дождались…
- Остался самый верный ваш почитатель, - скромно потупил он взор. – Я ждал вас все эти годы.
- Спасибо, синьор! – и слезы брызнули из глаз. – Спасибо за все.
- Вы будете играть. Обязательно будете! А зритель…
- Он у меня есть! – улыбнулась она. - Кстати, за эти годы я прочитала вашу книгу. Она великолепна. Дорогой, Мигель, хотите, я выучу роль и буду играть Дульсинею?
- Ах, эту странную современную женщину? Такие были во все времена. Нет, не хочу. Она мне не интересна.
- Как я могу вас отблагодарить?
- Вас ждет другая роль. Думаю, я писал ее для вас.
- Какая? Роль вашего друга Санчо?
- Нет, - улыбнулся он, - вдруг пристально на нее посмотрел и спросил:
- Донна Анна, скажите честно, когда вы в последний раз ели?
- Ела? – удивилась она. - Не знаю... Не помню.
- Вы стали прозрачная, как воздух. Так нельзя. Вы должны себя беречь.
- Да, беречь. Должна себя беречь…. Для кого?
- Нельзя так говорить.
Она уже шла по ровной поверхности огромной сцены, и шаги ее гулко отдавались в темноте. Снова и снова попадались какие-то вещи - детали костюмов, реквизита, фрагменты декораций, а ветер носился, весело с ними играя. Вдруг она увидела цветок. Эта была роза, та самая, она ее помнила. Когда-то, держа ее в зубах, она выходила на сцену и играла, а потом бросала в зрительный зал. Теперь прекрасный цветок торчал из серой земли, раскачиваясь из стороны в сторону, но от него не шел дивный аромат жизни. Роза была сделана из стекла и напоминала памятник. Актриса прикоснулась к ней, и та рассыпалась на тысячи осколков. И снова оглянулась на бесконечную поверхность планеты, где не было никого. Мигель понуро сидит в каменном кресле и смотрит ей вслед. Вот уже дверь, она раскачивается на сильном ветру, а петли ее отчаянно скрипят. Слышатся знакомые слова:
- Возвращайтесь, синьора, обязательно возвращайтесь, мы будем вас ждать.
- Непременно, - шепчет она.
Снова парапет моста, на котором сидит удивительная птица. И мир - заснеженный мир, укутанный белоснежным туманом. И актриса в этом одиноком мире. Теперь она совершенно одна. И зима. Холодная московская зима…
Когда она попыталась открыть ключом входную дверь, та не подалась, словно была заперта изнутри. Она ничего не понимала. Зачем-то позвонила. Вдруг на пороге появился дон Мигель. На нем был надет старенький, нелепого цвета, фартук, а из кухни доносились запахи еды.
- Что это? – опешила актриса.
- Розыгрыш! Маленький невинный розыгрыш! – захохотал он. - А вы думали, мы о вас забыли?
Он схватил ее за руку и потащил за собой, помог снять пальто, по-хозяйски отшвырнув его в угол, и громко крикнул:
- Терпение, сеньора! Еще немного, и я накормлю вас гаспаччо! Настоящим гаспаччо, который в своей жизни вы не пробовали никогда.
Она ничего не понимала, а из комнаты доносились чьи-то голоса.
- Ах, не обращайте внимания, - кивнул он на дверь. - Посмотрите-ка на мою стряпню! Вот, где сейчас рождается великое искусство.
Чехов появился неожиданно. Он поправил пенсне и воскликнул:
- Что же вы, милая? Мы вас ждем-с, а вы…
- Вам бы все играть, уважаемый. Актриса голодна, - категорично заявил Мигель.
- Голодна? – удивился тот. - Милая, а ну-ка признавайтесь, когда вы в последний раз ели? – строго спросил он.
- Ела? Я… не знаю. Не помню.
Она была счастлива!
- Так, понятно, - проворчал Чехов, - актрису накормить! Причесать! Переодеть! И на сцену! Нас ждет третий акт!
- Третий акт? Вы хотите, чтобы я играла Нину? – робко спросила она.
- А вы этого не хотите? – удивился он.
- Посмотрите на меня, мне уже не двадцать.
- Это вы посмотрите на себя, - улыбнулся Чехов и подвел ее к зеркалу. Актриса была потрясена. В отражении она увидела юное лицо, где не было ни единой морщинки, карие… да-да, карие глаза, и, что больше всего удивляло, никакого шрама.
