Уничтожение или чистка
Они восседали в один ряд за квадратным столом, пятеро – все одетые в белые балахоны, с накинутыми на головы свободными капюшонами.
Издали похожи на людей, но не люди. Пятипалые руки, лежащие на тёмном матовом столе, были покрыты мелкой зеленой чешуёй. Как у рыб, но они, конечно, не рыбы.
Каждая чешуйка была видео - глазом камеры, принимающим изображение из невидимых человеческим зрением клеток воздуха планеты.
Они были человекоподобными биологическими созданиями, запрограммированными понимать ситуацию, и принимать бескомпромиссные, правильные решения. И была дана им всякая власть над всеми, покинувшими эту планету.
Совещание открыл Пятый, заговорив хриплым замогильным голосом, совсем как в американских ужастиках:
- Примите изображение 12 – 38 А 7. Я считаю, данный индивидуум должен закончить свой путь, у него нет шансов на самостоятельное очищение программы.
В наступившей тишине остальные четверо склонили головы в белых капюшонах и прикрыли веки на выпуклых всевидящих глазах.
Внимательно и спокойно они просматривали внутри себя видео записи чужой человеческой жизни. Они были уполномочены на это абсолютной властью Вселенной.
Наконец, они открыли глаза и подняли головы. В пустом зале зазвучали голоса:
- Согласен, - тонкий, почти детский.
- Согласен, - бархатный баритон.
- Согласен, - мягкий бас.
- Принято, - подтвердил знакомый замогильный голос с хрипотцой.
* * *
Арнольд вёл машину по заснеженной трасе.
Почему-то въелось в голову воспоминание, как долго он не мог уйти из кабинета, будто приклеенный к своему рабочему месту Главврача скорой медицинской помощи обычного районного города. Сидел, больше загруженный своими сумбурными мыслями, чем необходимыми делами. Отдавал последние ценные указания диспетчеру, инструктировал секретаря, подписал два заявления на очередной отпуск, - а снег за окном всё шёл и шёл. Он смотрел на этот косо летящий поток снежинок, а покоя на душе не было, преследовало неприятное ощущение, что он что-то забыл. Это «что-то» никак не давалось в руки.
Сейчас колёса его автомобиля плотно трамбовали выпавший свежий снежок, утаптывали всей тяжестью, оставляя красивый рисунок новых покрышек. Он видел этот узор, съезжая с пригорка во дворе, и даже улыбнулся. Улыбка не помогла ему.
Арнольд с утра был раздражен, можно сказать, он психовал из-за тупости подчиненных. Вот, пожалуйста, амбулаторная медсестра Николаева. Она недавно проштрафилась и он вызывал её на ковёр. Сегодня, когда он объявил, что никого не будет принимать в предпраздничный день, она все-таки втиснулась к нему в кабинет, оставила на столе пакет и исчезла. Презент для начальника, поздравление в кавычках с Новым годом.
Он потом заглянул в пакет – две бутылки водки. Как тут не рассердиться? Лучше бы купила одну бутылку коньяка! Коньяк – это его слабость, да. Николаева новенькая, не знает ещё его местных законов. Хотя ладно, и водка пригодится. Он поставил обе бутылки в свой бар. Когда придётся накрывать стол большому начальству , ревизии КРУ или проверяющим из санэпидстанции – бутылочки будут тут как тут. Казалось бы, можно оставить эти пустяки, но он уже завелся.
Едва только из кабинета вышла Николаева, зазвонил телефон. Всплыла новая незадача - с фармацевтом. Оказалось, Рита не согласилась взять в аптеке простроченные упаковки папаверина и дибазола. А он еще вчера успокоил заведующего аптекой, что заберёт списанные лекарства на свою станцию скорой помощи, и не только папаверин и дибазол, но и всё остальное. Не слушаются, детский сад, ей-богу! Послал за Ритой секретаря -- пригласить фармацевта на ковёр.
Когда эта тридцатилетняя женщина входит в его кабинет, у него как – будто всё очищается внутри, и он ясно понимает, что её никак нельзя ни обругать, ни отчитать за промах. Он, привыкший понукать и прикрикивать, всякий раз сам себе удивляется, но предлагает ей присесть и вежливо решает с нею производственные вопросы.
Но сейчас она переборщила! Пожалуй, не стоит идти у неё в поводу! Подумаешь, цаца! Надо бы при ней заругаться матом, любопытно посмотреть на её реакцию.
Когда она осторожно прикрыла за собой дверь, он победно посмотрел в зеркало, и налил себе стаканчик коньяка. Зря только нервничал! Сразу же согласилась со всеми его указаниями. Никто ведь не хочет потерять свою работу! Да еще в такое смутное время! Это вам не советская власть – негде качать права! Его слово – закон!
Что же ещё его рассердило? Ах, вот что. Секретарь переспросила два раза, действительно ли надо до шестнадцати часов не отлучаться от телефона. Это так она проявляла свое недовольство, намекая, что и у нее праздник. Ну, а кто будет отвечать буквально всем, что главврач на месте, но подойти к аппарату не может? Ишь, спрашивает, а ведь поняла всё с первого раза! Хотя, ладно. Он на нее наорал, уверен, что она и от телефона не отлучится, и на все звонки ответит.
О чем он только думает? И мысли будто чужие! Так что же выходит? И психовать-то причины нет? Точно, нет. Тогда – едем, едем!
Вдруг, впереди, метрах в ста, из-за левого поворота вылетела огромная масса КРАЗа, перегородила путь. Арнольд решил остановиться, не рисковать. Нажал на тормоза. Что-то, ему неизвестное, рвануло из-под сидения, бабахнуло взрывом, и он, взлетев вверх, раздвоился. Не ощущая никакой боли, Арнольд висел в воздухе, примерно, в трёх метрах над землёй, а второй Арнольд, вылетевший через переднее стекло, лежал в луже крови на белом снегу. Он смотрел на себя, и не мог поверить! Живот порван, кишки намотаны на руль, ветровое стекло разбито вдребезги, сидение горит, машина покорежена...
