Мой любимый самоубийца

ухмыляешься. И пораженно замираю, натолкнувшись на совершенно серьезное выражение твоего лица. Чтобы было удобнее, сажусь на диване, поворачиваюсь к тебе, утыкаюсь взглядом в вырез футболки и прикрываю глаза. Мне хочется дышать рядом с тобой. Мне мерещится ветер на утесе, остервенело рвущий листву. И это не страшно. Просто воздушные струи свежести. И далеко внизу синее желе-море, луг с солнечными собаками, а еще…
- Хорошо.
Я кожей чувствую, как ты улыбаешься. Я почти слышу, как изгибаются твои губы. Как приподнимаются морщинки возле глаз, собираются вместе, забавные черточки. А потом ты почему-то подаешься вперед, совсем чуть-чуть. Это ощущается настолько остро, что практически заглатывает, накрывает мое желание отпрянуть. Ведь это естественно. Разве нет? Я все равно сильно вздрагиваю и нервно отвожу глаза, когда ты почти касаешься губами моего лба. Миллиметр воздуха – между – я ощущаю как свою собственную кожу. Что ты делаешь? Я не понимаю.
- Пойдем пить чай.
И твои пальцы наконец соскальзывают с моего плеча. Как капли. Теплые капли летнего дождя.

На стенах маленькой, почти игрушечной кухни солнечные лучи лежали ленивыми пластами золота. Они плавно двигались в закат. Катились почти незаметно по вертикальным и горизонтальным поверхностям. Они были такими настоящими, такими ощутимыми, что, казалось, еще чуть-чуть, и можно будет взять один такой, обхватить. И он будет таять в ладонях, стекать по рукам, падая светящимися каплями на серый линолеум.
Блики на металле сковороды, в углу вспыхивает ярким красным маковый бутон на блюде, спят в подставке изогнутые ложки, на занавесках тонкие-тонкие полоски неопределимого цвета – то ли оранжевые, то ли бежевые, просто в тени. На тарелке над раковиной – маленькая идеально круглая капля. Ручки шкафчиков – словно спешащие куда-то гусеницы. И сахарница нахохлилась, будто курица-наседка. Изгибы зелени на подоконнике. Как маленькое царство. Спасибо за то, что пригласил.
- Садись. Не стесняйся, - ты улыбаешься и, чуть подтолкнув меня к табурету, проходишь к сушке и достаешь чашки. Походя щелкаешь кнопкой чайника. Он ярко-синий. И прозрачный. Как будто видишь дно моря в иллюминатор подлодки. Гладкая поверхность сразу начинает колыхаться и вздрагивать. Через секунду от нее отрываются миллиарды крошечных голубоватых пузырьков, и с каждым мгновением их все больше, они как маленькие живые существа. Они рвутся вверх, к солнцу. К синей лампочке под кнопкой на ручке. И умирают, едва достигнув поверхности, закончив последний танец. Мимолетно. И безумно красиво.
Щелчок – как выстрел. Я почти подпрыгиваю, но ты не замечаешь, отвернувшись к шкафчику. Ты громко шуршишь чем-то, гремишь, снова шуршишь. Я только сейчас замечаю, что твои волосы заплетены в косу. Она как змея, устроившаяся отдохнуть на твоей спине. И только кончик (хвост? голова?) быстро, но плавно покачивается, и серебряным вспыхивают тонкие линии. Он резко дергается, вскидывается и почти кусает тебя, когда ты оборачиваешься с двумя чашками чая в руках. А потом снова недовольно выгибается – еще тарелка с печеньем и вазочка с конфетами. Вазочка похожа на ледяную скульптуру. А разноцветные обертки конфет – как праздничные наряды. Куклы.
За окном медленно плавится розовато-оранжевой карамелью солнце, заливая небо. Скоро она потихоньку потемнеет и осыплется на улицы. А утром ее снова испепелит восставшее солнце.
Ложка тонко постукивает по стенкам чашки, привлекая мое внимание. Если ты не любишь сладкое, зачем насыпаешь сахар? В моей чашке плескается темно-рыжее море. Но я не хочу его пить. Поэтому просто обнимаю руками снежный фарфор и чуть прикрываю глаза над паром.
- Эй. Так не пойдет.
