Земскiй Учитель

помещики, тоже несвободны! Тоже взаперти, только по другую сторону ограды. Не знаем мы народа, мудрости его не ведаем. Отгородили себя от него стеною и стали на Европу глядеть, а там, за оградой жизнь совсем иная….
- Да, вы  на Европу смотрите да не все видите! – вспылил Вавилевский. – Оделись по-европейски, а внутри, тьфу-ты, та же азиатчина махровая! Народ поднимать надобно, просвещать!
- Да не о том я, Саша! Я таковыми вот бреднями по самое горло сыт! А дело в том, что народу ведомы бывают вещи, кои мы со своей стороны ограды и узреть не можем. – с горечью проговорил барин, осушая очередную стопку.
Видя грусть и отчаянье в глазах собеседника, Александр подумал: «Жалобится черт. Стыдно ему за людей замученных». И с губ само собою слетело:
- Так вы, видать, те самые «неведомые вещи» по ночам из народа клещами раскаленными и выпытываете? Думаете, не слышно мне? Вся Округа в ужасе!
Бефстроганов молча посмотрел на собеседника, выпустив из напряженных глаз капли горьких слез.
-Эх….эх. Знали бы вы, что к чему… - проговорил он махнув рукою. –Да, ладно, расскажу и покажу! Не ирод я, не изувер, но несчастный человек!
Помещик взял Вавилевского за руку и повел в погреб. За тяжелой скрипучей дверью Александра встретил гнусный запах плесени и фекалий, с каменных стен, освещаемых факелом, стекала зловонная влага. Лишь Александр вслед за барином спустился по каменным ступеням, его взору открылась ужасная картина: за железную клеткой цепями  к стене была прикована нагая молодая женщина. Цепи были коротки, так что она не могла даже пошевелиться. Несчастная была измазана собственными испражнениями, кои за нею никто не убирал.
- Здравствуй, Лизонька – сквозь слезы, совмещенные с милой улыбкою, пробормотал Бефстроганов. – Вот, знакомься, зятек наш Александр Николаевич Вавилевский…
Далее случилось невероятное: прикованная дама издала неистовейший рев на все подземелье, пытаясь при сем сорваться с цепей. Тот рев был столь невероятной силы, что у Вавилевского заложило уши, а рванулась Лизонька так, что чуть не вырвала свои оковы из каменной стены. Таковое даже силач портовый или цирковой не сделает, не то, что дама! Лизонька закричала еще раз, и дрожащий от страха Александр уже дергал Бефстроганова за рукав и направлял к выходу.
Оба снова поднялись в гостиную и снова принялись за водку. Вавилевскому еще долго было дурно от сего зрелища и запаха. «Наверное – думал он – и в казематах царских немногим слаще».
- Ну, вот, Саша, и горюшко мое…- проговорил вновь обретший дар речи Никита Сергеевич.  - Жил я вдовцом, уж думал: не будет мне радости супружеской, пока не приглянулась мне дочка одного моего знакомца, почти одних лет с Варварою. Седина в бороду, бес в ребро, как говорится! Ну, и я ей тоже приглянулся. Да не. Что приглянулся, влюбилась в меня! Jeunesse, quoi dire! (Молодость, чего сказать!) Привез ее сюда год назад перед Купальской ночью, свадьбу сыграли…. А дальше… - барин снова зарыдал и не смог продолжать рассказ.
- Что дальше? – дернул его Вавилевский.
Бефстроганов набрал воздуха в легкие и продолжил:
