На скрижали моего сердца

- Если нам троим кажется отсутствие раны, то её отсутствие не могло не заинтересовать медсестру. Свидетелями были не только мы, егерь, медсестра, она же и накладывала повязку, советовала пройти рентген на возможность сотрясения.
   Засмеявшись, стукаю по лбу и говорю словами из анекдота, было бы сотрясение, если бы были мозги. Серьёзность сошла с лица Нины, гримаса улыбки исказила её лицо; Костя хмыкнул неопределённо. Трясу перед ними повязкой и смеюсь. Глупая конечно получилась мизансцена, но из пьесы слов не выкинешь.
  Мы бы смеялись ещё долго, однако Нина спросила, не забыли ли мальчики (это я-то и Костя мальчики!), какой сегодня день. С немалым трудом я и Костик вернули на лица серьёзные маски и устремили взоры на Нину, молчание говорило о некоей массовой амнезии.

                                                          37

  - Мальчики, напоминаю, - менторским тоном продолжила Нина, - сегодня заключительный день заезда. В семь вечера начало праздничной программы. Состоятся массовые мероприятия, концерты, чтение стихов и старинных текстов былин. Мини-спектакли. Фуршет, наконец, я тут выяснила, повара выложились по полной программе, нашли старые рецепты блюд.
  Костя громко хлопает себя по лбу.
  - Точно! А мы сидим в скромном одиночестве и не знаем, чем себя занять.
  В висках тихонько позванивают колокольчики, виски упрямо ломятся в мозг, приятная тяжесть свинцовой блямбой организуется в затылке и тянет голову назад. По этой причине, сохраняя молчание, всего лишь пожимаю плечами. Безусловно, мероприятия и фуршет замечательное закругление пребывания в этнодеревне.
  - Мальчики, - произносит Нина, - ваше состояние весьма не стабильное.
  В унисон, я и Костя, киваем головами. Друг умудряется что-то брякнуть. Меня разбирает смех. Мелкий, частый, как барабанная дробь, и, несомненно, глупый. Ко мне присоединяется друг. Похохатывая, хлопаем в ладоши.
  - Что ж, мальчики, - строго произносит Нина. – Вижу, нужно срочно принимать экстренные меры по спасению ситуации.
  Нина вышла из моей комнаты, прикрыв плотно дверь.
  Костя мгновенно умолкает.
  - Слышь, чо мы как идиоты-то…
  Подавляю икоту.
  - Не знаю. Честно.
  Дверь тихо открылась, в комнату с подносом в руках, на котором стоят два стакана с молочно-мутной жидкостью, входит Нина.
  - Повеселились достаточно? – вежливо так интересуется, - выпейте, поможет стать серьёзнее.
  - Из чего микстурочка? – так же вежливо спрашиваю и протягиваю руку за стаканом.
  - Пейте, Аркадий, хуже, точно, не будет.
  Следом за стаканом тянется друг.
 - Но и лучше тоже. – Выдыхает шумно воздух – Кху-у! – и быстро выпивает не морщась. – Сладкий…

