сквозь вечные тучи солнечный луч, упавший наискось сквозь стекло машины, — он даже успел нагреть тёмную, мгновенно впитавшую тепло ткань одежды, отчего стало вопреки всему тепло и на душе. Тут же пронзила болью всплывшая в памяти давняя поговорка: вокруг тебя множество маленьких радостей, бери их смело, они твои… потому что ничего, кроме них, у тебя не будет. Потом была резкая вязь голых ветвей на фоне серого неба, завораживающе красивая и горько-печальная оттого, что нет листьев, и вернутся они нескоро, потому что на Айвере весна не каждый год. Потом был мелкий лёгкий дождик, забрызгавший стекло, чистый-чистый, как мечта о тепле, он усилился, некоторые прохожие не боялись идти, не прячась, их волосы намокали, чтобы стать от дождей Айвера мягкими и послушными. Варна припомнил, как когда-то радостно было вместе с Ирвади бежать под таким же дождём… подумалось: это было страшно давно, но на самом деле счёт времени был не так уж и велик, а радость ушла и кажется сном, как будто её в реальности и не было вовсе. Потом наконец настал последний поворот, Адисон остановил машину возле фургончика медицинской службы, — Варна точно знал, что это по её душу, — и надо было выходить.
Адисон шёл рядом молча, поглядывая по сторонам. Он вообще был слишком молчалив, Адисон, трудно было понять, что кроется за его неизменной доброжелательностью, иногда прорывалось – какие бездны он прошёл, а потом всё опять скрывалось за весёлостью, в которой не было ничего неискреннего. Он как-то умудрялся жить, этот Адисон, хотя другие на его месте давно бы махнули рукой и ушли из серого бесприютного мира Айвера, а он почему-то продолжал жить, чего-то хотеть, добиваться, не тонул в рутине, находил что-то интересное… и на что-то надеялся.
На пороге распахнутых дверей Варну встретили чужие люди в форме медицинской службы, и он услышал ровный профессиональный тон: Ирвади умерла. Её больше нет. В первое мгновение он даже не понял, что всё это относится к нему, нахлынула резкая и жуткая боль, как будто пронзило молнией… и наступила иная реальность.
В этой реальности нужно было подписывать какие-то документы, звонить, договариваться о похоронах, встречать и провожать множество людей, выслушивать их сочувствие – у кого реальное, у кого формальное, по обязанности, и у последних то ли в глазах стояло, то ли ощущалось даже без взгляда: давно ждали, но мог бы освободиться и сам, без помощи Смерти, так было бы затратнее по нервам, но честнее и проще, а ты – не сумел. Не хватило силы воли? От этого можно было оскорбиться, но молчание Адисона не позволяло: тот был слишком согласен, и с ним спорить было нельзя. И оправдываться – тоже.
Адисон настоял, чтобы Ирвади похоронили в тот же день, стремительно, даже до наступления ночи. Варна не понимал, зачем такая спешка, Адисон начал было объяснять, но слова пролетали мимо, не задевая сознание, и Адисон замолчал. Он в тот день очень много молчал. Слишком много.
В ту ночь Варна впервые за долгое время остался один – Адисон сидел с ним допоздна, до тех пор, пока у Варны не стали кружиться чёрные точки перед глазами, а руки стали тяжёлыми и неуклюжими. Варна добрёл до двери, запер её, добрался до кровати и упал, глядя в потолок. Подумал, что надо бы выключить свет, но сил подняться уже не было.
В первый момент он не понял, что это сон. Просто – что-то случилось, что-то изменилось, хотя точно так же были залиты светом коридор и спальня, и где-то вдали мерцало зеркало. Не было ничего нового, снаружи не доносилось ни звука, и всё же – что-то изменилось.
Зеркало в коридоре блеснуло и успокоилось. Варна хотел было встать, но не получалось, напало оцепенение, а затем… Затем в дверь – из ниоткуда – вошла Ирвади. Обычная, со своей полуулыбкой, с походкой, рассчитанной на то, чтобы подцепить внимание. Его внимание.
