ДК

     

      Билет мне буквально навязали. Как когда-то навязывали лотерейный, так сейчас навязали этот, на представление в Дом культуры. Никогда не думала, что могут существовать Дома культуры. Они, по моим представлениям, уже давно исчезли, вымерли, как динозавры из мезозойской эры. Или кайнозойской?
      Зашла в Интернет, набрала: «динозавры жили».
      Да, жили. Мезозойская эра, или эра рептилий.
      А Дома культуры строились, начиная с 23-24 годов. В 19_ _. А сейчас на дворе, слава тебе, триста, уже 20_ _. А ДК существуют!
      Впрочем, есть и еще один динозавр. Не вымерший. И он – я. Мне всучили билет, я не хочу никуда идти, а иду. Знаю, что дедушка лежит в своей квартире совсем один, больной, ему нужна сиделка… или хотя бы я, чтобы покормить с ложечки кашкой, чтобы судно подставить под его худой зад, чтобы с ненавистью посмотреть на его недовольно поджатые губы. А я иду в ДК. Ну, нафига мне такая нагрузка к личной жизни, кто скажет?
      «Девочка на шаре»… Нашли название номеру. Пооригинальнее. Смех с ними, с этими доморощенными культпросветчиками. Сижу в зале и, действительно, смеюсь в голос. Зрители начинают оглядываться. И ведь зрители в зале есть! Удивленно начинаю считать, на тридцать восьмом останавливаюсь и рассматриваю тридцать восьмого. Красивый мужчина, ничего не скажешь: идеальной формы череп, кожа имеет здоровый цвет, идеальная же стрижка «под ноль» и миллиметровая поросль на щеках. Господи, откуда такой экземпляр в нашем захолустье? Тридцать восьмой смотрит, не отрываясь, на сцену. Я тоскую, интерес пропадает.
      А между тем...
      Шар начал пульсировать, как сердце. Помню, как в одной передаче про достижения медицины дядька в темно-зеленом халате (теперь они чаще темно-зеленые, бывшие когда-то белыми, медицинские халаты) держал на затянутой в латекс ладони настоящее человеческое сердце. Думаю, что это не был муляж. Сердце пульсировало в строго спокойном режиме, какой обычно бывает перед началом моей тренировки на велотренажере: 72 уд./мин. 72 удивительных секрета неутомимой мышцы, которые она уносит с собой в могилу, разрываясь, в случае чего, от невыносимости человеческой жизни. И тогда врачи ставят диагноз: инфаркт миокарда.
      Шар пульсировал, переливаясь всеми цветами радуги, рисуя внутри себя всполохи и вспышки, а на нем… Так. Теперь вы можете предъявить мне обвинение в желании рассматривать тело девочки так, как рассматривать тело девочки не должен динозавр, то есть я. Она была прекрасной маленькой балериной, уместившейся на пульсирующем шаре.  Тоненькие ее ножки были обуты в изящные пуанты. Кажется, атласные. Да, белые атласные пуанты, завязки от которых поднимались высоко-высоко, за колени, и были ярко-красными. Далее шла летящая юбочка. Нет, подождите, какая-такая юбочка? Занавеска! Занавеска, которую колеблет ветерок, налетающий внезапным и легким порывом, нацелившийся если не сорвать ткань, то уж задрать до предела, – точно! Бесстыдник! Разве можно так с занавеской поступать?!?
      Лиф платьица был тугим. Его покрой попросту «слизали» с портретов Веласкеса, с его портретов всяческих безвестных и никому теперь ненужных инфант, так и не доросших до возраста зрелых матрон, выставляющих на 2/3 свою зрелую же грудь из корсетов более поздних эпох.
      Лиф платьица был золотистым, а волосы… Ну, давайте, угадайте, какого цвета у Инфанты были волосы? Кто скажет, что голубые, как у Мальвины, тот получает звание Почетного Пьеро из кортежа Инфанты.
      Волосы были серебряные! Вы представляете себе финифть? Нет, не то. Вы представляете себе тонюсенькие серебряные нити, которые носят название «канитель»? С серебряной волосяной канителью в быту бывает канительно: помыть, высушить и потом, долго и мучительно, расчесывать черепаховым гребнем с невозможно изысканным дырчатым узором, за который даже держать его опасаешься – так он хрупок. А Инфанта наклоняет голову вслед за твоими движениями, и ты понимаешь, что никогда-никогда не оторвешься от этого занятия, что оно тебя увлекает как полет над улицами родного города в сто десятом твоем сне про детство.
      Она начала раскланиваться, смешно переламываясь пополам, как раз в районе талии в один обхват небольшими твоими ладонями, а я поднялась и потопала за кулисы...
      Пыльный и вялый настил из бывшего когда-то паркетным пола привел меня в комнатку с одним-единственным окном. Окно было распахнуто, ветер трепал на нем старую тюлевую занавеску.
      В комнатке, в кресле с ободранными подлокотниками, сидела женщина с невыразительным лицом и пыталась развязать узел на алой завязке от правого пуанта. Обогнув небольшой туалетный столик с выщербленными краями и металлизированной бумагой вместо зеркала, я склонилась перед Инфантой в поклоне:
      – Вам помочь?
      – Конечно, помогите мне! Где, вообще, вас носит? У меня сегодня еще одно выступление, разве вас не известили? Автобус через полчаса. И не забудьте взять свое пульсирующее сердце!