  Привести себя в порядок после Нининого напитка, подействовавшего как катализатор на внутреннюю систему, оказалось делом плёвым. Быстро приняли душ. Облачились в праздничные наряды и по очереди вертелись перед зеркалом, как самые что ни на есть заядлые модники. Что самое удивительное, ощущения воздействия алкоголя полностью пропало. Ни тяжести, ни адреналиновой тоски. Костя даже сказанул в творческом запале, мол, разгоню тоску, гвоздь вобью в доску! И махнул рукой, имитируя движение вбивания гипотетического гвоздя.
  Раздолье утопало в свете. На разных концах деревни и возле центрального терема в небо взлетали фейерверки, слышалась музыка из репродукторов. На импровизированных площадках ряженые в скоморохов артисты давали представление. Вокруг них стояли плотные ряды зрителей. Часто сверкали вспышки: фееричное действие многие старались зафиксировать на камеры мобильников или фотоаппаратов. Праздничное настроение царило повсюду.
  Мы влились в поток гуляющих между теремами гостей, привлечённых музыкой или представлением. Очень скоро мы растворились полностью в людском море, захваченные всеобщим веселием. Какое-то время ещё держались друг друга, то там посмотрим на скоморохов, то в другом месте послушаем песни и поаплодируем танцорам; потом я отвёл Костю в сторонку:
  - Послушай, - говорю ему, - мы, что, так и будем держаться, как дети малые, друг друга? Давай разойдёмся, как корабли, своим курсом. Встретимся в центральном тереме на фуршете. Ну?
  - Пойдёт, - сказал Костя, и мы пожали руки.
  Краем глаза я наблюдал за ним и Ниной. Он, скупо жестикулируя, высказал моё предложение подруге. Она посмотрела в мою сторону и кивнула согласно головой.
  Не то чтобы я тяготился компанией друга, но в этот вечер хотелось побыть одному. А где можно почувствовать одиночество, как не среди скопления людей? Но, влекомый непонятным чувством, я постепенно удалился от мест, насыщенных гостями и представлениями. Влекомый неведомым стремлением, я постепенно вышел на околицу. Темнота влажным покрывалом окутала меня. Кожей лица чувствовал малейшее, легчайшее прикосновение тьмы, похожее на пушистый мех горностая. Лёгкая дрожь пробежала по телу. Плечи сотряслись.
  Открытое взору пространство надёжно скрывала плотная ультрамариновая густота осенних сумерек; дальняя кромка горизонта озарялась запоздалыми всполохами ушедшего лета. Фантастическая палитра ярко-красно-оранжевых красок, свиваясь в тончайшую спираль, горела, затухая, посылая последний привет ускользающему дню.
  Из степи доносились разные звуки. То нежной трелью колокольчиков разольётся далёкий ручей; то сухой треск травы всколыхнёт воспоминание о летнем лесном пале, когда жадными языками пламени огонь пожирает сухостой; то тихое мелодичное сбивчивое пение, будто заезженная пластинка на патефоне, повторяет одну и ту же часть напева. Иногда прорывались совершенно чужие звуки. И тогда слышался стук сотен копыт, тяжёлое конское дыхание, ногами ощущалась распространяющаяся волнами дрожь по земле, тёмное пространство оглашалось боевыми криками, металлический звон мечей и сабель, тонкий звук пропетый тетивой и удаляющийся свист стрелы, пронзающей время.
  Всё это накатывало звуковыми волнами, разбивающимися о скальный берег слуха на ноты.
  Очередная волна прибила к берегу влажный шелест жёлтых крыльев опадающих листьев и резкая боль пронзила сердце. Перед моим взором возникло лицо Аннушки, красивое молодое лицо, обезображенное острым резцом неотвратимого несчастья. Что-то необъяснимое наполнило грудь и выплеснулось наружу горьким возгласом, от которого с неба осыпалась хрустальная пыль звёзд и седым морозным инеем осела на холмы и рощицы, укрыла сиюминутными огоньками стебли травы и ветви кустарников. И под дуновением ветра пришло всё в движение, закачались стебли и ветви, и покрылась степь убегающими за горизонт угасающими огоньками. Всего минута и снова сталь сумерек набросилась на землю хищной птицей.
  Я стоял, не шевелясь, опасаясь неосторожным движением нарушить то хрупкую гармонию, возникшую между мной и природой. Пусть и выраженное в такой необыкновенной манере того единства, которого стараешься достичь, но которое так всегда от тебя далеко, как радуга.
  Незаметно для себя, спеленатый думами и размышлениями, я отдалился от деревни, оставляя за спиной, украшенное праздничными огнями поселение, утопающие в свете иллюминаций постройки и улочки. Оставляя позади ночное небо украшенное россыпью фейерверков и лазерной голограммы. Я всё далее и далее углублялся в степь, влекомый тем же непонятным зовом, видимо, тем самым, какой влёк за собой в стародавние времена наших предков, напрочь изгоняя страх из души перед открывающейся перспективой местности, поглощённой туманом. И я не ощущал страха, меня подстёгивал интерес перед опасностью, мне казалось знакомым, воскреснувшим это прекрасное чувство. Внутри себя я ощущал того своего забытого предка, и воинственного, лихо мчащегося по степи на быстром скакуне с копьём наперевес, и мирно пасущего стада и возделывающего землю, растящего детей и строящего прекрасные дома. Я был тем, про кого поэт совсем недавно, по геологическим меркам, писал, что «скифы… азиаты – мы, с раскосыми и жадными очами!» Я был тем, перед кем склоняла степь колени, и кто помнил «парижских улиц ад и венецьянские прохлады».
  Обо всём этом я думал, стоя в степи, погружённой в гулкий мрак осенней ночи. И в то же время я находился где-то далеко отсюда. Я присутствовал одновременно всюду и нигде. Рассредоточенный на атомы, я покрыл всю поверхность планеты. Я отслеживал её чёткий ритм, как биение огромного сердца или бой большого барабана. Я чутко прислушивался к её разноплеменным голосам и понимал их. Я старался понять, что я есть на самом деле? Что происходит со мной? Как соотношусь с окружающим миром и есть ли у нас точки соприкосновения? Есть ли драматическая составляющая наших отношений или одно наполненное безумной радостью существование? Я чувствовал, как радость и печаль, веселье и скорбь наполняют взаимно нас и что это не оставляет равнодушным мое сердце…                  
 