- Меня взорвали! Взорвали! – закричал Арнольд, но голоса слышно не было. Ни звука. Мёртвая тишина повисла над всей трассой. Он ужаснулся, прямо заледенел от этого чувства, впервые осознав, что такое УЖАС.
Но вот хлопнула дверка КАМАЗа, водитель в желтой куртке спрыгнул на землю, и побежал, скрипя снегом, к его изуродованной машине. Арнольд очень хотел крикнуть этому незнакомому водителю имя того, кто подложил ему бомбу. Но звука по-прежнему не было. Только слегка закружилась голова.
Внезапно непонятная, невиданная сила обхватила Арнольда, будто опутала невидимыми верёвками, потянула вверх, от земли. У него мелькнуло нелепое сравнение – словно в смирительную рубашку сунули всё его огромное толстое тело. Больше он ничего не видел, ни снежной трассы, ни горящей машины, ни своего разрушенного тела.
Он не знал, сколько времени прошло. Он не знал, как могло случиться с ним всё то, что случилось.
Буквально час тому назад для него не было ничего непонятного на всей земле и он думал, что может дать ответ на любой вопрос.
Что? Он был таким умным? Он как будто пытается посмеяться над самим собой, но и это у него не получается. Он не понимает, не понимает, что такое с ним происходит.
Полёт закончился так же внезапно, как и начался. Он оказался в большом зале. Над ним с высокого потолка из круглых матовых плафонов лился приглушенный зеленый свет. Он недоверчиво стал осматриваться. В этом странном зеленом свете он все видел не так, как раньше. Ему казалось, что буквально за миг до того, как он устремлял взгляд вперед, на пустом предметы быстро компанировались из микро-частиц. Он невольно напряг зрение.
Зал был совершенно пуст, и только впереди за тёмным столом мерцали пять человеческих фигур в белом. Отвратительное головокружение, начавшееся при перелёте, не желало проходить.
- Арнольд, подойди ближе, - сказал тонкий, почти детский голос, и Арнольд со страхом уловил в этом голосе интонации Виты.
- Э…э…- захрипел он и почувствовал, что голосовые связки действуют.
- Меня взорвали! Взорвали! – закричал он благим матом и ринулся врёд, вглядываясь в лица под капюшонами. И вдруг осёкся, замолк, остановился. Он осознал, что здесь разберутся с каждым.
Страх острой иглой пронзил сердце. Сердце? После смерти? Он один раз уже умер… Чего ему бояться? Он попытался пристальней вглядеться в фигуры, сидящие за столом. Зелёная чешуя...Выпуклые глаза… Почти невидимая ниточка рта… Это были нелюди. Острая игла из сердца не выходила, хотя он старался смотреть под ноги. Он растерянно стоял в двух метрах от широкого стола, сжав кулаки, потом опустил руки, как плети, не зная, куда их девать. Мысли рассеивались, таяли, как снег в сорокоградусную жару. Он никак не мог поверить в происходящее.
- Ты удивлён, что находишься здесь? – спросил из-под крайнего капюшона справа какой-то хрипящий замогильный голос.
Арнольд не знал, что ему можно сказать в ответ. Все мысли смешались в его голове. Удивлён? Ещё бы! Но стоит ли им говорить правду? Он ещё не решил, о чём следует им повествовать и как изворачиваться, что бы оказаться в положении жертвы. О самой правде он думал и говорил лишь для того, чтобы взять её скелет и нарядить его в разноцветные одежды изощрённой лжи. В данный момент он ещё не сориентировался, какой вариант будет наиболее выгодным.
Первый чешуйчатый нелюдь слева произнёс басом:
- Здесь может звучать только правда, и ничего, кроме правды.
Арнольд не знал, что страх, поразивший его, может стать ещё больше, но погружался в него, как в густой кисель, всё глубже и глубже. Игла в сердце стала тупой и преходящей, как выплеск штормовых волн моря. Он чувствовал, что лицо его покрылось красными пятнами и эти пятна начинают сливаться в единое поле прилившей к щекам крови. Но… Стоп!!! Какая кровь? Он умер. Уже умер.
Сознание не хочет принимать новую реальность. Арнольд внушает сам себе: «Я мыслю. Значит, я существую». А результата нет.
- Почему ты говоришь только «мыслю»? Разве всё остальное не при тебе? Руки, ноги, голова – всё тело твоё? – спросил бархатный баритон.
- Мы уведомлены, что ты на Земле не один раз слышал теорию о духе человека, – подключился замогильный голос.
«Мало ли кто что говорит, никто не знает, где правда» - Арнольд в разуме уже скомбинировал ложь и правду, стал говорить в свою защиту, но не смог произнести не звука, даже хрип не вырвался из его натужного горла. Желание солгать быстро прошло ,и вдруг он против своей воли произнес правду, совсем как в младенчестве:
- Знал, но верить в это было не выгодно.
Неожиданно между ним и непонятными чешуйчатыми созданиями возникла рамка большого экрана. И сейчас же на ней замелькали кадры жизни Арнольда, ясно видимые с двух сторон. Казалось, что они бегут с неимоверной скоростью, но он всё успевал увидеть и понять, как будто снова жил во всех событиях, начиная с самого младенчества. Как будто он слегка забыл о несчитанном множестве дней бытия, а сейчас чуть – чуть напрягся – и легко вспомнил. Летели кадры младенчества, ясли, детский сад. Он с удивлением для себя обнаружил, что сын его
|
