Ксения Петербургская.

В подготовке «Золотого Века человечества»

1
Когда мечтательного вида девушка, смутившись, попыталась пройти мимо, на открытом лице старушки вновь возникло умиление. Глаза её, как и накануне, радужно и радостно засияли.  
Идя навстречу, старушка, как и прежде, смотрела так любяще, так нежно и ласково, словно бы видела перед собой вовсе не чужого человека, а свою собственную, горячо любимую и драгоценную внучку.
В прочем, девушка знала из умных и добрых книг, что некоторые старики, очень, в прочем, не многие, просветлевшие к старости своими сердцами и чувствами, вот точно так же любяще смотрят и на озаряющий все вокруг рассвет за окном, и на чужого малыша, радостно перебирающего ножками, и на голубое открытое небо, благодатно раскинувшееся над всеми нами. Одно было плохо; таких людей девушке видеть еще не приходилось…
Отчего, смутившись теперь, она, как и вчера, поспешно опустила глаза и прошла мимо. Но в этот раз, отойдя чуть поодаль, девушка обернулась и отчего-то пошла следом. Старушка, как и несколько дней назад, была совсем не по погоде одета в довольно странную, давным-давно уже вышедшую из моды, одежду. Будучи все в той же зеленой, чуть выцветшей, кофте и длинной красной юбке, она и теперь как-то совсем «по-деревенски» повязала свою седовласую головку в белый, простоватый платочек. И, тем не менее, девушке вновь показалось, что что-то удивительно знакомое было и в этой необычной старушке и во всем ее странном, даже каком-то стародавнем, облике.  
«Откуда же я ее знаю?…» – вновь, как и накануне, подумалось ей, и мысль эта по-прежнему не давала покоя.  
Следуя чуть в отдалении, девушка не видела теперь лица старушки, но видела лица людей, шедших ей навстречу. И удивительным, совершенно странным образом, все их лица, точно бы ярко включавшиеся лампочки, едва приближались к старушке, озарялись точно в одно мгновение, теплом и светом. Словно бы, что-то ясное и доброе в них внезапно поднималось и стремительно пробивалось наружу. Точно бы откуда-то изнутри, откуда-то из глубины их загрубевших, уставших или даже одряхлевших уже сердец, тотчас всплывали самые светлые, самые яркие и самые добрые воспоминания. Словно бы в одно мгновение зарождались в них самые хорошие и самые светлые мысли и чувства. Точно бы их истинные, внутренние «Я», как маленькие, жизнерадостные и всегда открытые дети, давным-давно застрявшие в глубинах их взрослых, покрывшихся коростой повседневности, тел, устремлялись навстречу своими добрыми, трогательными и распахнутыми ручками. И тогда даже на самых хмурых, даже на самых серых лицах, пусть лишь и на самое короткое время, но удивительно трогательно появлялись открытые, изумительно светлые и жизнерадостные улыбки.  
И все это было крайне поразительно и крайне необычно для самой девушки, никогда-никогда не видевшей ничего подобного.  