В твоем голосе наигранная обида. Почему? В какой-то миг мне становится страшно. Мне кажется, что сейчас ты попросишь что-то. Что-то простое, глупое, но невыносимо сложное, невыполнимое для меня. Ужас прошибает меня, словно ток. В спину будто воткнули иголки и тут же вырвали. Это жуткое чувство проходит в течение половины мгновения. Его послевкусие заставляет меня широко распахнуть глаза. Но я не смотрю на тебя, это слишком тяжело. Ну же, говори!
- Я конфет купил, чай заварил, даже чашки помыл, и вот результат.
Краем глаза замечаю, как ты скорбно склоняешь голову и вздыхаешь.
- Ты не любишь сладкое.
Я не знаю, как это вырвалось. Оно словно выплыло на поверхность моего сознания, как бревно, с силой вытолкнутое из воды. И в тот же миг я почувствовал что-то. Такое странное чувство, будто кое-что понял. Какую-то очень важную вещь. Я даже не успел это как следует осознать, потому что ты вдруг резко вскинул голову и, это ощущалось всей кожей, впился взглядом в мое лицо. О чем ты думаешь? Что ты пытаешься разглядеть? Там нет ничего. Ни на моем лице, ни во мне самом. Разве что вдруг ты любишь одиночество и страх. И долгие километры рельсов под пустыми вагонами. Какой же я дурак, что с первой секунды нашей встречи надеюсь, что это именно так. Сжимаю пальцами чашку, чувствуя сильный жар. Не отпущу. Думай, что я плачу от этой боли.
Как же хочется уйти. Резко встать, опрокинуть стул, быстрым шагом дойти до прихожей. Распахнуть дверь и выйти. Туда, где тебя нет и никогда не было. В мой холодный чужой мир. Не было, слышишь, тебя там не было! Не было, не было, не было… Чашка со стуком опрокидывается, коричневая жижа алчно накрывает клеенку на столе, чаинки разбрасывает, как комья грязи при взрыве. Что это? Когда началась война? Что-то резко и неприятно чиркает по полу. Табуретка. Не моя. Я никогда не смог бы уйти. Значит… Мысли падают в голову, как капли. Или камни. Каменные капли мыслей. Это почти больно. Твои пальцы. Мои руки. Твои пальцы охватывают мои руки. А потом я осознаю, что ничего не слышу и не могу пошевелиться. Только чувствую, как дрожат колени и бьется сердце. Ты касаешься губами подушечек моих пальцев, осторожно, едва ощутимо. Теплое дыхание гладит кожу, ресницы опущены, так, что я не вижу твоих глаз. Нас будто обволакивает светом, окутывает с ног до головы. Мы – как птицы в хрустальном сосуде. Мы… Легкий выдох сладкой горечи. Горячие, переплетенные – в притаившихся сумерках. Робкие, мягкие – в бездонной тишине. Переступившие черту, сошедшие с ума – в зеркально-призрачном мире. Мы. Мятой на губах. За что ты благодаришь меня? Ведь это я хочу встать перед тобой на колени и целовать твои руки. Но не могу даже сделать вдох. Прошу тебя, научи меня дышать. Я задыхаюсь, меня разрывает от страха, восхищения, чего-то такого, чему нет названия. Мне кажется, что кто-то пьет меня, мою душу. Как вампир, знаешь? Мне страшно! Я боюсь, что скоро ничего не останется. Помоги мне. Спаси меня. Умоляю… Глаза жжет. Зажмуриваюсь, будто в зрачки впивается песок, вырываю руки, остервенело, почти яростно, ногтями вцепляюсь в твою рубашку. Смыкаю пальцы в замок у тебя за спиной, они ужасно дрожат. Всё, всё, чего я хочу, – в моих руках.
Вокруг все осыпается стеклом. Сверкающей алмазной пылью. Она оседает на нас инеем. Бесполезно. Мне не холодно. Я не отпущу.

Я не помню, как долго мы так стояли. Не помню, как пришел домой. Но ночью мне снилось, как преломляются золотые лучи на хрустальных поездах. И игриво скачут по высокой траве солнечные собаки.    

Когда я открыл глаза, на меня безмолвно смотрел картонный мир.
И я знал одно – в этом мире есть еще один. Твой.
Я вдруг отчетливо понял, как он мне нужен.

