нескольких местах играла музыка. С лотка торговали пивом и лимонадом. Только вот продавщица была топлесс. Много было парочек, семей с детьми самого разного возраста, тут и там располагались группы парней и девушек. У большинства ровный загар покрывал все тело, но немало было и таких, на которых ещё явственно виднелись белые полоски от купальных костюмов.
Одна из молодёжных компаний играла в волейбол. Я невольно залюбовался непривычным зрелищем. Хотя выступавшие части тел юношей и девушек, не прикрытые купальными костюмами, при каждом резком движении буквально ходили ходуном, это не выглядело шокирующе. А наоборот, удивительно естественно и завораживающе красиво.
То, что творилось на этом пляже, шло вразрез с моими представлениями о морали. Но мне и в голову не приходило обвинять этих людей в безнравственности. Пора было чистосердечно признаться себе: окружающий мир куда многомернее моих представлений о нем.
Чёрт! Может, и наши отношения с Полиной вовсе не обязательно мерять суровыми категориями "можно" - "нельзя"? И не стоит всё усложнять в этой и без того запутанной жизни?
Странно. Я был растерян и вместе с тем счастлив.
Минут через десять все четверо вернулись, с мокрыми волосами и очень довольные. Женщина приветливо кивнула мне. Полина, растянувшись рядом с новыми друзьями на песке, то и дело бросала на меня взгляды, в которых были и дерзость, и смущение, и ещё что-то, непередаваемое словами. Это "что-то" буквально переворачивало мне душу.
Вскоре небо стали заволакивать грозовые тучи, и мы сочли за лучшее поскорее вернуться назад. В подъезд вошли с первыми каплями дождя. А когда поднялись в квартиру, за окнами уже неистовствовал ливень. Полина сразу же прошла в ванную. Я, открыв балконную дверь, с наслаждением вдыхал долгожданную влажную прохладу.
Потом прошёл на кухню, плеснул в стакан водки, выпил её одним глотком и, вернувшись в коридор, открыл дверь в ванную. Полина, по пояс обмотанная полотенцем, стояла спиной ко мне и сушила волосы феном. Не поворачиваясь, она поймала в зеркале мой взгляд и вопросительно посмотрела в ответ.
- Знаешь, девочка, - начал я, - это глупо. Это невозможно просто. Это почти смешно. Это ненормально. Но... я люблю тебя. Полина на миг замерла, приоткрыв рот. Даже глаза её перестали моргать кукольными ресницами, а затем испуганно переспросила:
- А ты... ты не врёшь?!
И сразу же, не дожидаясь ответа, отшвырнула фен, вскарабкалась на меня, обняла за шею и, уткнувшись носом за ухо, сбивчиво и смущенно призналась, что тоже любит, причём так сильно, что я и представить себе не могу, и что моя любовь по сравнению с её - просто детский сад, и я вообще понятия не имею, что такое любовь, и она жутко ненавидит меня за то, что я столько времени трепал ей нервы.
Ещё она несла какой-то уже совсем несусветный, счастливый и удивительно милый бред. Полотенце, которым была обмотана Полина, сразу свалилось на пол, и, пока длилось ответное признание, я держал обнажённую девчонку одной рукой за попку, а другой - за талию. Но, странно, я не испытывал ничего похожего на возбуждение. Были лишь счастье и умиротворённость от сознания того, что преодолен, наконец, очень трудный и важный внутренний барьер.
Опустив Полину на пол и мягко высвободившись из ее объятий, я заметил:
- Из всего того, что мы сейчас сказали друг другу, вовсе не следует, что теперь девочке можно будет с утра до ночи разгуливать передо мной голышом.
Полина счастливо и смущённо улыбнулась в ответ, подняла упавшее полотенце, прикрыла грудь и живот. Поцеловав её в волосы, я прошёл на кухню и принялся готовить ужин.
