унесло
ветром, голая двуногая мачта сильно накренилась и нависла над
опустевшей палубой, рулевые весла были сломаны. Под натиском
бури что-то непрерывно трещало, стонало и лопалось, раз-
вевающиеся обрывки канатов хлопали, как бичи. Заметив, что я
очнулась, отец сказал:
- Ты почти сутки не приходила в себя. Теперь, если бог того
захочет, не умрешь. Твой амулет, жена, оживил ее.
Едва сдерживая слезы, Шеми сняла бусы и показала их
Аннипаду. Юноша впервые видел такие бусы: на каждой бусинке
из сердолика были вытравлены различные геометрические узоры.
- А мне, мама, ты их ни разу не показывала, - с нескрываемой
обидой проворчал Гаур.
- Это - женский амулет, сынок, в моем роду он передавался из
поколения в поколение старшей дочери как свадебный подарок.
Легонько коснувшись руки Пэаби, Аннипад с поклоном
возвратил бусы. Всматриваясь в мягкие, кроткие и грустные черты
лица Шеми, юноша с удивлением увидел на ее правой щеке едва
заметную голубую звездочку.
- У вас, о почтеннейшая, даже родинки одинаковые и на том же
месте.
- Это не родинка, о господин, - улыбнулась Шеми. - В моем
роду каждая мать делает от сглаза своим дочерям такую наколку
еще в младенческом возрасте. Такая звездочка с шестью лучами
- наш родовой знак. В нашем роду, о энси, многие женщины сходны
лицом и станом.
Рассказывая, Шеми, на радость дочери, регулярно под-
кладывала Аннипаду самые вкусные кусочки. Юноша нравился
ей вежливостью и умением вести беседу.
- И вот что случилось потом, - вернулась к рассказу Шеми,
вглядываясь в даль прошлого затуманенным взором. - Когда ветер
несколько поутих, дабы передохнуть от своей всесокрушающей
работы, среди матросов послышалась злобная ругань, проклятия
и завязалась драка. Отец передал меня матери, встал и, держась
за стену, грозно прикрикнул на остатки своей команды. И тут
шестеро матросов, цепляясь за канаты, подступили к отцу. Один
из них, с всклокоченной черной бородой и спутанными длинными
волосами, глядя на мать злым, жгучим взглядом, заявил, что это -
не простая буря, что море осквернено и вскипело от гнева из-за
того, что у матери месячные, ибо на корабле пахнет тухлой рыбой,
и бог не успокоится, пока не поглотит нечистую с кораблем или
без него. Так зачем гибнуть всем?
Отец возмутился и заспорил, утверждая, что с матерью все в
порядке. Но, не желая слушать никаких доводов, двое матросов
оторвали меня от матери, отшвырнули в сторону и потащили ее к
борту. Мама кричала и вырывалась. Из-за сильной качки матросы
не могли с ней быстро совладать. Отец, свалив жезлом
удерживающего его матроса, одним прыжком нагнал мать, схватил
ее обидчиков за волосы, резко ударил затылками друг о друга и
вытолкнул за борт. Но подскочивший сзади чернобородый матрос
обломком весла сокрушил отца. Этим же обломком он свалил мать,
и они выбросили ее тело за борт. И бушующая морская пучина
сомкнулась над ее головой, и обвили ее цепкие травы, и тьма
морского дна стала ее ложем.
Глаза Шеми наполнились слезами, губы сложились в скорбную
складку, задрожали, и она с трудом отпила из чашки глоток воды.
- От дождя холодных брызг отец быстро пришел в себя и, не
найдя на палубе матери, выхватил кинжал и бросился на матросов.
Он убил двоих или троих, прежде чем его обезоружили. Отца
подтащили к мачте и, положив на нее, прикрутили толстым
мачтовым канатом, обмотав с головы до пят. Я подползла к отцу
и прижалась к его путам.
