Уничтожение или чистка?

бескровно, но больно. Иногда, видимо, по воле судей, изображение замедляло свой ход, зависало – в центре экрана, и у него в голове.
                                      Арнольд застонал, ему опротивело это насилие.
                                    - Насилие?! – прохрипел могильный голос с возмущением.
                                    - Это не насилие. Это факты. – согласился с первым высказыванием голосок детского тона.
                                    - Насилие я тебе сейчас покажу, – продолжил тонкий голос.
                                      Арнольд увидел свой кабинет  главного врача скорой помощи. Он , массивный, даже, можно сказать, громадный,  сто двадцать восемь килограмм при его росте сто шестьдесят два  сантиметра, сидит за т-образным столом. Он раздражен, недоволен, жмёт кнопку звонка, морщит лоб. Входит секретарь. Он распоряжается:
                                    - Вызови мне Ширкину. И никого не впускать!
                                      Ширкина была ему многим обязана. Она прокололась на адресе, так же, как он когда-то в молодости, и было только два варианта: сидеть в тюрьме или платить. Денег у Ширкиной хватало, а вот связей не было.  Арнольд взял у неё деньги, хватило и пат-анатому, и ему осталось.  Вопрос уладили, родственники погибшего больного перестали писать жалобы. Ширкина осталась работать, но теперь не на вызове,  а в диспетчерской, на телефоне.  Теперь  она стала его ушами, и глазами тоже.
Наконец, Ширкина входит, запросто, эдак непринуждённо здоровается, спрашивает, что ему надо. Это она ему  вербально передаёт, что по количеству денег равна ему. Паразитка. Считает, что нечего с ним церемониться! Ну, погоди, я задам тебе задачку «Поди туда, не знаю куда».
И он говорит  ей в её тоне:
                                   - Мне надо место фельдшера. Можешь освободить?
                                   - А кого надо выставить?
                                     Ты посмотри, даже ни одна чёрточка на лице не дёрнулась, никакого удивления не проскользнуло, будто каждый  божий день он предлагает ей съесть какого-лидо фельдшера!
                                   - Сделаю, Арнольд Викторович.
                                   - Тогда иди.
                             Продолжение этой истории  он видел на следующее утро, хотя сначала и не понял, что к чему. Только вошёл в приёмную, как в кабинет ворвалась Ковалькова Людмила, вся в слезах,  с распухшим носом и красными пятнами на щеках.
Он в недоумении спрашивает:
                                   - Что у тебя случилось? Умер кто?
Разве он мог предполагать, что Ширкина уже сработала? Так быстро! За одно ночное дежурство!  
Ковалькова открывала рот, как рыба, выброшенная на берег, и смотрела на него сумасшедшим взглядом.
                                   - Вчера вечером мы сидели в диспетчерской. Я заполняла карту. Вдруг погас свет. Полчаса мы ждали. А когда светвключили, оказалось, что у Ширкиной пропал кошелёк. Ширкина кричала:  « Мало того, что кошелёк из настоящей кожи, там  денег было около трёх тысяч рублей».
                                   - Ну, а ты здесь при чём? – не мог понять Арнольд.
                                   - Кошелёк нашли на втором этаже, в кармане моего пальто. И денег в нём не было!
                                   - А что ты хочешь от меня? – Арнольд начал понимать ситуацию, и напыжился, опасаясь, чтобы  на его озабоченном лице не проскользнула неуместная улыбка.
                                   - Помогите мне, я не брала никакого кошелька!
                                   - Конечно, я разберусь с этой    историей. Но, сама понимаешь, притив общественного мнения я не пойду.
                                     А когда дверь закрылась, и  вдали утихли шаги, он уже хохотал и приговаривал:
                                   - Ну, и Ширкина! Ай, да Ширкина!
                                     Есть свободное место фельдшера, значит, есть пять сотен долларов. И Ковальковой деньги возвращать не придётся, потому что она отработала три месяца, а теперь уйдёт по  собственному  желанию, да ещё с репутацией воровки. Но тут он не при чём!
                                   - Вот где насилие, - сказал  бас, когда  память притормозила.
