конца прибавили решимости. Подстраховался, проехал на сотню метров дальше, чем требовалось.
Выпал первый снег...
Тамара нажала кнопку звонка, выдержала паузу, как обычно, отпустила. Так звонила только она, и отец всегда отличал ее приход от других. "Наверное спит уже", - хотела взглянуть на часы, с удивлением отмечая, что в первый раз за сегодняшний вечер испытывала такую потребность, но не успела, дверь неожиданно быстро открылась, - конечно там, за дверью, - давно и с нетерпением - ждали ее звонка. Высокий седой человек в пижаме сделал два шага назад, пропустил Тамару, закрыл дверь и устремил на нее голубые, но такие уставшие глаза. Это был ее любимый и единственный папка.
Тысячи морщин основательно и бессистемно устроились на его лице, дружно подпирая глубокий шрам на левой щеке. Такое лицо может быть только у мужественного человека - у такого, как ее отец. Ладная не по годам фигура угадывалась даже под свободной пижамой, правую руку, если его заставали без протеза, он всегда держал за спиной, стесняясь показывать безжизненно болтавшийся рукав.
- Не спал? Разве тебе не звонили? - бодро спросила она.
Он ответил не сразу:
- Звонила подружка... Еще не было одиннадцати. Сказала, что ты заснула в общежитии и ей жалко тебя будить.
- И ты все-таки волновался? - Тамара увидела себя в зеркале во весь рост, во всей красе, вспомнила реакцию на себя пассажирки, водителя такси, представила, что может сейчас творится в душе отца, отсюда и непривычная для него неуверенность, поэтому решила продолжить совсем в другом ключе. - А знаешь, папка! Ты вот что! Ставь чайник, а я пока приведу себя в порядок. - Отвернулась, с чрезмерным усердием стягивая с себя плащ.
Пробегая из комнаты в ванную и обратно, украдкой следила за отцом. Он сидел на кухне, спиной к двери, задумчиво мял в руке папиросу, и когда она наконец, закончив дела, села напротив, то увидела в руках все ту же нераскуренную папиросу.
- Ну что ты, папка? Ну нет причин для расстройства...
Он поднял на нее глаза, внимательно всмотрелся. Тамара поняла: не будет никаких вопросов, нужно просто рассказать, но что? Не рассказывать же о том, как вспомнила Казахстан, маму, о том, как провалилась в придорожную канаву... И совсем неожиданно для себя вдруг спросила:
- Если бы маму оскорбили в твоем присутствии, то..? - она долго подбирала нужные слова, и он сам прервал паузу.
- Ты же знаешь. Она всю жизнь со мной по аэродромам да по зонам, в лесах, в степях. Вокруг одни свои, военные, так что некому обижать было...
Говорил и чувствовал, что застарелая тревога сродни незаживающей ране снова бередит душу. Вот она - примета отсутствия материнской ласки и доброты, того, чем он, мужик, так и не смог одарить свою дочь. Давно заприметил в ней тот негнущийся стержень, без которого мужчина не мужчина, но ей женщине, будущей жене и матери, он был ни к чему. В свое время жениться ума не хватило, - превратить единственную дочь в падчерицу? - да и кому инвалид нужен был? а потом было уже поздно. А как ему хотелось! Чтобы однажды дочь получила двойку и со слезами на глазах пыталась оправдаться перед строгим отцом. Но нет - были одни пятерки и всегда сухими глаза. Трудно ей будет, очень трудно. Вот и сейчас, девица на выданье и ребята подходящие наведываются, но не замечает он того бесноватого огня в ее глазах, который нет-нет да и выдаст с головой девичью тайну.
Тамара осталась недовольна ответом отца: догадался, о чем идет речь, темнил, и она решительно с вызовом ответила сама:
- Ты бы его в порошок превратил!
Оба надолго замолчали. От неожиданного громкого смеха он вздрогнул, - да и не смех это был, а уродливая гримаса, выдавленная непослушными губами.
- Понимаешь, папка! Вышли мы с Шаталовым, с Евгением, как ты его любовно обзываешь, на одной очень темной платформе. И тут откуда ни возьмись десять разбойников бросились отымать у нас яблоки. Нет, не десять, а пятьдесят, и даже не пятьдесят, а сто и один, и не разбойников, а кровожадных бандитов, и не яблоки, а... да! часы... Но не на тех напали. Евгений! - имя произнесла с необыкновенным воодушевлением и почитанием, - устроил им такую баню! Я не успевала оттаскивать их тела и делать перевязки, дабы сохранить им жизни для правосудия. Наши потери, как ты видел, невелики: грязный плащ и рваные колготки...
Снова долго молчали.
- Тамара! Я не могу представить, чтобы Евгений струсил и оставил тебя одну, - он хотел еще что-то сказать, но она прервала его.
- А он и не струсил. Просто откупился яблоками, причем выгодно! Не более одного на каждого бандита, - она встала из-за стола, поцеловала его в щеку, - и не сердись, пожалуйста, сон в общежитии придумала, чтобы ты не волновался.
Пожелав ему спокойной ночи, она направилась в свою комнату, в дверях обернулась. Отец держал в руке спичечный коробок. Тамара любила наблюдать, как он, заученными до автоматизма движениями, одной рукой зажигал спички. Зажимал коробок между большим пальцем и мизинцем и, перехватив тремя остальными спичку посередине, ловко чиркал ею о шершавую поверхность. Она не могла припомнить случая, чтобы ему это не удавалось, но сейчас уже вторая сломанная спичка лежала у его ног, - отец все еще не мог справиться с охватившим его волнением.
... В комнате полки до самого потолка, книги, книги, старинный двухтумбовый стол с зеленым лоскутом, пианино, кресло с толстым пледом в крупную клетку, аккуратная кровать у противоположной стены, на ней во всю стену - осенняя березовая роща,