После недолгого затишья шторм разыгрался еще яростнее. Волны и ветер, остервенело рвавший гребни валов, словно щепку, швыряли, крутили и нещадно трепали ладью. Отец приказал мне поймать трепещущий конец оборванного каната, которым крепилась к корпусу ладьи двуногая мачта, и, обмотав себя несколько раз, привязаться к рее. Ураганный ветер душил меня, вдавливал в мачту, и я беспрестанно плакала от страха и боли. Отец, ободряя, все время разговаривал со мной, но большая часть его слов в реве хаоса не долетала до меня.
Шеми помолчала, наморщив лоб и вглядываясь в ожившее
прошлое.
- Перед моими глазами и сейчас стоит эта страшная,
чудовищная волна, которая налетела на ладью и, переломившись,
низверглась всей своей губительной тяжестью на нас, привязанных
к накренившейся мачте.
Сделав еще один глоток воды, Шеми закрыла глаза, чтобы
скрыть слезы, и, немного успокоившись, продолжила свое
повествование.
В себя я пришла оттого, что отец обнимал меня и, касаясь
горячими губами моего уха, кричал: "Я с тобой, доченька, и с нами
бог". Когда мачту оторвало и снесло за борт, отец выбрался из
своих ослабевших пут и привязал меня к реям еще крепче. Ладьи
нигде не было видно, лишь бушующая масса пены громоздилась
вокруг. Шквальный ветер обрушивал на нас волны, накрывавшие
с головой. В скором времени отец увидел птицу, которая летела в
открытое море на охоту. По ее полету он определил, что буря
продлится совсем недолго. Разбитая и перепуганная, я вновь
забылась в полусне.
Пробудилась я от непривычной тишины и тепла. Шторм утих.
Ярко-голубое, без единого облачка, небо и высокое солнце радовали
глаз. Бескрайнее, доброе, ласковое море умиротворенно вздымало
и несло нас на своей зеленовато-голубой груди. Отец сделал что-
то вроде люльки, переплетя боковины мачты канатами, и усадил
меня туда. После полудня он, сквозь легкую воздушную дымку,
разглядел землю. Это очень обрадовало нас, и мы вознесли
благодарственную молитву покровителю путешествующих Уту,
Земля сначала приблизилась, а потом неумолимо начала удаляться, и отец принял решение оставить мачту и плыть к земле.
Я забралась на его широкую, надёжную спину и ухватилась за
длинные волосы. Когда, отталкиваясь ногами от мачты, отец
случайно расцарапал в кровь ступню, он с грустью произнес: "Увижу
ли я завтрашний день", - и истово взмолился богу моря, прося у
него защиты от акул.
Мы долго плыли. Морская вода очистила, промыла и присолила
рану, она не кровоточила и отец успокоился. Уже близка была
низкая песчаная коса острова, далеко выступавшая в море, когда
появилась акула и принялась рыскать около нас, примеряясь. Отец,
продолжая плыть, следил за ее гибким, мощным телом, кружившим
вокруг своей жертвы, все более приближаясь. К концу каждого
третьего круга акулы он зажимал мне рот и нос ладонью, глубоко
нырял и плыл под водой. Акула, потеряв из виду добычу, начинала
всякий раз охоту вновь.
До косы оставалось не более тридцати локтей, когда я
захлебнулась и сильно закашлялась. И тут отец, занятый мною,
перестал наблюдать за акулой, а она, проплывая рядом, задела
его плечо и содрала большой кусок кожи. От крови голодная после
шторма акула обезумела и набросилась на нас, выставив два ряда
страшных зубов. Прижав меня к себе, отец отбил ногами первый
ее наскок, но акула с холодной яростью бросилась вновь и сомкнула
разинутую пасть на ноге отца. Она не успокоилась, пока не откусила
и вторую ногу. Истекая кровью, обессиленный, отец плыл к берегу
до тех пор, пока его руки не коснулись дна. И здесь он потерял
сознание, и его голова скрылась под водой, но я тут же приподняла
ее. Не приходя в себя, отец умер.
Шеми затряслась, забилась в рыданиях, ибо эта боль была
вечной. Муж и дети обняли ее. Девочки забрались на колени к
матери и, тукаясь носиками в щеки, принялись целовать ее. После
того как она, несколько раз глубоко вздохнув, успокоилась, повествование продолжил Мешда.