Он удивился, хотел было позвать, — и вдруг понял, что голоса нет. Он силился сказать, крикнуть, пытался раз за разом – и не мог, это было жутко, из этого невозможно было выдраться, и это длилось и длилось. Ирвади медленно подошла, села на край кровати, она была совсем близко, и это действительно была она… а Варна пытался сказать ей, что она мертва, потому что внезапно осознал: она об этом не знает.
В комнатах горел свет, Ирвади сидела рядом, молчала, и ощущение от личности было – да, это она… и ничего не закончилось. Варна не знал, как выбраться из мучительного вязкого кошмара, он прекратил бесполезные попытки кричать, он уже пытался встать, хотя бы шевельнуться, — не получалось, тут дошло, что всё это сон, и он стал рваться в другую сторону: проснуться, вернуться в явь, в реальность, в серую навязчивую реальность, сколько бы она ни была тяжёлой, он стал мысленно орать – Адисону, перебирал всех, кто оставался там, наяву, друзей, знакомых… никто не отзывался, потом вдруг в памяти всплыл прозрачный всевидящий взгляд Зокийят Ауринни, он увидел её лицо – так близко, так живо, так реально… И в следующий миг глаза распахнулись, он вскочил с колотящимся сердцем и обнаружил, что спальня пуста, а сквозь окна льётся серый утренний свет, мешаясь с искусственным, отчего по комнате, путаясь, бродили тени.
Варна добрался до выключателя, и в спальню пришёл обычный утренний полумрак. Часы бесстрастно показывали несусветную рань, — он проспал от силы часа три-четыре, до выезда на работу была ещё уйма времени… Он остановил себя: какая работа, у него законные три дня… Потом – померещилось? – он, невольно вздрогнул, обернулся на кровать. Три дня в пустой квартире. А если он пойдёт на работу – возвращаться сюда же…
***
— Простите, следователь Варна, вам действительно не стоило беспокоиться и приезжать сюда, — голос секретаря был привычно-вежливым, но в нём читалось неподдельное сочувствие. – Вам положены три дня тишины, вы имеете право отказаться, но…
— Я не откажусь, — хрипло и с нажимом ответил Варна. – Вы не можете заставить меня, мне некуда и не к кому идти… вы же знаете, где живут мои родители.
Секретарь поколебалась мгновение.
— Простите, это не всё. Поступил приказ об отстранении вас от дела Зокийят Ауринни.
— Что?
Варна в первый миг подумал, что он ослышался.
— Я… не понимаю. На каком основании?
— На основании заключения Службы контроля за нематериальным миром.
Варна молчал. В душе была буря. Он даже не мог понять, чего ему хочется больше – набить морду Адисону, уволиться или вовсе свалить с Айвера.
— Это… неоспоримо?
Он тут же осёкся: вопрос был излишним. Секретарь промолчала, затем протянула ему документы.
— Подпишите, пожалуйста. Вот тут, где стоит «Ознакомлен».
Варна без звука расписался и неуклюже натянул куртку. Нужно было уходить в серое утро, в котором он только что так старательно заставлял себя встать, привести себя в порядок, одеться… ради того, чтобы его выпихнули с работы, отняв последний шанс не оставаться одному.
Он вышел на улицу. Адисон, разумеется, знал. И про сон, который не просто сон. И про то, что он обязательно поползёт на работу. И сейчас ждёт. Позвонит Варна сам или даст ему тащить себя куда-то… как обычно. Как обычно?!
Злость скрутила так, что он задохнулся, закашлялся, на него обернулись случайные прохожие. Зашёл в сквер, за прозрачную чёрную решётку, — было холодно и промозгло, никто не сидел на скамейках, время компаний и тёплых ночей не пришло, да и приходило оно далеко не каждый год, никто не знал, будет в этом году или нет. Аллеи расходились лучами от площадки с фонтаном, в котором сейчас не было воды, он оперся на бортик. Красивый фонтан, действующий… но сейчас он мёртв. Нужен кто-то невидимый, чтобы оживить его, чтобы зажурчала вода, чтобы засверкали капли в солнечных лучах… а будет ли это? Нужен кто-то. Снаружи. Должен кто-то прийти. А если не придёт? Так и останется одна видимость, — ведь и так неплохо, симпатичный же фонтан… но неживой.