  Все гости стекались ручейками в центральный терем.
  Шум и гомон висели в воздухе. Слышались шутки. Раздавался смех. Небольшие группки стояли перед центральным входом на площади.
  Костю и Нину я встретил там же. Тихо, это не составляло труда в том шуме, висевшем в воздухе, подошёл, кашлянул тактично в кулак и поинтересовался, продаёт ли товарищ Штирлиц итальянский шкаф в рассрочку.
  Насытившись зрелищами, я предложил другу и Нине перейти к самой интересной программе заключительного дня посещения этнодеревни, а именно, плавно переместиться в зал ресторана, где по этому поводу был запланирован фуршет.
  По задумке автора банкета, накрытые расшитыми скатертями столы с расставленными кушаньями и напитками выставлены точно посередине зала, параллельно стенам. Ёрничая, я сказал, что можно было их расположить по диагонали, внеся долю ассиметричного экстрима в симметричный мир и немного его разнообразя. Костя тотчас откликнулся, что неплохо было бы столы поставить зигзагом. Нина слушала нас снисходительно, с мечтательной улыбкой на лице, но всё же сделала нам замечание, мол, мальчики, подурили и хватит. Нельзя же, в самом деле, быть посмешищем у всех. Друг как-то нехорошо осклабился и поинтересовался у неё, кого же мы тут так рассмешили, и обвёл широким жестом большое помещение. Народу в зале было достаточно, все стояли группками большими и малыми. К столу никто не подходил и к яствам не притрагивался. В зале царила благоприятная атмосфера ожидания, неторопливо текли беседы. В воздухе висел гул и гам. Разобрать слова просто было невозможно. Наконец, послышалось неспешное постукивание по микрофону, и раздался счёт «раз, два, три, проверка связи». Немедля смолк людской рой и в наступившей тишине, под аккомпанемент едва слышимой музыки, исполняемой оркестром народных музыкальных инструментов, прозвучал хорошо поставленный мужской баритон. Взоры присутствующих на тот момент в зале повернулись в сторону говорившего.
  На невысокой эстраде стоял обладатель прекрасного голоса: крепко сложенный мужчина среднего роста с густой шапкой вьющихся русых волос в темно-малиновом кафтане, расшитом золотом и канителью, в штанах в тон кафтану, обутый в высокие ослепительно-белые с вышивкой сафьяновые сапоги. Он кратко рассказал о команде поваров, приготовивших эти прекрасные блюда, стараясь