- Чудеса! – закричала она на всю кухню.
- Ха! Чудеса, - смеялся человек, появившийся из коридора. – Только искусство может творить чудеса.
Это был Мейерхольд. Великий Мейерхольд!
- Дорогая, сколько можно вас ждать, извольте на сцену! – воскликнул он.
- О! Еще один! Явился! – проворчал Мигель.
- Актриса голодна! – строго сказал Чехов.
- Ах, голодна! - воскликнул Мейерхольд. – Так, кормите же ее скорее. Мигель, что там у вас? Опять гаспаччо! Ох уж этот гаспаччо!
- Кто сказал – Ох? – грозно зарычал Мигель. - Это кто так говорит о моем блюде?
- Помидорная вы душа, - засмеялся Мейерхольд.
- Посторонним выйти с кухни! - уже в сердцах кричал Мигель. - Рождается гениальное блюдо. Вон отсюда! Все вон! Донна Анна, останьтесь – вы будете моей музой, без вас ничего не получится!... Соус Табаско! Где соус Табаско? Как же без него! Он должен быть в любом доме? Где же он? – кричал разгневанный Мигель.
- Послушайте, идальго, не выпендривайтесь, пожарьте картошку, - послышалось из коридора, и раздался хохот, - нам нужно начинать спектакль.
- Все вон! – орал Мигель. Он уже метался по кухне, никого не замечая. Он рычал, бросался на полки, залезал под стол, под табуретки, заглядывал за батареи, искал на люстре и бормотал:
- Соус Табаско! Где же он?
- Это не закончится никогда, - с улыбкой прошептал Чехов, - съешьте помидор и пойдемте, - он потащил Анну с кухни. Она с жадностью впилась зубами в сочный плод. Как давно она ничего не ела, - поняла девушка.
Они оказались в прихожей. Вдруг Анна воскликнула:
- Но, где мы будем играть? Вы хотите, чтобы я пригласила вас в комнату - у меня лишь маленькая каморка. Я едва там помещаюсь, - и посмотрела на закрытую дверь.
- Ничего, что-нибудь придумаем, - ответил Чехов, снова улыбнувшись, а Мейерхольд, открыв дверь, мягко подтолкнул девушку вперед, и она оказалась в месте, где прожила многие годы. Было темно, свет был приглушен и тут она в оцепенении замерла. Со всех сторон ярко вспыхнули прожектора. Анна зажмурилась.
- Ну, что же вы? – засмеялся Чехов.
- Смелее! – закричал Мейерхольд.
Вновь их открыла и увидела пространство, которое напоминало ее комнату. Лишь отдаленно напоминало, потому что стены, оббитые черной тканью, начали раздвигаться, кровать увеличиваться в размерах, превращаясь в огромную сцену, а из пола подниматься высокие деревья. Неподалеку возникло заросшее озеро, стулья отлетели к стене, и уже гигантский амфитеатр уходил, теряясь в бесконечности. Там сидели люди. Их было сотни, тысячи, миллионы. Все они встали. И тут она заметила птицу. Это было невероятным. Чайка! Она спустилась с небес, и носилась над головами, о чем-то пронзительно крича. И шквал аплодисментов! Рядом Мейерхольд и Станиславский, они в костюмах, готовые играть роли. Шум стоял невероятный. И тут Станиславский закричал. Находился он близко, но услышать его было трудно - овации неслись со всех сторон:
- Дорогая, они соскучились! Они столько ждали вас, наконец дождались, и теперь долго будут сходить с ума! Вы рады?
- Я счастлива!
- Пойдемте! – воскликнул Мейерхольд. – Пойдемте же, смелее! Нас ждет третий акт! Как вы уже поняли, мы сменили площадку – теперь мы будем играть здесь. Не возражаете? В этом месте вы создали целый мир, и он прекрасен!
- Нет! Не возражаю! – счастливо закричала актриса.
Он увлек ее за собой, и они уже бежали в сторону озера к маленькой скамейке, к подмосткам сцены, где их ждала Чайка - эта удивительная птица, которая снова была рядом.