2
Внезапно мягкое прикосновение остановило девушку.
– Не иди за ней. Не надо. – кто-то осторожно тронул за плечо. Пожилая женщина-инвалид, остановившись рядом, с удивлением и ласкою всматривалась в лицо девушки. – Вот ведь… Какая ты молодец!… Какое доброе сердце… – шагнув в сторону, она поудобнее переставила свой старый, видавший виды, костыль. – Ты смотри, а?... Какая же ты славная! В наше время это такая редкость…
– Почему не идти? – смутившись, с легким недоумением переспросила девушка. – А кто… кто она?
– Это Ксения Петербургская. – ответила женщина совершенно спокойно. – Да-да, та самая… И дано её увидеть теперь лишь таким как ты… – она ласково коснулась руки девушки. – Таким же добрым, чистым и открытым…
И тут же, в порыве чувств, женщина-инвалид крепко обняла девушку, нежно её поцеловав.
Сильно покраснев и ещё более смутившись, девушка была совсем теперь обескуражена.
– Как Ксения Петербургская? – переспросила она тихо. – Та самая?... Наша… Ксения… – И тут девушка вспомнила, где она видела эту добрую старушку. Точно! На иконе в храме. – Не может быть! – глаза девушки изумленно округлились.
– Может… Люди теперь не только стали всё меньше и меньше ходить в храмы… – продолжала женщина, с прежней радостью в глазах, но уже с какой-то тяжелой печалью и грустью в голосе. – Люди теперь вообще перестали стремиться к чему-то хорошему… К чему-то доброму и светлому... Благодаря нынешнему, совершенно бесовскому уже государству, умы их теперь заполнили убогие ценности и низкие, тщедушные цели и идеалы... Но душам-то их по-прежнему нужно духовное тепло и божественный свет… Эх!... – горестно вздохнув, продолжила женщина с тяжелой горечью. – В советское… хотя и совершенно атеистическое время, это, видимо, как-то компенсировали старые-добрые книжки и столь же добрые фильмы. Такие же передачи, задушевные песни и сердечная музыка. Столь же благожелательные мультфильмы и детские сказки… Да и вообще… общая атмосфера вокруг; доброжелательная, интернациональная, чистая, дружественная… Теперь же, в наше переломное время, последний раз атакуя и временно побеждая, дьявольские силы отсекли и это…

3
Сказав последнее, женщина-инвалид точно бы о чем-то вспомнила.
– Да, что мне-то говорить… – произнесла она, тяжело и печально вздохнув. – Здесь частенько… в скверике возле метро… поэт один молоденький выступает... Совсем еще… ну, вот как ты… Так у него, по-моему, очень точно сказано… Вот запало мне… Послушай… – и она, сипло крякнув, прочищая болезненное горло, с проникновенной горечью начала:  

Когда иных миров сраженья
Вновь приведут в движенье наш,
И бесов скрытое внушенье
Во многих зазвучит умах.

В круговороте мрачных буден
Ломая жизни прежний строй.
Перекалечивая судьбы
И массы вновь швыряя в бой…

На «швыряя в бой» женщина-инвалид внезапно запнулась, взгляд ее стал виноватым и даже испуганным…

Тогда, в руинах многих стран,
Вновь темных сил узрим свершенье;
Разруха, голод и война
Падут на наше поколенье...

Голос ее с последними словами понизился, мучительно вибрируя. Было видно, что ей трудно совладать с чувствами и от того, замолчав, со скорбным выражением на лице, она горестно теперь всматривалась в девушку, точно бы ища сострадания к предстоящим человеческим скорбям и бедствиям…    
Наконец, не то намеренно что-то пропустив, не то расчувствовавшись и забыв какие-то строки, она, очень быстро и очень при этом трагически, закончила, перейдя отчего-то в самом конце почти на шепот:  

Две тысячи двадцатый год…
Пред этим годы поражений…
И лишь затем, начавши взлет,
Начнется к Свету восхожденье…  

Но это позже, а пока  
Повелевая грозно нами
Тень Люциферова крыла,
Всем застилая Небеса,  
Манипулирует умами…

– Там еще… дальше… потом… если интересно… – глядя виновато-растеряно, видимо от того, что открыла девушке ужасную и трагическую будущность, которая ждет теперь и ее саму, женщина-инвалид сделала короткую паузу, точно собираясь с мыслями. – И ведь теперь, милая моя, эти-то самые годы темных «поражений» и идут… Именно теперь…