Он достал портативный видеофон, несколько мгновений смотрел на него – и набрал номер.
— Ты скотина, — ровно сообщил он Адисону. – Я оспорю отстранение и вернусь к делу.
— Да, — слишком легко согласился тот, как будто знал, что будет иначе, и не собирался попусту спорить. Улыбнулся. – Ты с такой тоской в нём ковырялся…
— Я не знал…
— Сейчас неважно. Пока ты подашь апелляцию, пока её рассмотрят – пройдёт время. Призрак будет возвращаться в твои сны. Если ничего не предпринимать – начнётся разрушение личности.
— Стращаешь, — Варна попытался усмехнуться. – Ты говорил то же самое про Ирвади, про зависимость… но сам признавал, что я нашёл… как ты тогда сказал… комфортную форму существования.
— Ты должен понять сам. Изнутри. Векторы должны совпасть – твой и мой. Никто не сможет тащить тебя снаружи. Даже я. Даже при всём желании. Тебе-то самому это надо?
— Это мой выбор.
Адисон скривился: Варна отвечал не на его слова, а на то, что его цепляло. Пришлось переключиться, — это было полезнее, чем переводить Варну на своё.
— Да. Твой. В том числе. Был. Что-то срезонировало. Я не спорю. При виде пятого размера груди мы часто начинаем думать не головой. Но некоторые могут освобождаться и без крайних мер.
Варна несколько мгновений ошалело молчал.
— Что? – слабо переспросил он. – Ты считаешь, что я убил Ирвади?
— Тихо, — неожиданно резко оборвал Адисон. – Я могу сказать, что это было. Если хочешь.
— Я…
— Не хочешь, — на лице Адисона выразилось усталое негодование. – Знал бы ты, как мне всё это надоело.
— Знаю. Не помогает?
— Нет. Так вот, — Адисон преодолел раздражение и снова стал профессионалом. – Не дёргайся и не психуй, не ты первый, не ты последний. Ты знаешь порядок. К тебе придут и помогут.
Варна вдруг с тоской осознал, что не верит этим словам. Нисколько. Хотя, действительно, не он первый и не он последний, и другие тоже не верили. И выкарабкивались. Как-то.
— Иди домой. Если бы ты был какой-то уникальный, если бы не было Службы, я бы позвал тебя к себе, отпаивал всякой высокоградусной дрянью и доказывал, каким идиотом ты был в последние пять лет. И ты бы согласился. И, может быть, коряво и долго, но я бы сделал то же самое, что делает Служба чисто и красиво. И да, ты мне симпатичен. Мне тебя жаль. Я видел таких, как ты, и не только, и похуже случаи были. И в моей собственной жизни, которую я тащу вопреки всему, из которой я уже дважды чуть не ушёл. В первый раз – пожалел родителей. Во второй раз не ушёл не ради кого-то, а без причин. Никто и ничто не удерживало, никто бы не помешал. И всё бы получилось. И всё было плохо. Не так, как у тебя сейчас, а плохо. И только потом, через годы, раз за разом, я видел: вот ради этого, оказывается, мне стоило остаться. Или ради вот этого. И, как же, не случилось бы вот такого!.. Думаешь, это всё легко?
— Нет. Не думаю.
— Иди домой. Ты сам не знаешь, для чего и кому ты тут нужен. И вовсе не той, о ком ты думал, что нужен. А может, и не думал, кто тебя знает. Может, знал правду и отталкивал её от себя, потому что признать себя слабаком – для этого сила воли нужна. Ничего ты не знаешь, хоть и умный.
— Может быть…
— Всё.
Варна молча кивнул. При одной мысли о доме, в котором никого нет, становилось тошно. Сразу вспомнилось, как он устраивал себе бесконечные командировки, брал сложные дела, — только бы подальше от неё, на законных, так сказать, основаниях. Злая, неприятная правда
Спасибо!
Приглашаю в наш самый лучший литконкурс
С уважением
Александр