Ксения Петербургская.

за собой. Раздвигая застарелое уже… слишком узконациональное и узкорелигиозное… слишком узкое еще современное мировоззрение и миропонимание… расширяя и раздвигая все это до общечеловеческих масштабов и всечеловеческих границ! Ведь так?...
– И я!… И я о том же! Умница ты моя!...

13
Замолчав было, женщина-инвалид на секунду-другую задумалась, точно вспоминая о чем-то, а затем столь же горячо продолжила:
– Вот как там у апостола?... «Я… Господь… посылаю к вам пророков, и мудрых, и книжников»… Или вот еще: «И было ко мне слово Бога: прежде нежели ты вышел из утробы, я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя...» Вот ведь как! – женщина с трепетным умилением смотрела на девушку. – Видишь, оказывается, совсем все не так беспросветно как многим ныне и кажется. И уж вовсе не так, как привыкли мы считать во времена прежние советско-безбожные или уже теперь… в нынешнее наше реакционно-церковное да национал-самодовольное полувременье… Видишь!... А вот теперь, хорошая моя… – переводя дух, женщина продолжала смотреть на девушку с какой-то совершенно детскою радостью, так открыто и так доверчиво, как смотрят лишь малые дети. – Вспомни-ка время еще иное, но тоже отчасти схожее с нашим, нынешним предстоянием и ожиданием нами нового… Схожее время с нынешним ожиданием нами великого времени преображения и просветления… А?... Эпоха Возрождения! – радостно произнесла она, наполненным счастьем голосом. – Та самая эпоха Возрождения, что столь невероятно-стремительно подняла общечеловеческую мораль и культуру. Что эпохально возродила искусство и столь же эпохально просветлила умы, сердца и чувства… И даже на нас, на далеких потомках… через сколько уже веков… творениями Данте и Рафаэля, Леонардо и Микеланджело… все еще сказываясь…
И вот представь только, сколько небесных посланников явлено было тогда; и в самом начале эпохи Возрождения, а затем и далее... Сколько героев духа человеческого воссияло!... – пожилая женщина широко и радостно улыбнулась. – Наука-то ведь до сих пор понять не может каким-таким чудесным образом… да чуть ли не в одном месте… да чуть ли не в одно и то же время… – внезапно женщина-инвалид, болезненно скривилась вдруг от нового приступа боли, на секунду мучительно замолчала, но тут же превозмогая мучительную боль, продолжила. – Это и Боттичелли, и Данте, и Донателло, и Микеланджело, и Леонардо да Винчи, и Рафаэль, и Тициан… У-у-у!... Титаны!.. Гиганты!... Какие гиганты!... А сколько посланников Небес явлено было тогда же чуть меньшего масштаба? В тоже самое исторически небольшое время… И не перечесть!... – и уже совсем, казалось, не замечая ни усталость свою, ни больные, отекшие ноги, ни даже новые приступы боли, голос ее вдруг стал звонок и решительно тверд. – И вот так же теперь… в преддверии и в начале «Золотого Века человечества»… явлены будут вскорости миру новые Пушкины, новые Лермонтовы, новые Толстые, новые Достоевские, новые Чайковские, новые Тютчевы, новые Васнецовы, новые Островские… Как и новые Моцарты и Бетховены, Гете и Шиллеры… Всех их – и там и здесь – и не перечислить будет!... Но прежде всего именно у нас – в России и в народах с ней братских, как предначертанных Свыше для зарождения идей новых, лучезарных… Идей и целей светоносных… великих… общечеловеческих…    

14
Счастливо улыбаясь, глубоко и шумно вдыхая, пожилая женщина обвела вдруг окружающее пространство радостным, волнительным взглядом.
– И знаешь что, милая… – произнесла она загадочно. – Вот впрямь сердце радуется как осознаю, что ходят уже все эти гении, все эти герои духа человеческого рядом с нами… Уже, должно быть, пятерки свои получают. А кто-то уж и на свидания, видимо, бегает. Музе сердца стихи посвящает, да о Родине печалится, думает… – она вдруг радостно засмеявшись, заговорчески произнесла. – Вот вместе пойдем… познакомлю с поэтом тем, молоденьким… А что?... Вдруг судьба твоя… А заодно и спросим, может фамилия его Тютчев, Лермонтов или Блок… Те поэты тоже ведь провидцами и мистиками были…. Но нет! – она, смеясь, махнула рукой. – У него свое имя будет. Новое и к новым делам предуготовленное… А почему будет? Он и теперь уж вещает. Предупреждая об опасностях, да к новому времени призывая. К высокому и светлому пробуждая… Тут давеча в стихах у него: «Человечество-братство», «Планета-сад», «Преображение и просветление человека и мира», «Забота обо всех и каждом», «Государство для человека, а не человек для государства», «Раскрытие потенциала во всех и всяком»… Вот впрямь не нарадуюсь!... «Человек во главе угла»… «Не будем более учится воевать»… Ах!... Неужто мечта всех человеческих поколений об общенародном братстве, о всечеловеческом счастье… мечта о достойной и благополучной жизни для всех и для каждого… мечта о всеобщем мире и всемирном процветании… где-то уж совсем-совсем рядом?... – в глазах у седовласой женщины проступили слезы великой надежды на всеобщее, долгожданное счастье. И уже радостно вглядываясь во внезапно, точно по чуду, показавшийся, и тут же стремительно начавший расти, краешек голубого высокого неба, она торжественно, почти ликующе произнесла. – Да-да, непременно рядом! И совсем-совсем скоро!... – и, преисполненная надежд и огромной, необъятной радости, с умилением глядя на девушку, торжествующе добавила. – Вот, подожди еще, зазвучат вскоре, пробуждая да указуя, все эти новые великие имена в полный голос!… Вот время-то будет великое, чистое, славное!...  