Анна повернулась к зрителям, словно выглянула из кулис, и в первых рядах увидела знакомые лица. Вот его величество Зритель, а неподалеку Ван Гог. Он чешет ухо и пристально смотрит вдаль. Наверное, он в восхищении от декораций. А вот Александр Великий, и Цезарь, и Шекспир, рядом с ними Наполеон - эти великие чинно стоят и аплодируют. Ей аплодируют! Вдруг заметила еще одного человека. Как давно она его не видела, как она по нему тосковала, а он даже здесь сумел ее разыскать, смотрел восторженными глазами и ждал начала спектакля. Джордж! Любимый Джордж!...
Овациям не было конца. Наконец Чехов воскликнул:
- Господа, пора начинать! – и махнул рукой. - Закройте дверь, - и кивнул в сторону прихожей, откуда они появились. В зале померк свет, и лишь несколько прожекторов теперь освещали сцену. В зрительных рядах наступила тишина.
И вдруг дверь, которую успели прикрыть, с грохотом распахнулась, а оттуда появился Мигель. На нем все еще был надет нелепый фартук, а в руках он держал тарелку с испанским супчиком, от которого доносился восхитительный аромат. Зал взорвался хохотом и бурными аплодисментами. Мигель стоял и что-то громко кричал. Наконец его услышали:
- Постойте! Не начинайте! Подождите же! Не закрывайте дверь. Я делал гаспаччо, великолепный гапаччо…, - аплодисменты все громче, и стало понятно, как здесь любили этого горячего испанца. Талантливый человек - талантлив во всем. А сколько он воевал? Все его тело было покрыто шрамами. Был в плену! А еще он писал - гениально писал. Но теперь он учился готовить.
- …мыл помидоры, но я забыл закрыть кран. Этот дурацкий кран. Я не умею этого делать… Не было таких кранов в моем времени.
- Ну и что? – зычным голосом отозвался Станиславский.
- Зальет к черту всю квартиру, зальет весь дом!
- Ну и пусть зальет! – смеялся великий режиссер. - Пусть зальет весь этот мир!
- Что же делать? – в растерянности замер дон Мигель.
Станиславский воздел руки кверху, взял паузу, дождался, пока наступит тишина, и, наконец, воскликнул:
- Играть!... Нас ждет третий акт, господа! Мы должны совершить чудо! Остальное не имеет никакого значения. Играть! Больше ничего нет!!!
Зрители рассаживаются по местам, свет приглушен, а спектакль начинается. И словно “тихий ангел пролетел”…
***
Человек в черном пальто перестал говорить. Теперь все, не отрываясь, смотрели на табличку с именем актрисы. За время долгого рассказа никто не замерз, хотя на улице было промозгло и холодно. Молодые люди стояли в расстегнутых куртках, без шапок, но было тепло, даже жарко. Словно, их окутал белоснежный теплый туман. После продолжительной паузы Олег повернулся к этому удивительному человеку и вдруг сказал:
- Я знаю ее тайну. Пожалуй, я разгадал ее. Актриса играла для вас.
- Для меня? – Ангел, прищурив глаза, с интересом на него посмотрел.
- Она знала, что вы обязательно вернетесь и узнаете обо всем. Это вы ей помогли. Снова помогли. У нее появился первый за эти годы зритель, и все роли ожили и засверкали вновь. А еще знала, что когда-нибудь вы расскажете об этом кому-то еще. Она не сожгла свою хижину.
Ангел улыбнулся. Он вознес к небу глаза, долго о чем-то думал, наконец, прошептал:
- Значит, она играла не только для меня, но и для вас. Теперь эта история не упокоится в могиле... А, может быть, знала что-то еще и играла для Бога! Но, нам этого уже не узнать.
Перевел взгляд вдаль, где белые снежинки продолжали кружиться в нескончаемом хороводе, вдруг спросил:
- Слышал, вам поступило интересное предложение. Если не секрет, что вы будете делать? Согласитесь?
- Нет, - твердо ответил Олег.
- За всех не говори, - воскликнул четвертый из компании молодых актеров. За все это время он не проронил ни слова. – Пожалуй, я соглашусь. Киностудии закрываются, зрительные залы пусты, кому сегодня нужен театр? Чертов могильщик Макар прав - дело нужно делать, дело - время такое - лихие девяностые.
- И будете, юноша, совершенно правы, - живо поддержал его Ангел. - Жизнь ваша - вам и решать, как ей распорядиться.
- Бывайте, увидимся. Скоро кладбище закрывается, нужно
