гораздо выше жажды власти, и это было чудесным открытием для меня. Поэтому я простил Мию, за лесбиянство. Объектом злости стал я сам. Потом злость вышла вся до остатка. Мы вместе преодолели это небольшое препятствие и я продолжал обнимать ее, дышать запахом ее волос и целовать ее руки, когда они замерзали, мы так же курили тонкие сигареты, пили кофе по ночам, и также мечтали о невозможном. Я знал, что люблю ее и мне этого хватало. Хватало для того, чтобы жить дальше.
***
Промозглый октябрь добивал последние светлые эмоции во мне. Порой я вспоминал свой дом, свою страну. Почему-то вспоминался яркий Новый год, который я неизменно встречаю в большой компании своих друзей. Потом вспоминались летние путешествия, мои поездки по Европе, мой румынский «альбом» я люблю проживать жизнь, наполняя ее приключениями и сегодняшний ее этап я воспринимаю как очередное приключение. Ибо ничто, ровным счетом вообще ничто в этом мире не происходит просто так. Как же легко многим из нас объяснить необъясняемое словом «фортуна», либо вообще не думать о порядке вещей. Я люблю думать об этом. Мне интересно и свято познать, чем я заслужил Мию, ее глаза, и возможность творить благодаря этим глазам.
Сегодня утром она, целуя меня в щеку и заваривая кофе сказала, что будет «внизу», я услышал это слово сквозь сон и молча собирал в пакет вещи, купленные мной еще вчера для пожертвования. Люди, которые находились внизу были лишены не просто многого, они были лишены всего: нормального питания, теплой одежды, предметов гигиены. Я смел половину придорожного киоска, чтобы сегодня помочь этим людям прожить хоть один день по-другому. Я никогда не делал ничего подобного и меня посещали разные чувства. От гордости до смятения. В конце концов, я плотно запаковал в один пакет продукты, во второй какую-то маломальскую одежду и вышел на улицу. Путь к решетке лежал через парк, который нужно было обойти, слегка попинав его листву.
***
День 10. 11.35. Вдохновение.
«она парила как лебедь по волнам и это была ее жизнь. Насколько легкой она была, насколько воздушной. Ее тело тонкое, пластичное извивалось, подобно флагу, воздвигнутому над всем земным и обыкновенным. Балерина, иначе ее не называли, была самой загадочной из этих людей. Она говорила, как прима, она вела себя как прима. Танцевала же как ангел. Я впервые понял то, что всегда наверное с рождения понимала Миа. Этот контраст, эту грань между ужасным и величественным, между убожеством и грацией. Грань…на этой грани находится человек, которому нужно делать свой выбор. И балерина выбрала. Она не замечала ржавой решетки, невыносимой вони канализации вокруг, и даже своих оборванных и полуголодных соседей. Она замечала только красоту. И любила ее. Она знала, почему поют птицы. Потому что она создают музыку, небесную музыку, под которою так хочется танцевать…»
***
Миа сидела на лестнице, пристроенной к решетке отделения для душевнобольных. Она курила и смеялась. Я слышал ее смех издалека и он вдохновлял меня. Она заметила мою трясущуюся от мокрого ветра фигуру и позвала к себе робким движением ладони. Когда я подошел, на минуту воцарилась тишина. Люди за решеткой смотрели на меня как никто и никогда. Это было крайне неприятное ощущение. Когда десять пар глаз одновременно смотрят на тебя…Одни с ненавистью, другие с вожделением, третьи с тревогой. Это незаслуженное внимание смущало. Вонь была невообразимой. Вонь исходила и от людей и от помещения в котором они жили. Это был тотальный ужас, не имеющий границ. За решеткой стояли десять женщин разного возраста, прижавшихся друг к другу, в рваных, грязных и одинаковых робах, с выражениями лиц диких зверей, жаждущих крови. «Нижний мир» был насквозь пробитый стрелами безверия, бессловесности и угнетения. Это вонючее, убогое место едва ли подходило для кладбища ваххабитов, но в нем жили люди. Я видел старух и девушек, которые дышали помойкой, и носили рвань. Я находился в полном оцепенении. В смятении, которое никогда не испытывал. Я не мог жалеть этих людей, ибо жалость нижайшее из чувств, достойное убийц, но не жертв. Не мог ненавидеть, потому что не знал кого. Владека, государство, Европу, может быть Бога? Бесполезно. Ни одному из них не было дела до этих женщин. Но была еще Миа, волосы которой пахли цветочным букетом, и люди из нижнего мира восхищались запахом цветов, была ее искренняя доброта, о существовании которой вспомнили эти люди. И был еще я, потому что у каждой женщины должен быть мужчина, способный если что появиться с двумя пакетами вещей.