15
Вдруг где-то чуть впереди относительную тишину вокруг пронзил громкий, с истеричным надрывом, грозный голос:
– Ну, что-о! Что надо-то?!... – нагловатого вида, крупная, тучная женщина, грубо напирала на Ксению Петербургскую. – Чего вам?... Чего?!... – было видно, как её ярко-красные, жирные, лоснящиеся губы, гневно напряглись, а на искажённом от негодования лице, цепкие глаза превратились в подобие грозных щелок. – Тоже мне, Мать Тереза выискалась!... – грубо перейдя на «ты», грузная женщина опасно наступала. – Какой уже раз иду тут и каждый раз вижу этот твой… умиленно-слезливый взгляд! – казалось ещё чуть-чуть и она толкнет и раздавит старушку. – А-а-а!!! Я поняла!... Ты… ты знала мою мать? Ты ее знакомая? Так?!... Да?!... Отвечай! Отвечай же! Ну!... Да, она умерла! Умерла еще месяц назад! В этой ее?… убогой… В этом ее?… в стариковском… э-э-э… – было видно, что нервно перебирая слова и точно вспарывая толстой ладонью воздух, женщина пыталась что-то вспомнить. – В этой ее?… э-э-э… Но я вовсе не выгоняла ее из дому! Не гнала её в эту ее… э-э-э… покойницкую…  В этот ее?… в старческий… для бродяг… Как его там?... М-м-м?... В ночлежку! – выдохнула она вдруг с явным облегчением. – В ночлежку!... Она все сама!... Сама-а-а!!!… А я… я… я… – недоговорив, женщина внезапно осёклась и, как-то вдруг вся сникнув, и словно бы даже став меньше ростом, беспомощно обняла Ксению Петербургскую, содрогаясь от неудержимого плача. Ещё секунду назад гордая и самодовольная, она вдруг громко и совсем по-детски открыто и доверчиво теперь зарыдала. – Ма-моч-ка м-моя-а-а!.... М-м-м… Бедная, бедная м-моя-а-а!... Прости, про-сти-и-и мен-ня-а!… Прости-и-и греш-ную-ю… Как же я смогла сделать-то всё это?… Как же так-то вышло-то-о-о?… Нет же… нет мне проще-ни-я-а-а-а!…
И тут же женщина-инвалид, быстро осознав происходящее, стремительно двинулась вперед, проворно переваливаясь из стороны в сторону. Увлекая за собой изумлённую девушку, она удивительно резво орудовала теперь своим стареньким угловатым костылём. И успев как раз вовремя, поддержав и обняв рыдающую, медленно оседающую женщину чуть ли не в последний момент, они все же сумели удержать ее на ногах.
– Всё теперь будет хорошо! – любяще, по-матерински нежно шептала Ксения Петербургская, тепло обняв, заливающуюся слезами, бедную женщину. – Ничего… Ничего, моя добрая… Всё теперь образуется… Всё теперь будет хорошо… Поплачь... Поплачь, бедная деточка, не держи в себе…
– Сердечко-то ее теперь быстро оттает! – вторила ей сквозь слёзы радости женщина-инвалид. – Теперь… теперь и она с нами… И она!... Эка радость-то!... – и отчего-то тоже залившись по-детски крупными, неудержимыми слезами, совсем как ребенок расплакалась…

16
Удивлённые прохожие, проходя в вечерний час мимо, ещё долго оборачивались, видя странную картину: грузная, тучная женщина, навалившись на худенькую девушку и плачущую хромоногую женщину с костылем, рыдая, громко и протяжно причитала.
Прохожие, смущённо отводя глаза, говорили друг другу в полголоса:
– Странно в наше время видеть такое. Такие откровенные слезы! И горе и радость: всё в них…
– Да, уж... Словно бы встретились после долгой разлуки. Словно бы потерялся человек и теперь вот нашёлся… Чего только не бывает!
– И слава Богу! Слава Богу, что нашелся… Вернулся, видимо, человек к своим… Ведь это и в правду – такая радость!…
Но были, к несчастью, и иные голоса, иные реплики и настроения:
– Вот пьянь инвалидная!...
– По-на-е-ха-ли!…
– Эй, смотрите! Смотрите, девчонки!... Умора! Торжественная встреча бомжей!…
И лишь совсем-совсем редкий голос в этот оживленный час – быть может один на сотню или даже на тысячу прохожих – произносил с заметною всем теплотой:
– Да нет же! Здесь все не так просто... И их вовсе не трое – их четверо. Разве не видите, что с ними ещё такая крепенькая… Правда, не по погоде и совсем как-то по-старомодному одетая старушка.
– Ещё и старушка?!
– И старуха?...
– Какая-такая… И где?...  
– Ну да, старушка… Разве не видите?... – отвечал этот редкий прохожий, задумчиво при этом улыбаясь. – И добрую эту старушку, в старомодном ее платочке, я словно бы уже где-то видел… Да-да, именно в зеленой этой ее кофте и в длинной, красной юбке… Точно!... Вот только не помню где... Да, присмотритесь же сами! Неужто не видите?!... И даже не видите, как она всем нам теперь улыбается, радостно кивая и приветствуя каждого из нас?... И в правду не видите?... И вы?... И вы тоже не видите?... Странно… Пожалуйста, постарайтесь!... Ведь это же совсем не так трудно, как кажется…

2010, 2014, 2015