                                   - А я тут при чём?! – завопил благим матом  Арнольд,
                                   - Это всё Ширкина!
                                   - Не думаешь же ты, что перед тобой младенцы! Что же ты так ожесточен? Она ответит за себя, а ты – за себя, - услышал Арнольд мягкий тенор, и игла вновь впилась в его ужн один раз умершее сердце.
                                   - А каково положение у его двойника? – раздался бас.
                                   - Какого моего двойника? – оторопело спросил Арнольд.
                                   - Каждый рождаемый человек дублируется дважды, что бы  видеть, возможен ли   у  данной   особи другой, более милосердный вариант   поступков. Твой двойник  - женщина.
                                   - Как -  женщина? Это невозможно! – возмутился Арнольд.
                                   - Не надо спорить. У Бога всё возможно. Она создана из точно  таких же генов, как и ты.
- Она тоже умерла?
- Нет.
- Предлагаю посмотреть двойника 13 / 38 А7.
В ответ на предложение густого баса по помещению поплыли голоса:
- Согласен, - тонкий, почти детский.
- Согласен, -  бархатный баритон.
- Согласен, - бас.
- Согласен, - мягкий тенор.
- Принято, - подтвердил  голос с  могильным хрипом.
Арнолд стоял, ни жив, ни мёртв, и почему-то вспоминал слова из детской сказки, которую он когда то любил читать сыну: «Пациент скорее мёртв, чем жив!» Но  всё доброе, что было с ним на земле, настолько отдалилось от него, что сейчас казалось нереальным.  Он надеялся посмотреть фильм чужой жизни, хотя и понимал, зачем. Ведь не из простого любопытства? Время шло, и ничего не  происходило.
Ему вдруг, как в детстве, захотелось крикнуть: «Кина не будет!»,                 но тут же одёрнул сам себя.
- Какая хорошая девочка была! Добрая, отзывчивая, - с сожалением сказал бас.
- Да, и училась на пятёрки, и взрослых слушалась, - согласился детский голос.
- Когда же наметилось падение? – спросил тенор.
- Бросил муж, осталась с четырёхлетней дочкой на руках.
- Но ведь это не причина ломать свою жизнь!  
- Она тоже  врач?
- Нет, акушерка, - ответил бас.
- Она такая же толстая, как я? – вдруг спросил Арнольд.
- Нет, худощавая, достаточно хороша собой. На вас похожа только тем,что сожгла свою совесть. Кроме того, хотя девушка и подвергнута   полной аморальности, модной для её поколения,    она сильно интригует противоположный пол, чего о тебе  сказать нельзя.
- Она тоже убила?- с  заметной дрожью в голосе спросил Арнольд.
- Нет. Но её дела равны твоим. Она купила справку о      том, что её муж погиб в шахте. Приехала в маленький городок  на Крымском  побережье. Оформила там пенсию на дочь, как на сироту, получила по льготе квартиру. Работает в поликлинике акушеркой. Берёт  взятки с женщин за медосмотр. Очень часто  в наглую   действует  по  собственной схеме – обманом.  Выбирает из сельской местности кого побогаче, и на первом медосмотре абсолютно здоровой женщине говорит: «У вас язва на шейке матки». Предлагает  своё лечение,  десять дней делает ей ванночки и кладёт тампоны с лекарством. Потом ведет в соседний кабинет к врачу:  «Посмотрите, доктор, здесь была язва». Поскольку там никогда язвы не было, то доктор заявляет, что и следа нет. Женщины  в слезах благодарности  несут ей деньги, а у кого нет денег - мешок яблок, орехов.
- Почему же она жива, а я умер?
- Она наказана по-другому. Злокачественная опухоль матки.
- Но ведь это оперируется, - почти застонал Арнольд.
- Да, ей удалили все женские органы.
- Ах, ведь это совершенно разные вещи: она наказана болезнью, а я – смертью!
- Арнольд, вы до сих пор не понимаете, что говорите о самом себе. Знайте хотя бы одно: не судите другого, вы должны  отвечать за себя.