- Это Даниэль сказала Миа. Она говорила по-русски и по-сербски одинаково хорошо, но представила меня по-русски, видимо хотела, чтобы я принял участие в диалоге.
Привет, Денис! – почему-то именно так по-русски назвала меня девушка с короткой стрижкой, я бы сказал, что она была побрита на лысо и успела немного зарасти. – Как дела? Миа рассказывала о тебе.
- Нормально! – громко ответил я, надеясь перекричать ветер. – Холодно! Вы не мерзнете здесь?
- Мы уже привыкли – ответила все та же девушка, словно она была голосом толпы или вожаком среди них.
- Даниэль хочет вам помочь, он принес вам теплые вещи и поесть, - парировала наш скромный диалог Миа.
- Теплых вещей, я не смог найти, к сожалению. Я принес вам несколько футболок и много мужских носков, я не считал сколько. Еду и лимонад.
- Сигареты! Сигареты! – зашевелилась тут же оживившаяся толпа. Ты купил сигареты? – крикнул кто-то в углу
- Да, мы гораздо больше хотим курить нежели, есть и пить, - логически завершила жужжание постриженная девушка, - и кстати, зови меня Кравцова, просто Кравцова. Хотя можешь звать Наташа. Только не Натали, потому что так зовет меня только моя Миичка.
- Кравцова? – удивился я.
- Да, наша Натали, - с улыбкой добавила Миа.
- Довольно редкая фамилия для сербской глубинки, - продолжил я с нескрываемой радостью повстречать что-то, связанное с русским языком.
- Мои отец русский. До войны он работал врачом в Беграде.
- А после войны? И почему работал?
- Отец погиб в госпитале, вместе с тем, кого пытался спасти, а мачеха уехала куда-то в Европу, после того как узнала, что я сделала аборт. С тех пор мы не общаемся. Маму я никогда не видела. Скорее всего, она была наркоманкой, иначе детей не бросают. Но отец, не любил говорить о ней. А почему тебя это интересует? Меньше допросов, Даня! Нам здесь их и без тебя хватает.
Мне стало стыдно за свою докучливость и я извинился. Миа с интересом следила за моим первым близким контактом с «нижним миром», словно проверяла насколько меня хватит. Хватило ненадолго. Я устал от вони и решил попрощаться.
- Я пришел, чтобы помощь вам по мере своих возможностей. Я знаю, что вам плохо здесь, и поэтому я еще вернусь вместе с Мией завтра с новыми пакетами, - крикнул я в толпу и она заликовала тут же.
- Спасибо, Даниэль, - сказала Наташа, - до завтра
- До завтра, - ответил я и развернулся, закуривая сигарету.
- До встречи на балконе, - тихо сказала Миа, но я услышал эти нежные для меня слова.
- Буду ждать.
Как мы и договаривались, Миа ждала меня на балконе с чашкой кофе. Я ждал вечера и хотел побыть с ней в тишине и ночной гармонии. Воздух пах сказочно. Легкая липовая свежесть создавала атмосферу уюта и добра. Зашел на балкон, она сидела спиной ко мне. Я обнял ее и поцеловал.
