Гнев Энлиля

затопило их души и понесло на волнах забвения. Время остановилось. Земля благодатным ложем широко расстелилась перед неистовым порывом, а пальмы заботливо укрыли влюбленных покровом своих густых крон.
- О мой бог, Пэаби, как хмельной напиток сладостны твои
чресла. Сладость в чреслах твоих! - шептал охваченный восторгом
юноша.
В лазурном небе вспыхнули лучи диадемы Ута и коснулись
земли. Стало светать, и влюбленные, в молитве шевеля губами,
приветствовали поклоном восходящее Солнце. Юноша и девушка,
испив блаженство взаимной любви полной чашей, сели и прижались
друг к другу. Могло ли счастье единения двух простых юных душ
быть более полным! Проснулись и заворковали горлицы, и юноша
в дуновении ветра явственно услыхал сквозь лепет деревьев, что
кто-то его окликает.
- Аннипад! Я, Инанна, возлюбила тебя, о прекрасный юноша!
Дарую тебе эту, избранную моим светлым сердцем, девушку в
жены. Береги ее и помни: твое счастье, твое будущее - в ней. Вы
будете любить друг друга всегда.
Аннипад, отстранившись от Пэаби, стал на колени и поцеловал
землю священной рощи.
- О богиня любви, твой голос вошел мне в душу! Разве возможен
дар лучше и желаннее этого! О прекрасная богиня, где найти слова
благодарности, достойные тебя? Владычица, нет у тебя раба более
преданного, чем я! - Юноша с радостной улыбкой повернулся к
Пэаби, но по ее спокойному, умиротворенному лицу сразу понял,
что она ничего не слышала: женщины и простолюдины,- люди, не
посвященные в таинства, не обладали даром непосредственного
общения с богами. Он бережно поднял свою Пэаби, и они,
обнявшись, пошли по пустынным улицам спящего после
утомительного ночного веселья Города. Развевающиеся ленты радужным соцветием приветствовали осененную божьим благословением молодую чету.
У калитки своего дома Пэаби внезапно почувствовала, что к
безмятежной радости, всецело затопившей ее, начало примешиваться быстро поднимавшееся откуда-то изнутри беспокойство.
Ей очень не хотелось встретить во дворе отца и в присутствии
Аннипада отвечать на его расспросы о том, почему она бросила
своего жениха и, никому ничего не сказав, неожиданно куда-то
исчезла до утра. Тут у Пэаби неожиданно дрогнул левый глаз и
она, обрадованная хорошей приметой, немного приободрилась.
Под робкой рукой девушки незапертая калитка отворилась без
скрипа, и Пэаби возблагодарила богов за то, что у нее такая добрая,
мягкосердечная, все понимающая мама. Навстречу им выскочил,
легонько стуча когтями коротких лап по кирпичам дворика, ручной
мангуст и просяще уткнулся кончиком своего подвижного носа в
ногу девушки. У Пэаби отлегло от сердца и она, облегченно
вздохнув, потрепала зверька по короткой, густой буровато-серой
шерсти. Влюбленные потихоньку прокрались на балюстраду,
прошмыгнули в комнату девушки, плотно закрыли дверь и вновь
дружно принялись за служение богине плодородия, усердно славя
ее милости.
Второй день праздника посвящался отдыху, и Город не спешил
просыпаться. Солнце склонялось к закату, когда возвращающийся
из садика Аннипад, куда он был вынужден сбегать, наткнулся на
спустившегося во двор, еще дремлющего Мешду, который
мелкими глотками пил, запрокинув голову, воду из миски. Босой
Аннипад в замешательстве остановился около него, негромко
поздоровался и с сожалением посмотрел на дверь комнаты Пэаби.
Гончар вздрогнул и, цокнув зубами о край миски, разлепил глаза и уставился на него.
- Аннипад! - воскликнул он, не сразу признав юношу. - Как я
рад тебя видеть! Ты почтил вниманием дом моего отца в такой
праздник! На, испей прохладной воды, освежи сердце. - Мешда,
сполоснув миску, наполнил ее и подал юноше.
- Я давно собирался посетить твой дом, о почтенный Мешда, -
сложив на груди молитвенно руки, Аннипад поклонился ему. - Я
тебе очень благодарен за поддержку на народном собрании. Если
бы не твои слова, кто знает, как бы всё сложилось!
