Корни зла

болото, сэр? – спросил он, вперившись в меня своим тяжелым взглядом. – Какие мы с вами, хозяин, все-таки, разные люди: меня интересуют растения, которые мы едим, а вас — которые едят нас.
- Только в одном случае, Генри, - заверил его я, придавая лицу серьезное выражение, - если их размеры превосходят все, что я до сих пор находил. К тому же, кувшинники "саррацении" поедают только насекомых.
- А может, они гораздо больше тех, что вы видели¸- настаивал на своем Генри, - Я живу здесь дольше вашего. И всего понавидался. Есть такие штуки, с которыми лучше не связываться, вот что я  скажу вам, сэр.
Обычно я всегда давал ему выговориться. Например, когда он принимался объяснять мне, как надо сажать злаки "по приметам". Звезды и луна указывали на "хорошие" и "плохие" дни для различных культур. В первое время нашей совместной жизни в Каролине я позволял себе подшучивать над его прогнозами. Но когда оказывалось, что посеянное им по "приметам", хорошо всходило, а все, посаженное вопреки им, приживалось плохо, а то и вовсе погибало, я сдался и стал прислушиваться к его советам, убеждая себя в том, что делаю это, дабы не ранить его самолюбия. После этого земля у меня всегда хорошо плодородила. Но в это утро я решил стоять на своем.
- Да все будет в порядке, Генри, - сказал я, - Я знаю, здесь масса змей, но я надену болотные сапоги. Мне эти саррацении нужны  для работы. Я их изучаю и пишу статью в один так называемый ботанический журнал.
- Ну, тогда идите на другое болото, хозяин, не ходите на это, - почти взмолился Генри. – Это — Болото Сторожей. Так его называют, потому что там живут лешие.
- Лешие, говоришь? – сказал я, усмехнувшись: от слова повеяло чем-то из далекого детства. – А кто это такие? Они живые или с того света?
Генри задумался.
-  Не могу сказать, живые они или мертвые, сэр. Но ничего хорошего от них не жди. Вот что я вам скажу, сэр.
- Нет, ты расскажи мне о них  поподробнее, - настаивал я. - Какие они из себя?
- Да не такие, как вы думаете, - глухо отозвался он. – И говорить тут нечего. Потому, скажи я вам сейчас, так вы мне не поверите, Скажете, брешет Генри. А может, и того хуже: возьмете и поверите наполовину, да и захотите пойти проверить. А я не хочу, чтобы вы туда ходили и столкнулись нос к носу с лесным сторожем.
- Так ты, что, считаешь, что по болоту черти бродят? – подтрунивал я над ним. – Что это за лесные сторожа, Генри? Привидения? Ведьмы?
Но он в ответ только грустно покачал головой. Я глядел на него и мне, вдруг, представилось, что если его раздеть сейчас и оставить в набедренной повязке, а на голову надеть головной убор из перьев и дать копье и щит в руки, он превратится в могущественного вождя гордого и опасного африканского племени.
- Послушайте, что я вам скажу, - начал он, с трудом  подбирая слова от волнения. – Не хочу я этих глупых разговоров. И ни во что я не верю: ни ведьм, ни в вурдалаков, не верю с самого детства. Но это Болото Сторожей, сэр, там вам не поздоровится. Да и, все равно, дождь будет, - закончил он, задрав голову к небесам.
В своих прогнозах погоды Генри, как ни странно, тоже никогда не ошибался. Однако, сейчас в этом можно было усомниться: на небе не было ни облачка, и жарища стояла такая, какой она может быть только в конце мая в Каролине. Поэтому, я даже не стал с ним спорить.
- Я скоро вернусь, Генри, и тогда расскажу тебе все, что там видел.
- Хотелось бы надеяться¸- ответил он без особой уверенности в голосе, и я оставил его корпеть над грядками и прошел за дом к стоявшей в тени кизиловых деревьев машине. Захватив с собой все необходимое — ведро, лопатку и мачете — и я сел за руль и двинулся в путь.