- Место здесь особенное. Это везде, по всей Руси, на Купалу по лесам бегают, клады ищут. А здесь – ставни закрывают, никто из дому не выходит. Даже собак цепных по сараям запирают. Есть поверье, что в лесу закопан сундук проклятый, а в нем Атаман какой-то… Все его боятся. А я, дурак, сие брехнею бабьей считал! И вот, вышла Лизонька моя в сад в Купальскую ночь, прогуляться, полюбоваться луною да звездами…. Потом крик ее раздался. Дворня ни за какие ковриги во двор бежать не желала! Я сам пошел. Лежит она несчастная посреди сада, шея укушена, как вурдалаком каким, и фигура какая-то черная в кустах скрылась. Всю ночь мы с доктором над нею сидели. А утром ее как подменили: глаза кровью налились, силища проснулась нечеловеческая. Стала по опочивальне носиться, ломать все. Вот и пришлось ее к стене в подвале приковать. Ну,  пришлось объявить для всех, что не стало ее, а слуг, кои знали, что произошло, быстро продать под Ярославль… А дальше, как я не старался! – Бефстроганов снова залился слезами – Возил к ней докторов со всей Европы, бабок, знахарей, умехарей из других губерний, чтоб в Округе не знали – никто помочь не мог. Вот и живу я в отчаянии, Саша!
Лицо Вавилевского сделалось напряженным,  и он, немного подумав, ответил:
- А мне вот понятно все без этого всего романтического бреда! И не надобно сказочек таких придумывать. Философия даст ответ! Вот смотрите: по учению Розенбаха, общество проходит в развитии своем следующие ступени, или формации: каннибализм, рабство, феодализм, капитализм и коммунизм. Каждая формация отличается от предыдущей снижением степени эксплуатации человека человеком. Каннибализм есть высшая степень эксплуатации, покуда один становится пищею другому, а при коммунизме наступает полная свобода от эксплуатации. Но, ежели не случается социальной революции, то вместо перехода к следующей формации, происходит откат к предыдущей. Вот, и царская охранка давит в России прогрессивные силы, и получайте первые плоды! В каннибализм она у вас скатилась, в животное состояние! А все от праздной барской жизни!
- Но, простите, Саша, а почему тогда я и остальные помещики не скатились в каннибализм?
-Время ваше еще не пришло. Это происходит не сразу, смена качества происходит лишь по мере накопления соответствующих количественных изменений. Сначала - один, потом – другой… И так, все – покуда революция не грянет и прогрессивный класс не победит и не остановит откат к каннибализму!
- Ну, Саша, а что есть ваш прогрессивный класс, интеллигенция? Те же дворяне, только с идиотскими идеями! Вы-то кайлом машете только когда вашего брата царь батюшка в Сибирь отправляет. Сами-то почему в каннибализм не скатитесь?
- От прогрессивного мышления! Ибо как писал еще Паисий Поликарбонат в своей «Демагогике»…
- Довольно, Саша! – не выдержал Никита Сергеевич. – Очнитесь уже от вашего бреда. От прогрессивного мышления?! Только?! А как же ваше «бытие определяет сознание»? Нестыковочка выходит! И много ли в вашем движении крестьян и рабочих? Здесь только ленивый о сем Атамане не говорит!  Вы сперва народ-то послушайте, прежде чем от имени его какие-то претензии Государю предъявлять!
После этого барин плеснул стопку водки Вавилевскому, а сам, хлебнув из горлышка, взял гитару и жалобно затянул романс, по-видимому, собственного сочинения:
-Ой, луна на небе светится,
А внизу - туман.
Что же ты не спишь, умелица
Нанести мне ран?

