Заметно повеселев, Семен немедленно приступил к реализации этого плана. С делано безразличным видом он прошелся туда и обратно по комнате еще разок, потом остановился, засунул руки в карманы, постоял так, покачиваясь с пяток на носки и с носков на пятки, и самым что ни на есть скучным голосом сообщил:
— Недавно по телевизору передачу одну посмотрел. Про то, как в Байкал отходы всякие сбрасывают. Это же надо, такая беспринципность… Вы как к этому относитесь?
— Никак, — ответил ле-Бастр лаконично.
— Хм, перестройка, гласность. То-се… М-да. — Семен посмотрел по сторонам. — И вправду тут грязновато. Полы, что ли, помыть? Схожу, пожалуй, за тряпкой.
В коридоре он остановился, прислушиваясь к тому, что творилось в комнате. В комнате же не раздавалось ни звука.
Выждав секунд пятнадцать, он на цыпочках подошел к входной двери и, закусив нижнюю губу, принялся отпирать замок. Только бы не заскрипел, только бы не заскрипел! К счастью, все обошлось. Семен тихонько отворил дверь и выглянул на лестничную клетку. И сейчас же закрыл дверь снова, оставив только узенькую щель. С верхнего этажа по лестнице спускался сосед — крупный лысоватый мужчина в темно-синем плаще и серой фетровой шляпе. «Опять лифт, что ли, не работает?» — промелькнуло у Семена в голове. Знаком с соседом он не был, тем не менее знал, что зовут того Иваном и что работает он на каком-то металлургическом заводе бухгалтером. При встречах они неизменно друг с другом здоровались, и на том, собственно, их общение и заканчивалось.
Сейчас же мужчина не сделал даже этого. Обнаружив, что за ним подсматривают, он вдруг как-то неловко попятился, пихая кого-то, скрытого за его спиной, а на лице у него явственно изобразилось смущение. Семен открыл дверь пошире и… Батюшки мои! Да это же… Он не верил собственным глазам. За спиной мужчины явно скрывался ле-Бастр — длинное морковкообразное тело, червеобразные ножки, копна бесформенных не то щупалец, не то косичек. В первое мгновение Семен подумал, что это его собственный, успевший каким-то непонятным образом переметнуться к соседу ле-Бастр, но потом понял, что ошибся. Этот был явно крупнее — и выше, и дороднее. Да и важности в нем было не в пример больше. Как сосед ни пытался вытолкнуть его обратно наверх, ле-Бастр даже не шелохнулся. Стоял себе, как вкопанный, как останкинская телебашня, только венчик из крохотных ручек то и дело совершал легкие волнообразные движения.
Вот так-так! — подумал Семен ошарашено. Так, значит, я не один. И у него, значит, тоже. Хм. Кто бы мог подумать, а! Такой был благообразный, солидный. Ну прямо хоть икону с него пиши! М-да! Недаром, видно, в народе говорят, в тихом омуте черти водятся… А будка-то какая, будка! Не то что в фотокарточку, в дверь наверняка боком проходит. Интеллигент!
Он уже злорадно улыбался.
— Добрый день, Иван… не знаю, как вас по батюшке.
Сообразив, что дальнейшая конспирация бессмысленна, сосед успокоился. Вид у него обрел прежнюю величавость. Вздернув подбородок и поджав губы, он гордо прошествовал мимо Семена, не сказав тому в ответ ни слова. Его ле-Бастр, ловко прыгая со ступеньки на ступеньку, проследовал за ним.
Вскоре они исчезли, скрывшись за маршевым пролетом. Еще какое-то время до Семена доносились их шаги, потом и они стихли.
Продолжая ехидно улыбаться, Семен размышлял. Так это же совсем другое дело. Когда двое, тогда даже умирать не страшно, не то что всякую нечисть претерпевать. Нет, не до конца еще жизнь прогнившая штука. Есть, есть еще в ней справедливость.
Он окинул лежавшее перед ним пространство быстрым внимательным взглядом и только уже собрался шагнуть за порог, как вдруг рядом с ним раздалось:
— Что, никого?
Оказывается, ле-Бастр, как-то незаметно к нему подобравшись, стоял у него теперь чуть ли не под самой рукой и тоже выглядывал на лестничную клетку. И хотя внешне он ничуть вроде бы не изменился, Семену показалось, будто вид у того сейчас самый что ни на есть заговорщицкий.
— Тебе-то что за дело? — проворчал он неприязненно.
Впрочем, прежней ненависти в его голосе больше не было. Пожалуй, от этой образины и впрямь никуда не денешься. Даже благообразный Иван (не знаю, как его там по батюшке) не смог избавиться от своего.
— Эх ты! Чудо заморское! — вздохнул Семен. — Так и будешь за мной ходить?