Ветер хлещет, словно плетью, швыряет в лицо острые осколки снега, а потом ластится к ногам, как нашкодивший пёс. Снежными змеями стелется поземка, ревут, как раненные дикие звери, машины, застрявшие в сугробах. Елозят своими лапами-колесами по льду, надрываются, кричат, воют… Страшно. Дико и безумно, надрывно, будто вот-вот умрут, не выдержав, надорвавшись. Пальцы заледенели, лицо почти не чувствуется. Увлеченный своей жестокой игрой ветер сметает с ног. Упади - говорит он, ложись и спи. Засыпай мертвым сном, покрытый ледяным коконом. Сетью бездушного инея. Закрой глаза… И плачут, дергаясь из последних сил, железные животные. Закрыть уши, остановиться, заползти туда, где темно, где никого нет. Скорее, скорее… Люди. Страшные. Закутанные с ног до головы в темное, мохнатое, как пришельцы. Дробь шагов, дьявольский свист, стоны… Страшно. Я хочу к тебе, я хочу туда, где этого нет. Скорее, скорее… Подъезд раскрывает свою черную пасть и проглатывает меня, как голем. Каменный недвижный голем на страже твоего покоя. Я расчерчиваю твою жизнь кругами, тревожу гладкую поверхность. Юркие блики бешено мечутся по водному глянцу. Я хочу зачерпнуть их в горсть и положить в шкатулку. Спрятать, скрыть, забрать себе. Я не знаю, для чего. Не понимаю. Наверно, мне просто нужна часть тебя. Не успевая додумать эту мысль, нажимаю на кнопку звонка. И тут же отдергиваю руку. Как неудавшийся вор. Отдай мне то, что я хочу украсть. Спаси меня.    

Квартира – как фото. Словно огромная картина в музее. Комната оттенка сепии. Недвижные тени. Потяжелевшие от полутьмы шторы заслоняют угрюмое седое небо. И мечется снаружи, за толстыми стенами, голодная зима.
Я как будто смотрю фильм про себя.          
Ты делаешь шаг, оказываешься совсем рядом. Моя рука – в твоей, и ты осторожно целуешь посиневшие пальцы. Один за другим.
А я протягиваю руку и наконец делаю то, что давно хотел, - глажу едва заметные черточки возле твоих глаз. Ты опускаешь ресницы, все еще прикасаясь губами к моим пальцам. Склоняешь голову и медленно выдыхаешь. И мне безумно, до дрожи хочется верить в то, что я, мой приход, что-то значат для тебя.
Теплые губы не произносят ни слова, но это молчание говорит намного больше бессмысленных, превращенных выражением в ложь звуков.        
В реалистичных, искусных декорациях, кроме нас, одно живое существо. Оно ютится в клетке, кутается в мех и тихонько шуршит среди опилок. Ему не понять, что делают двое людей в темной прихожей, прижавшись друг к другу.
Мир снаружи полнится пугающими звуками. Мы слышим только как падает снег.  

Я помню, тогда мне все время казалось, что я вот-вот стану кем-то другим. Только как бы я ни старался, это не получалось. Этот кто-то был рядом, совсем близко, но между нами словно застыла какая-то преграда, тоньше, чем туман, но непроницаемее камня. Что бы я ни делал, всё было бесполезно. Я оставался таким, каким был.

Небо линяло. Без сожалений сбрасывало пух, меняя цвет. Оно будет плакать потом, осенью. И замолчит, когда умрут последние листья. А пока оно просто сбрасывало старое, ненужное. А мы радовались этому хламу, сыплющемуся на нас. И праздновали. Маленькие глупые люди.
Теней почти не было. Все серое. Даже свет. И размеренное, монотонное движение вниз сонных снежинок. Я засыпаю. Я погружаюсь в этот белый пух. Я приношу себя в жертву вместе с ним. Мне хочется расправить руки, будто крылья, но тогда я упаду. Если не получается летать, то можно представить, что падаешь вверх. Правда? Скажи мне, это правда?
Я хочу спросить тебя о снежинках. Ты падаешь или летишь вместе с ними? Скажи мне.

Город кажется игрушечным. Помещенным в стеклянный шар макетом. Где все время идет снег. На другой стороне земли совсем пусто. Несколько часов назад мы были вниз головой. Почему мы не падаем?
Дороги, холмы, присыпанные снегом, будто кокосовой