Девчонка оставалась в комнате довольно долго. Затем оттуда донеслась зажигательная латино-американская музыка, и почти сразу вышла, нет, не вышла, влетела в вихре карнавального танца она.
Я едва узнал её: в красных лакированных туфлях на высоком каблуке, в короткой пышной юбке-ламбадке, таком же красном топике, с яркой, умело наложенной косметикой, она выглядела не девочкой-подростком, а взрослой карнавальной танцовщицей откуда-нибудь с улиц Рио-де-Жанейро. Но особенно поражала её причёска: это была настоящая феерия из блестящих заколок в виде разноцветных тропических бабочек, при каждом движении головы взмахивающих крыльями, словно собираясь взлететь.
Сделав в заключение совсем уже невероятное танцевальное па и, наконец, остановившись, Полина спросила:
- Я тебе нравлюсь?
Эта невероятная девчонка из богом забытого подмосковного городка могла и не задавать такой вопрос, потому что я любил её до безумия. Наверное, ещё и за то, что она не переставала преподносить мне сюрпризы - и хорошие, и плохие.
Я вообще не верю в любовь с первого взгляда. Лишь когда узнаешь человека ближе и с разных сторон, когда он становится тебе дорог именно потому, а не поэтому, и потому, а не поэтому порой неприятен, когда этих милых зацепок в памяти становится столько, что восприятие переходит совсем в другое качество, и возникает то, что я для себя определяю этим словом.
С тех пор, как Полина решительно превратила тогда, в тепловой камере, обычный кожаный костюм в дерзкий наряд, и это, как я теперь осознал, тоже была одна из таких зацепок - зацепок удивления, - я не сомневался, что у этой девчонки есть вкус. Но чтобы до такой степени? Это было невероятно.
Я кивнул головой, и Полина сразу же счастливо пояснила:
- У нас сегодня праздник, правильно? Вот я и решила подарить себя тебе. А какой подарок - без яркой упаковки?
С этими словами она приблизилась ко мне - благодаря высоким каблукам девчонка оказалась почти одного роста со мною - и нежно поцеловала в губы. Я ответил ей тем же, ощутив приятный сладковатый вкус губной помады. Тогда она, осмелев, попыталась раздвинуть язычком мои зубы, явно переходя к поцелую куда более интимному. Я не мог не уступить ей. Так, стоя, мы целовались минут пять, возбуждаясь от быстрой ритмичной музыки и ещё больше - от близости друг друга.
Лишь когда мои руки опустились ниже её спины и я убедился, что под юбкой у девчонки ничего нет, когда она сама с готовностью раздвинула ноги, я нашёл в себе силы оторваться от этой сумасшедшей, прошёл в комнату и выключил музыку.
Почему? Я и сам не сразу смог разобраться в причинах своего тем более непонятного Полине поступка. Несмотря на всё, что до этого уже было между нами, в чём мы сегодня откровенно признались друг другу, несмотря на то, что я сгорал от желания пойти ей навстречу, психологически я ещё не был, оказывается, готов к близости с этой девочкой-подростком.
- Прежде всего - праздничный стол, - ответил я на немой вопрос её обиженно-разочарованных глаз.
Мои слова девчонку явно не удовлетворили. Тогда я уже энергичнее и с шутливо-нарочитым вызовом добавил:
- И вообще, неужели по этому поводу у нас не найдётся ничего выпить?
Полина, резко повернувшись, - так, что пышная короткая юбка взлетела на мгновение чуть не до пояса, дерзко сверкнув белой попкой, вышла и почти сразу вернулась с пузатой бутылкой. Невероятно, но это был самый настоящий коллекционный "Багратион" - коньяк, не уступавший в среде знатоков знаменитым импортным "Мартелю" и "Хеннеси".
Девчонка, видя моё восхищение и сразу растаяв от сознания того, что сделала мне приятное, пояснила: тётка берегла эту бутылку как зеницу ока, но сегодня, наверное, есть повод её открыть.