Арнольд переминается с ноги на ногу, ему хочется задать ещё массу вопросов,  но внутри у него  заиграла злоба, как бражка в недобром вине, и он сказал:
- А что тут отвечать? Я – как все.
- Это пустые слова. Нет в них никакого значения. Все люди разные. Разные в различное  время, и в различных ситуациях.  А ты, Арнольд, всего-навсего такой, каким хотел быть.
- Ну, пусть, я – неудачный экземпляр. А вы? Кто вы  такие?
- Мы – биологические  электронные машины на сверхинтегральных схемах.
Арнольд растерялся, заморгал глазами,  не зная,  что сказать. Он не любил фантастику, в технике не разбирался, даже водопроводный кран не мог починить самостоятельно. Он знал только медицину, и то, не самым лучшим образом. Там, на Земле, он никому не признался бы в этом. А здесь, где всё видно насквозь, ему уже всё  равно.
Что он пытается обмануть самого себя? Нет, ему не всё равно!  
- Что со мной будет?- Дрогнувшим голосом спросил он.
- Проголосуем, - сказал замогильный голос.
«Председательствует он, что ли?» - хихикнул внутри себя Арнольд, хотяему было совсем не до смеха.
- Уничтожение, сказал тонкий голос, почти женский.
- Чистка, - это баритон.
- Чистка, - грохнул бас.
- Уничтожение, как-то  сладко пропел баритон, и  у подсудимого всё съёжилось в груди.
- Чистка, - заключил замогильный голос.
Из пола выдвинулась полупрозрачная капсула, обволокла Арнольда подобно смирительной рубашке в психиатрической клинике, и  он забылся. На необходимый период  времени память закрыла в себе и эту жизнь,  чтобы он мог предпринять новую попытку.      Капсула ушла обратно,  так же как и пришла, и можно было только гадать: был ли здесь человек по имени Арнольд?
За столом зашевелились био - компьютеры.
- Пойдёмте, заправимся? – Спросил густой бас.
- Надо бы  подкрепиться, - согласился тенор.
- А мне в  ремонтную мастерскую заглянуть бы, почистить голосовые связки, – пожаловался замогильный бас.
- Нет, давайте сейчас и с двойником закончим, - попросил баритон.
- Примите изображение 13/38А7.  Я считаю, это индивидуум должен закончить свой жизненный путь, - хрипел  замогильный    голос.
Пять голов  в белых капюшонах прикрыли веками выпуклые глаза, склонили головы. Внимательно и спокойно они просматривали кадры чужой жизни.
Молодая заплаканная девушка, почти девчушка, робко перешагнула порог смотрового  кабинета акушерки. Видно, неудачно она зашла   сюда, потому что у Веры  скверное настроение. Ей очень хочется сорвать свою    злость хоть на ком-нибудь! Что? Катя Муравьёва? Одиннадцатый класс? Да совершенно всё равно! Пусть будет Катя Муравьёва!
Очень предусмотрительно, что у смотрящих на эту картину нелюдей был отключен эмоциональный блок. Иначе  точно они плакали бы вместе с этой девочкой, выходящей из кабинета акушерки. Она  шла на одеревеневших ногах, и сама себе приказывала: «Только не плакать! Только не плакать!», но у неё ничего не получалось.
Катя вернулась домой, нашла добротную верёвку, и повесилась на чердаке. Ах, зачем верёвка не была старая и прогнившая?! Тогда она могла бы лопнуть, и Катя отделалась бы ушибами. Потом, через семь с половиной  месяцев Катя родила бы сына, и была бы счастливой  мамой.
Так нет же, нет, верёвка была совсем  новой, хотя и предназначалась всего лишь для белья.
Акушерка, спровоцировавшая девочку на  самоубийство, легко доказала свою непричастность к этому, и даже не считала себя в чём-либо виновной. Никто ни в чём не мог упрекнуть добрую тётю Веру, у которой своя дочь такого же возраста.
Вера в хорошем настроении шла  с работы домой. Шла, радуясь  предстоящему Рождеству, но не как религиозному  празднику, а как возможности отсутствовать в поликлинике. И она шла – ненаказанная! Ненаказанная! Она умела увёртываться от неприятностей!
Ей бы меньше думать о