- Шеми, - громко позвал гончар, - посмотри, какой у нас гость!
Поднимайся и собери праздничную трапезу, а я сейчас спущусь в подвал за холодным пивом. - Мать и старшая дочь, приоткрыв двери,
одновременно выглянули во двор.
Гость и хозяин уселись в тени на циновках и, потягивая свежее
пиво через соломины, разговорились в ожидании закусок. Когда
Шеми, быстро приведя себя в порядок, спустилась во двор и
подошла к ним, Аннипад вскочил и почтительно, по сыновнему,
поклонился матери Пэаби, изумленный их сходством. Шеми
приветливо поздоровалась и поцеловала юношу в щеку:
- О тебе, доблестный юноша, наша дочь много рассказывала.
Пусть дом наш, где тебе всегда рады, станет для тебя твоим
домом, а твоя печаль - нашей печалью. Да умножат боги годы
благоденствия твоих счастливых отца и матери.
- Схожу к Мебурагеши, подарки отнесу и позову их в гости.
Подай мне, жена, новую юбку и сандалии. Ведь сказано: хорошо
одетому всюду рады! - поднялся Мешда. - Пусть и они посидят с
нами. - Шеми тихонько сжала его руку.
- О муж мой! Это - праздник нашего дома и чужих, даже
соседей, не следует звать. Так хотят боги. А подарки мы потом
отдадим.
Выпятив губы, Мешда уселся обратно и с недоумением
уставился на жену. Сошедшая во двор дочь отвлекла его внимание.
- Посмотри, доченька, кто у нас! Займи гостя, а я пойду и принесу
кур.
Пэаби вся светилась от счастья, но отец, еще не очухавшийся
от вчерашнего разгула, ничего не замечал. Шеми обняла дочь.
- Ну вот, доченька, и твои мольбы дошли до светлой богини. -
Она отошла и принялась хлопотать, собирая на стол. Расставляя
закуски, Шеми заметила на Аннипаде сандалии, и ее бросило в
жар от возникшей догадки.
- Доченька, ты не могла бы мне немного помочь, - попросила
она и повела Пэаби в подвал. Шеми обняла дочь. - Скажи, доченька,
вчера вечером, когда ты, не предупредив никого, пропала, ты все
время была с ним?
- Да, мама.
- А Энметен видел вас?
- Я не знаю. Мне все равно.
- Он здесь с самого утра?
- Да, мама. Мне очень больно, что я тебя огорчаю, но разве ты
забыла мою тоску, горе моей души? Все это было так недавно и
так давно! Он, мама, кровь моя; он - свет мой; моя душа - во
прахе у ног его! Одно только ощущение его ласковых, горячих рук
на моей груди вызывает наслаждение в сердце. Мама, мама, как
я счастлива! Пусть он не женится на мне, все равно я буду
стремиться быть с ним, ласкать его большое щедрое тело, пить
мед его уст, только бы он не разлюбил меня!
- А Энметен? А людская молва? А отец, что будет с отцом?
Дитя мое, женщина, у которой нет мужа, - безводная река!
- Ах, мамочка, я не знаю! Нет мне жизни без него! Еще бы
хоть один день такого блаженства, а там - хоть умереть!
Шеми в слезах покрыла поцелуями лицо дочери.
- Милая моя деточка, былиночка моя нежная, слезинка моя
горючая! Видно, судьба твоя такая! Что делать! Будем уповать
на милосердие божие. Да не оставит нас пресветлая Владычица
жен!


Глава 15
СУДЬБА
Гость и хозяева сидели вокруг низенького праздничного столика
на вязанках свежего тростника. Застолье текло непринужденно и
весело. Все говорили громко, ибо говорить шепотом во время
совместных трапез - грубость. Каждый рассказывал какой-нибудь
забавный случай из своей жизни. Мешда, задававший тон беседе,
вновь захмелел.
- Мамочка, в горах энси поведал нам, что шумеры на Дильмуне
- пришлое племя, а я пообещала, что ты расскажешь историю о
твоем прибытии на остров, - вспомнила Пэаби. Шеми согласилась
без долгих уговоров:
- Конечно, Аннипаду, другу нашего дома, следует знать хоть
что-нибудь о племени твоей матери, дочь моя.