- Опять читала Ремарка сегодня, - сказала мне она тихим сонным голосом, - я влюблена в него, иногда мне кажется, что его книги это и есть вся моя жизнь
***
День 10. 00. 20. Меланхолия
«Когда рухнула Югославия, я находился вдали обласканный теплым домом и тишиной яблоневых рощ. Здесь же каждый боролся за свою жизнь как умел. Каждый болел за свой народ и быть может впервые стерлись грани между людьми. Когда каждый потерял себя, потерял свой дом, одного за другим терял близких и друзей. Мне было не до этого. Я не понимал включенный телевизор. Мне было слишком мало лет.
Сейчас я хочу прочувствовать ту, некогда процветавшую страну. Миа видела в глазах балерины пламя сильной женщины. Я видел объединенную Югославию с ее садами и рощами, с ее богатым, многонациональным народом, который жил в мире и благополучии. Я видел мир и тишину в ее глазах, ровно то, чего так не хватает сейчас. Я видел красоту, внутреннюю красоту ее мира, которая никак не сочеталась с внешними лохмотьями, которые видят все.
***
День 11. 13.30. Рейкъявик-95
«Ты не понимаешь насколько сильно я люблю ее, насколько больно мне без нее. Ты знаешь, я очень люблю менять реальность в своих мыслях. Я люблю мечтать. Быть может я не заслужила своих фантазий, я заслуживаю только эту убогую жизнь, но меня невозможно отучить мечтать. Я часто представляю нас вдвоем, я держу ее на руках, мы вместе мечтаем о свободе и дышим ее воздухом. Я даже выбрала место – Рейкьявик. И выбрала год – 1995. Я пририсовала маркером цифру 5 к номеру 9 своей палаты и меня отметелили за это санитары. Но я была счастлива. Я хочу оказаться в 1995 году, хочу оказаться в Рейкьявике, на самом краю земли, на руках с моей малышкой. Ты знаешь почему ее нет? Это я. Я ее убила, ты видел когда-нибудь голод и смерть. Вокруг меня умирали люди и умирают до сих пор. Меня били. А я ее не спасла. Били по животу по челюсти, били просто так ради удовольствия и я даже не запомнила их лиц, я не увернулась, не убежала. Я просто лежала, пока меня били. Рейкьявик – это другая планета, я читала о нем книгу и жила ей все эти 15 лет. Я сумасшедшая, и я никогда не выйду отсюда, прежде всего, потому что я не хочу. Я сказала мачехе, что сделала аборт, чтобы она бросила меня, потому что мне не нужна ее жалость. На самом деле из меня выбыли моего ребенка, как выбили отца, и то с чем я появилась на свет – человеческое. Я хотела остаться одна, потому что иначе и быть не могло. Я одна и сейчас мне не нужна жалость, как не нужна была тогда. Я живу в Рейкьявике в 1995 году и у меня скоро родится Лиза. Остальное –это страшный сон, который закончится стоит только проснуться.
Я навсегда останусь там, я всегда буду улыбаться. Ты видишь улыбку на моем лице – она вечна. Это я внутри. Вернее, это мы. Я и Лиза. В Рейкьявике всегда весна, такая прохладная ветреная, но всегда солнечная весна. Там столько полей, что мы за всю жизнь не оббегаем все. Там столько красивых мест, что я каждый день своей жизни буду посвящать ей. Ее развитию, ее детским глазкам, которые тянутся к новому, красивому».
***
Я пожелал спуститься вниз без Мии, тем более, что она уже осторожно начала предупреждать меня о своем скором отъезде. Я научился принимать это как должное. Я знал, что любил независимую девушку, которая не остановится никогда и ни перед чем. Любовь это остановка. Миа всегда двигалась.
***
Миа уехала не попрощавшись. Никогда еще октябрь не был настолько мрачным для меня. Никогда еще я не чувствовал настолько противного холода, настолько грязной не была еще дорога под моими ногами. Я направился в беседку, но остановился на полпути и