Вообще с выпивками в компании неравнодушного к алкоголю подростка пора было заканчивать. Но я убедил себя, что сегодня, в последний раз, немножко можно. Я сам завёл такой разговор. Да и состоявшееся объяснение отчасти как бы нивелировало, размывало лежавшую между нами возрастную грань.
"Багратион" с его неповторимым терпким и в то же время удивительно тонким ароматом был превосходен. Как и любой хороший напиток, он не опьянял, а действовал иначе - просветлял сознание, и окружающий мир начинал смотреться совсем в ином свете. Словно впервые я видел сидевшую напротив девчонку-оторву с порхающими тропическими бабочками в волосах. Серьёзно, как взрослая, потягивающую коньяк и, закусывая его фруктами, влюблёнными глазами смотревшую на меня. Сваливается же такое счастье - бесшабашно-непредсказуемое, капризное, до безумия очаровательное, родное и дорогое!
На Полину коньяк подействовал иначе. Уже после третьей рюмки она начала откровенно зевать и в конце концов попросила отвести её в постель и раздеть. Как выяснилось, она даже не могла сама передвигаться. Сказалось другое свойство благородного напитка, самое коварное: сохраняя светлой голову, он действовал на ноги и человек, считавший себя практически трезвым, с удивлением понимал, что не может самостоятельно идти. Я отвёл уже откровенно засыпавшую девчонку в комнату, раздел и, оставив в неприкосновенности лишь бабочек, накрыл её простынёй и вышел на лоджию.
Летний ливень прекратился. Раскаленный за день асфальт парил полупрозрачными столбами, которые, поднимаясь вверх, медленно таяли. Начинало смеркаться. Огромный город постепенно стихал. Я вернулся на кухню, не торопясь, допил коньяк, затем принял душ и отправился спать.
Полина за время моего отсутствия успела скинуть простыню. Она спала, разметавшись на спине, раскинув в стороны руки и ноги, почти поперёк постели. Её голова было закинута назад, и от этого шея казалась ещё более тонкой, а лицо - совсем детским.
Я осторожно подвинул её, пытаясь освободить себе хотя бы узкую полоску постели. Девчонка сразу же забормотала что-то сквозь сон и свернулась калачиком. Бабочки при этом движении лениво запорхали в волосах.
«Ребёнок, ведь она, по сути, совсем ещё ребёнок - с этими её карточными фокусами, кривлянием, набегами на малинник, карнавальными нарядами», - думал я, безуспешно пытаясь заснуть.
Вскоре она вновь повернулась на спину, при этом закинув на меня ногу. В этой позе её груди поднимались над уровнем остального тела лишь горошинами сосков. Совершенно по-детски беззащитной выглядела и маленькая ложбинка в паху.
И вновь, в который уже раз, как только я находил в поведении Полины сходство с ребёнком, меня начинала мучить совесть. Мой родной малыш, я уже боялся думать, кто из них, Полина или дочка, мне роднее, нуждался в помощи, в то время как я... Но другой голос, более разумный, отвечал, что моё бездействие - вынужденное, что Полина и наши отношения тут ни при чём. Что рано или поздно, но мы будем жить все вместе, втроём. Я впервые подумал об этом и ужаснулся. При всей моей любви к Полине я бы ни за что не пожелал своей дочке такой мачехи.
Проснулся уже утром от разливавшейся внизу живота мучительно сладкой истомы. Первое, что я увидел, были её глаза, затуманенно смотревшие на меня, и в то же время вряд ли видевшие то, куда были направлены. Обнажённая Полина сидела верхом на моих бедрах и увлечённо играла отнюдь не куклой. Эта бесстыдница успела, пока я спал, стащить с меня трусы. Дерзкие ласки явно не прошли безрезультатно. Набухшие желтоватые шишечки сосков свидетельствовали о том, что и она была уже по-женски возбуждена.
Поймав мой взгляд, Полина озорно улыбнулась в ответ.
-