Ехать было недалеко, но большая часть пути шла по заброшенным проселочным дорогам и машину кидало из стороны в сторону на ухабах и рытвинах. Подпрыгивая на сидении, я утешал себя мыслью о том, что болото предстанет передом мной во всей своей первозданной красе, поскольку туда никто не ездит. Ни рыболовы, а уж тем более, натуралисты. Пять миль мучений и тряски, и я был на месте. Так, по крайней мере, мне показалось по тому, как его описывал наш желтокожий бой, которого так недолюбливал Генри. Разбитая колея нырнула резко вниз между рощицами молодых дубков и болотных сосен, а затем  стала снова взбираться наверх. В самой низине расположились чахлые, притиснутые друг к другу деревца, заросшие плющом и сорной травой, и сквозь них поблескивало что-то похожее на воду.
Я натянул на бедра голенища болотных сапог, взял в руки ведерко, лопатку и тесак и отправился по едва заметной тропинке, пробивая себе дорогу сквозь заросли ивняка. Что-то темное скользнуло прочь у меня из-под ног, заставив шарахнуться в сторону. Видимо, это была одна из змей, которых, как я неоднократно убеждал себя и Генри, я совсем не боюсь. Черная болотная жижа чавкала под сапогами, впереди раздавались разноголосые арии целого хора лягушек. По мере моего продвижения к ним они замолкали, а потом снова начинали свою перекличку у меня за спиной. Я с трудом взобрался на глинистую косу и огляделся.
Озерцо было тихим, довольно глубоким и широким. Сквозь толщу воды можно было различить зеленоватые от плесени стволы и ветки деревьев, затопленных образовавшейся дамбой, на которой я стоял. Кто построил ее и что стало с ее строителем? Наш бой об этом ничего не рассказывал, а Генри, если и знал, все равно ничего бы не сказал. Одиноко торчащие над водной гладью макушки затопленных деревьев в дальнем конце озерца обозначили направление когда-то протекавшей здесь реки. Вдоль ее заболоченных берегов должны были водиться кувшинники. Я пошел в обход, остановившись один раз, когда увидел, как огромная белоголовая птица — по-моему, это был орел — камнем упала вниз, прорезав толщу воды с точностью бывалого ныряльщика, и вновь взмыла в воздух, неся что-то отчаянно сопротивляющееся в когтях. Я прошел с полмили. Еще одна змея — толстая, с черной спиной и еще более напуганная, чем я — проворно уползла в сторону. Почти у самой воды росли деревья и их кроны шатром сходились у меня над головой, защищая от лучей немилосердного солнца. Под ногами бежала едва заметная тропинка и, следуя ей, я вышел на то, что искал.
Они росли в вязком прибрежном суглинке, расположившись там несколькими рядами. Их желтые цветки, словно сигнальные огни на вышках, горели над цилиндрами трубчатых листьев. Это были мои дорогие саррацении. Я глядел на них и чувствовал, как теплеет у меня на душе. Я был здесь совершенно один, и все они станут моей  полноправной добычей.
Поначалу я насчитал около тридцати или сорока экземпляров, торчащих среди затопленных корней и веток, но, тем не менее, я с осторожностью прокладывал путь среди них — если б мне пришлось выбирать, я бы скорее наступил на прекрасные пальчики ножек своей любимой, чем на одно из этих сокровищ. Все они были довольно распространенного вида Sarracenia flava, если так можно выразиться об этих редких растениях, с цветками в виде изящных зонтиков и трубчатыми, вытянутыми вверх листьями, каждый из которых заканчивался бахромчатым, похожим на лоскут материи навершием. Я не мог ими налюбоваться.
- Саррацениа флава! – произнес я вслух, наслаждаясь раскатами звучной латыни и удивляясь про себя, не превратился ли я в глупого фанатика, в свихнувшегося коллекционера.