В чём кручина окаянная,
В чём причина слёз?
Что за думушки поганые
Тебе бес принёс?

Обернулась бы лисицею
Человечья плоть,-
Ведь пора вязальной спицею
Палец уколоть.

Будешь с ним ты под луною
Серым волком выть.
Попрощайся же со мною,
Усмири же прыть!

Вот такая околесица, -
Не спасёт стакан.
Ой, луна на небе светится,
А в душе - обман.
Последних куплетов Александр уже не слышал, ибо свалился в сон от избытка водки и впечатлений.
Хуан-Антонио Бондаренко потянул тяжелую дубовую дверь таверны: внутри было шумно и душно. Кинув нищему два песо, коих ему не хватало на жалкий кусок хлеба, Бондаренко взял пинту пива и уселся за свободный стол. «Ох, она никогда не будет со мной! Я ничтожество и неудачник, вернусь на родину и приму постриг!»  Не мог он смириться, принять свою жизнь, какая она есть. А все начиналось очень красочно и захватывающе! Новый свет, сокровища….и любовь. Но она была и безответной, и недосягаемой.
Два солдата, садящихся за соседний стол, отвлекли Бондаренко от его мыслей, но и в их разговоре было то, что Хуан-Антонио совершенно не хотел слышать:
- Знаешь, Санчез, черт побери! А этому пройдохе Эрнесто Паскуале никогда не быть с Хуанитой, дочерью дона Игуано Аморалеса! Они любят друг друга, это всякий знает, но скоро Хуаниту выдадут за самого сеньора Алехандро Альфонсо Мария-Луиза де ла Роза, графа Монте-Негро. Против этого туза ни Паскуале, ни тем более Бондаренко бессильны!
- Да, Родриго, этот Паскуале, вообще, - человек конченый, бедовый. Ему, во-первых, головы не сносить, а во-вторых, и после смерти ему покоя не будет… Он выносил драгоценности из храма бога Кукуцаполя и, что еще хуже, из мавзолея Верховного Инки Тринитрополиуретана! Наш проводник, индеец, рассказывал, что тот, кто это сделает, будет проклят. Он мучительно погибнет, а потом превратится в ужасное чудовище. Из могилы подниматься будет и кровь пить, на людей нападать, на животных!

Александр проснулся у себе в комнате. Слуги ночью унесли его туда, чего Александр конечно же не помнил. Солнце было уже высоко, в комнате было душно от стоящей жаркой погоды, воздух был изрядно испорчен перегаром самого Александра. Голова раскалывалось, было дурно. «Что сие было? – подумал Вавилевский – Женщина в подвале на цепи, Атаман из сундука, закопанного в лесу, Бондаренко, Паскуале… Черт возьми, я этого Бондаренко уже второй раз вижу! Обручение с Варварою, победа над Лемским… А, может, не было сего? Примерещилось под хмелем… А тогда, чего ради я в барском доме нахожусь! Правда, значит! Или неправда?!
В голове Александра спорили вера и разум. Но только то был не тот классический, хрестоматийный, спор! Ибо разум на сей раз указывал на то, что некая неизведанная потусторонняя сила в истории сей непременно замешана! Ибо про Атамана в Округе говорят все безо всякого исключения! И что это могло силищу такую той несчастной узнице придать?! А вера…вера говорила, что нет ничего, что не описывается наукою, что человечество уже раскрыло почти все тайны бесконечной Вселенной! А все сверхъестественное  есть всего лишь иллюзии и мифы малограмотного непросвещенного народа! Не желал Александр верить в то, видел сей ночью.

Вавилевский привел себя в порядок, умылся, принял огуречного рассолу, кой принес ему усердный слуга в красной косоворотке, и проследовал в гостиную. Внезапно в коридоре он столкнулся с Варварою. Вид ее был весьма обиженный. Она  глядела на Александра, уперев руки в бока, глядя на него рассерженным и разочарованным взглядом:
- Я думала, вы неспособны на такое! Вы революционер, а пьете как последний чиновник и сатрап! Я думала, вы на гвоздях спите, волю закаляете, на хлебе и воде. А вы…
- Так сие ж эпикурейство, гедонизм! –  ответил Александр – Что я вам монах какой-нибудь на хлебе-то с водой!
Видя, что взгляд Варвары становится еще рассерженнее, и она уже готова замахнуться, чтоб влепить пощечину, Вавилевский поколебался и, дабы выкрутиться из положения, тихонько произнес:
- А, знаете, я это не просто так сделал. Мне было нужно войти в доверие к вашему отцу, чтоб узнать, что он творит в подземелье.
Варвара сменила гнев на милость и, оглянувшись по сторонам, тихонько спросила Александра:
- И вы тоже видели это?!
-Да,  картина жуткая… Страшный недуг у вашей мачехи!
-И что вы думаете сие такое?!
- Понятия не имею! Но ведь не верить же, что ее искусал этот ваш чертов Атаман!
На слове «Атаман» Варвара упала в обморок. Александр поднял ее и подозвал слуг.
Весь день Александр не находил себе покоя, шатался по усадьбе, по саду, углубляясь в своих мыслях. Он желал найти хоть что-нибудь, что поможет отыскать рациональное, материалистическое, объяснение происходящего. «Что мы имеем?