— Так и буду.
— Как же тебя хоть звать-то?
— Я же сказал: ле-Бастром.
— Да я не про это. Я про имя твое. Должно же у тебя быть какое-то имя.
— Да зачем оно вам?
— Надо же тебя как-то называть.
— А ле-Бастром не нравится?
— Не в этом дело. Просто… Просто имя есть имя.
Пришелец на несколько секунд задумался, потом сказал:
— Ну, хорошо. Если вы так настаиваете… Фунючек.
— Как-как? — переспросил Семен. — Фу…?
— Фунючек, — подсказал ле-Бастр.
Семен хохотнул.
— Ну и имя, — сказал он. — Это кто ж тебе такое придумал? Папенька с маменькой?
— Так и знал, что вы будете смеяться, — оскорбился ле-Бастр. — У вас, между прочим, тоже есть смешные имена. Например, Клинтон.
— Ладно-ладно, не обижайся.
— Так меня назвал Великий Игва, — признался через несколько секунд ле-Бастр.
— Это еще кто?
— Наш Небесный Отец.
— Бог, что ли?
— Ага. Что-то вроде.
— Ладно, — сказал Семен, помолчав. — Пойдем прогуляемся, что ли. Только я тебя умоляю, не иди ты рядом со мной.
— А где же мне идти?
— Ну, шагах в десяти сзади, например… Или сбоку. Хорошо?
— А сбоку это как?
— На другой стороне улицы.
— А зачем?
— Зачем, зачем! Чтобы не подумали, будто мы вместе.
— Хорошо, — согласился ле-Бастр кротко.
Семен запер дверь, и они, наконец, спустились вниз.
Как только они вышли из дома, Семен замер, потрясенный открывшимся ему зрелищем. День на улице был просто на загляденье — ни ветра, ни облаков, в зените стояло теплое весеннее солнце. В редких темных лужах купались воробьи, возле бордюров догнивала прошлогодняя листва. На ветвях редких деревьев набухали почки. В воздухе стоял вкусный запах свежеиспеченного хлеба — прямо за углом располагалась пекарня. Словом, в любой другой ситуации такому дню радоваться бы и радоваться, но Семена поразило совсем не это. Откровенно говоря, на это он не обратил внимания совсем.
Он стоял, словно пришибленный, озираясь по сторонам, а вокруг, как в каком-то гигантском муравейнике, копошились ле-Бастры. И было их так много, что от них рябило в глазах. Все Алтуфьевское Шоссе было забито ле-Бастрами до отказа. Они сидели на крышах, на карнизах домов, на деревьях, бродили по улицам, заходили и выходили из подъездов, причем у большинства из них были сопровождающие из людей. За каждым человеком следовал хотя бы один ле-Бастр, а за одним господином с портфелем, с важным видом прошествовавшим мимо Семена, даже целых три. Ни один человек не оказался сам по себе. Даже у детей было по маленькому ле-Бастрику. Ни тех, ни других, впрочем, это нисколько не тяготило. Они носились друг за другом, как угорелые, только оглушительный визг разносился далеко по округе.
Семен помотал головой. Так вот, значит, что имел ле-Бастр в виду, когда говорил, что ни милиции, ни ученым, ни КГБ будет в ближайшее время не до них.
— Вот это да! — пробормотал он ошарашено и покосился на Фунючека, который с обычным своим непроницаемым видом стоял рядом.
— Не бойся, — сказал пришелец. — Я тебя в обиду не дам.
Потом из-за поворота, отчаянно сигналя, вынырнула кавалькада длинных черных лимузинов с крохотными флажками Соединенных Штатов Америки на капотах. Должно быть, посольский кортеж.
А, вспомнил тут Семен, сегодня же Буш в Москву прилетает.
Появление черных машин вызвало среди ле-Бастров настоящую бурю. Мало того, что автомобили и так уже были чуть ли не целиком облеплены фиолетовыми телами, так со всех сторон на них посыпались новые. Одни прыгали с крыш домов, другие с деревьев, третьи выскакивали из переулков, четвертые неслись, как фиолетовые торпеды, следом.
Семен же все смотрел и смотрел, не в силах оторваться от этого ошеломляющего зрелища.
Так это у всех, думал он с чувством необычайного облегчения. Не только у меня. Вот ведь штука-то какая, а! Ну, если у всех, тогда и не страшно совсем. Я-то думал, как мне в глаза людям смотреть, а оно вон как все обернулось. Ну, если у всех, то можно и так, с нечистой совестью то есть. Подумаешь, нечистая совесть! Не солить же ее, в конце концов. Ее и не видно-то совсем. Если все вокруг лгуны, то кто же на твою соринку внимание-то обратит!? Никто!
Новочеркасск, 1990 г.