В середине зарослей красовалось самое крупное растение. На нем было несколько стеблей с трубчатыми листьями, самый высокий из которых был мне по грудь и оказался таким широким в своем верхнем диаметре, что я едва мог обхватить его руками. Приблизив лицо к отверстию кувшинообразного листа, я почувствовал исходящий изнутри запах гнили. Осторожно приподняв своего рода занавеску, прикрывавшую его сверху, я заглянул внутрь. Почти вся внутренность цилиндра была доверху  забита дохлыми насекомыми. Не мудрено, что лист так разросся и вымахал вверх. В глаза мне бросилась ярко-красная сетчатка прожилок, резко выделявшихся на общем зеленом фоне. Они были так похожи на кровеносные сосуды! Был ли этот цвет приманкой для пролетающих мимо комаров и жуков, или же это была настоящая кровь, высосанная растением из множества его жертв? Я заглянул внутрь трубчатого листа меньшего размера и увидел там, в светло-зеленом свете, просачивающемся сквозь стенки листа, какую-то пенящуюся жидкость, что-то, похожее на слюну. Да, именно на слюну — то, что там находилось по всем параметрам подходило под это название, ибо это были пищеварительные ферменты, необходимые для переработки пищи. Я где-то читал об этом. Его молекулы не соединялись в более крупные комплексы, как во многих жидкостях. Любопытные насекомое, привлеченное медвяной росой, выступающей на верхних краях листа, заползало внутрь и, спустившись к центру по направленным вниз ворсинкам, попадало в эту липкую массу, застревало в ней и немедленно переваривалось.
Пройдя чуть дальше, я увидел, что саррацения флава постепенно сошла на нет, но зато на ее месте — там, где крошечный заболоченный  ручей пересекал глинистую банку, — оказался еще один источник моего увлечения: целая полянка росянки. Примостившись у кромки выступающей скалы, словно стайка морских анемон,  — такими они мне показались — цветки привлекали внимание своих жертв круглыми красными капельками, усеивавшими поверхность их листьев.
Если "капкан" венериной мухоловки внешне напоминает две ладошки с зубчатыми краями, которые захлопываются на жертве, стоит насекомому присесть на лист, то здесь лист походил на вытянутый и подрагивающий от вожделения язык. Еще чуть дальше была еще одна группа этих растений, но первая была сильнее и, выделяя больше кровавых росинок в виде приманки, перехватывала большую часть добычи. Мне стало жаль их более слабых собратьев и, поймав вьющегося у носа комара, я осторожно опустил его на липкий листок более слабой росянки. Если бы растения были способны выражать благодарность, этот растительный хищник наверно облизал бы мне руку.
Некоторая научная путаница, возникшая у меня в голове, стала проясняться, когда я пересек ручей и вышел на еще одну плантацию саррацений, на этот раз это был класс "саррацения пурпура" — еще один предмет моих вожделений, как исследователя. Зонтичные цветки здесь были темно-бордового цвета, а листья своей формой действительно походили на кувшины — приземистые и широкие, а бахрома по краям уже служила не пологом, под который залетали насекомые, а выпячивалась вперед наподобие толстой губы, привлекающей своей окраской ползучих тварей. Эти губы росли у самой земли, заманивая своих потенциальных жертв запахом и окраской точно так же, как это делали "саррацении флава" с летающими насекомыми. Однако, и здесь, как и там, красноватые прожилки были отчетливо видны, а во влажном, липком нутре листа покоились массы полуразложившихся трупиков муравьев и других букашек. Опустившись на защищенные резиной колени, я принялся выкапывать один образчик растения. Мои смутные идеи стали складываться в определенный план действий.
Эти растения поедали животных. Это был неоспоримый факт, и об этом знали все: и ученый мир и простые смертные.  В некоторых странах их даже выращивали в домашних условиях для борьбы с