Плавно, иногда ненадолго прерываясь и воскрешая в памяти
образы прошлого, с неприкрытой грустью повела Шеми рассказ о
трагедии, круто изменившей течение всей ее жизни.
- Моя мать была дочерью вождя, ишехху племени, а отец -
сыном младшего брата вождя. Я отчетливо помню, что жили мы
на берегу очень широкой реки, невдалеке от моря, в селении из небольших тростниковых хижин и черных шатров. Широкая, веселая, залитая солнцем ароматная степь подступала прямо к нашему шатру. У
нас было много скота - стада коз и овец, но, насколько я помню, не
все наше племя кочевало, ибо женщины наши возделывали землю
и выращивали овощи.
В то фатальное  утро отец собрался плыть на свадьбу своей младшей
сестры и взял с собой мать и меня. Мне тогда было лет шесть, я
очень хотела побывать на свадьбе и долго и неотвязно просила,
чтобы меня взяли с собой. Отец, опасаясь, что мне будет плохо
при длительной качке, колебался, но мать его уговорила.
Когда, убрав сходни, отпустили носовой канат, развернули парус
и ладья вышла в море, стояла прекрасная погода. Вода спокойно
плескалась у самого борта. Легкий бриз нес в сторону моря сизые
дымы очагов, пахло цветами степей и свежим хлебом. Мелкая
зыбь прибоя размеренно накатывалась на пологий берег, и
шуршание песка смешивалось со звуками, долетавшими с дальних
пастбищ. Потом ветер изменился, и ладья ходко поплыла вдоль
берега, подгоняемая попутным северо-западным ветром.
Отец, кормчий, обрадовался и сказал матери, что при таком
ходе мы к утру доплывем до места, - Шеми немного помолчала. -
Да, никто не должен пророчествовать о завтрашнем дне. Боги не
любят этого. Так вот, - продолжила она, - отец поместил нас, вместе с мешками подарков, в большой рубке позади мачты, а сам
ушел на нос ладьи, где и находился постоянно. Убаюканные качкой,
мы с мамой уснули, сидя на кошме, брошенной у двери на
тростниковый настил палубы. Проснулась я оттого, что отец, ударяя
жезлом о стену рубки, громко отчитывал мать за то, что она в
море расчесывала волосы. Это через распахнутую дверь случайно
увидел один из матросов и доложил кормчему.
Аннипад с пониманием кивнул головой.
- На закате, - Шеми, выпила глоток воды, - небо неожиданно
быстро потемнело, и резкий порыв свежего ветра налетел на
ладыо. Отец пришел к нам и предупредил, чтобы мы не выходили
из рубки и закрыли дверь, так как надвигается шторм.
Все темнее становилось вокруг. Ветер с нарастающей силой
выл и свистел в натянутых снастях и порывисто сотрясал дверь
рубки. Черные валы под бешеным натиском ветра вздымались
все выше и обдавали ладью белыми брызгами пены, рас-
текавшейся вдоль бортов. Волны били, бросали вниз, подкидывали
судно и готовы были поглотить нас. Но тростниковая ладья с
легкостью морской птицы перемахивала через зловещие белые
гребни, высоко вздымавшиеся над бортом.
Отец, окатываемый водой, вцепился в загнутый кверху нос
ладьи и как бы слился с ним. В реве бури до нас еле долетали его
хриплые команды. Внезапно гребень высокой волны перекинулся
за борт, и вода хлынула в рубку. Меня оторвало от матери, свалило на спину, и я почувствовала, как бурлящая волна понесла меня в
темноте и больно ударила головой обо что-то твердое. Соленая
вода залила мне рот и уши. Мать подхватила меня, плачущую, и,
держа на руках, принялась утешать. Мне сделалось дурно от
тошноты и страха, и я потеряла сознание.
Очнулась я на руках у отца, который, плотно прижавшись спиной
к остатку тростниковой стены рубки, защищавшей немного от
ветра и брызг, грел меня теплом своей обнаженной груди. Мать,
вцепившись в его ногу, сидела тут же в воде. Поодаль, держась за
канаты, связывающие ладью, расположилась, кто сидя, кто лежа,
заметно поредевшая команда. Я осмотрелась: парус