4
– Но вот уже ныне!... – произнесла она вдруг радостно, даже торжественно. – Уже теперь!... Наши Святые… наши добрые Ангелы… наши Вестники Свыше… – она ликующе подняла руку в сторону медленно удалявшейся Ксении Петербургской и на глазах ее проступили слезы. – Наши Святые и наши Ангелы, чтобы поддержать и укрепить наши не твердые человеческие сердца в эти тяжелые, переломные времена… чтобы укрепить наши слабые, замутненные уже бесовщиной умы и души… шагнули к нам… в нашу жизнь и на наши улицы... И это только первые из них! Да, да!... Святая правда!... Но толи еще будет по окончании этого бесовского полувремени!… Толи еще… – внезапно осекшись, женщина тяжело замолчала. – Вот только… к несчастью… далеко не все люди их видят… Как и Христа после Воскрешения далеко не все могли видеть и видели… а только лишь… – не в силах сдержать слез она подняла глаза к небу, и точно обращаясь к самому Спасителю, крайне страдательно и, едва при этом слышно, произнесла: «Прости!… прости, нас Господи, за слепоту глаз и сердец наших!... Прости, за черноту дел и помыслов наших…», сделав паузу и чуть успокоившись, женщина быстро отерла слезы рукавом своего старенького, местами потертого, но чистого пальто, и, уже обращаясь к девушке, продолжила. – Их видят теперь лишь только либо очень добрые люди… Как ты, например… – широко улыбнувшись, женщина-инвалид вновь радостно и нежно коснулась руки, тотчас смутившейся, девушки. – Либо же люди очень злые… злые и гадкие… очень-преочень гадкие… – голос ее точно треснул и мучительно завибрировал. – Вот как и я… как и я совсем недавно… когда спивалась и воровала чужое… – чуть бледные, болезненного вида губы женщины при последних словах мучительно затрепетали, а на щеке от волнения стал заметен грубый, глубокий шрам. – Но у всех… у всех людей, даже не видящих их, при встрече с ними… С нашими небесными защитниками… С нашими земными Ангелами… – голос ее по-прежнему дрожал, а по щекам текли слезы. – Происходит незримое просветление сердец. Даже те, что не видят их глазами… – она в волнении на секунду смолкла, не то справляясь с чувствами, не то подбирая нужные слова. – Видят их духовным взором… видят их глазами душ своих… Да-да, именно так!... Отзываясь и воспаряя навстречу... И от того, укрепляясь, очищаются... Точно бы сбрасывая тогда свою будничную шелуху. Пробивая словно бы бреши и трещины в очерствевшей своей коросте… Становясь от этого… кто-то, быть может, лишь на чуть-чуть… лишь ненадолго… но светлее и лучше… Добрее, выше и чище… Понимаешь ли, милая? – призывно спросила женщина, пристально вглядываясь в собеседницу. – Отзываясь вслед светлыми своими мыслями… Отзываясь светлыми своими поступками… Сделав над собой усилие… Сделав усилие и уступив тогда старику или женщине место в транспорте… Переведя старушку через дорогу… Не бросив мусор на улице… Не оскорбив и не обидев человека… Узрев вдруг в других людях сестер и братьев… Увидев вдруг во всех людях родных человеков…

5
– Эх!.. – горестно выдохнула женщина-инвалид и с искренним страданием на лице обвела глазами окружающее пространство. – Вообще… задумавшись о жизни нашей, о жизни вокруг… Задумавшись о происходящем…. Задумавшись отчего и для чего падает теперь уровень культуры и морали в стране… Отчего и зачем снижается теперь воспитание и образование… Отчего современная российская власть открыла уже дорогу всему темному и очерняющему человеческие сердца… Отчего и для чьей темной потусторонней выгоды растет преступность и коррупция, общество деградирует и уменьшается народ наш численно… Отчего молодежь спивается, а государство пропагандирует темные и ущербные идеи: «живи одним днем», «бери от жизни все», «мы самые-самые»… Эх!... Отчего нечистотная, помойная ямина выкапывается всем нам теперь… будущему нашему… и нашими же руками… Отчего стараются потопить всех нас в топком, мерзком болоте творимого нынешней властью из которого не так-то просто будет и выбраться… Эх!... Сердце просто разрывается от творимого с нами и нами же!... Просто плакать хочется… Так больно всё… Так больно!... Милая!... Но вот они… – расчувствовавшаяся женщина-инвалид вновь обратилась в сторону удаляющейся Ксении