- В тот день мы с моей матерью собирали на косе ракушки для
бус. Там мы и нашли ее. Она молча стояла в воде и, дрожа, прижималась щекой к лицу своего отца. Матери стоило больших трудов, не зная языка, уговорить ее поесть и, оставив умершего, пойти с нами. Я был единственным ребенком в семье, ибо лоно матери моей больше никогда не открывалось родами, а ей всегда хотелось иметь
девочку. Мы с отцом жалели грустную, маленькую Шеми, а мать
очень любила ее, ласковую, послушную, и удочерила, чтобы не
отдавать в храм. Там бы, конечно, Шеми, как и всем сирым, дали
приют, накормили и одели, но она сама и ее дети были бы навсегда
рабами.
На обряде удочерения присутствовали все наши ближайшие
родичи. Как принято, мама легла в нарядную постель и протащила
Шеми под юбкой к ногам, как бы родила ее на свет. Затем мама
приложила Шеми к своей груди и дала ей пососать грудь. После
этого мать и приемная дочь, омытые теплой водой и связанные
вместе цветочной гирляндой, на виду у приглашенных
родственников четыре раза обошли постель. И наши боги стали
богами Шеми, и наш дом стал ее домом. Отец взял ее на руки,
вознес к небу и во всеуслышанье произнес: "Мой ребенок!" А потом
было обычное праздничное угощение, посвященное увеличению
семейства.
Гаур, ну-ка, принеси табличку удочерения нашей мамы, -
легонько подтолкнул сына Мешда. Гаур стрелой взбежал по
лестнице, заскочил в комнату отца и без промедления возвратился.
Приняв от него табличку, Аннипад поднялся и в благоговейной
тишине громко и отчетливо прочитал документ, заверенный
списком свидетелей. "Шеми по имени, от лица ее самой, Урсатаран,
гончар, сын Шунумуна, гончара, в качестве дочери взял. В
будущем, когда бы то ни было, если Шеми Урсатарану, отцу своему
скажет: ты не мой отец, - то она должна быть отдана храму; а
если Урсатаран скажет Шеми: ты не моя дочь, - имущества своего
он лишится. Именем бога Ана, бога Энки и эна Уренки они
поклялись. Год, когда эном Города стал энси Уренки."
Опустив табличку, Аннипад глубоко задумался.
- Да, Пэаби, твой дед - герой. Преклонение вызывает его воля
к сохранению жизни своего семени. Дух божий обитал в нем. Скажи
о, почтеннейшая, - обратился он к Шеми, - не сохранилось ли в
твоей памяти название реки, на берегах которой обитало ваше
племя? Мой друг, кормчий Урбагар, бывал во всех известных
шумерам заморских странах, а о многих других знает из рассказов иноземных мореплавателей. Он мог бы сказать, где твоя отчизна
и как туда доплыть.
- Я, господин мой, за эти годы запамятовала не только название
реки, но и язык своего племени. Помню лишь имя матери: Лидду.
Все вновь уселись за праздничный стол и принялись за еду.
- Шеми! - позвал из соседнего двора звучный мужской голос, -
что Мешда, все еще никак проснуться не может?
- Я скоро зайду к тебе, Мебурагеши, - отозвался Мешда, -
подожди немного.
- Приходи скорее, а то после вчерашнего что-то голова гудит.
Аннипад, взглянув на низко стоящее солнце, налил в чашу чистой
воды и, встав перед гончаром, поклонился ему в ноги и подал чашу
в знак признания его старшинства. Тот от удивления встрепенулся
и, приняв чашу, уставился на энси.
- О, высокочтимый отец лучшей, прекраснейшей девушки во
вселенной, сверкающей как солнце! Дозволь мне в этот светлый
день просить тебя, благочестивый хозяин древнего дома,
благословенного богами, отдать мне в жены дочь твою Пэаби.
Таково нерушимое слово бога, повеление заступницы всех
влюбленных, великой Инанны, владычицы жен, произнесенное ею
сегодня на рассвете. Да сбудется воля божья! - и юноша трижды вознес
руки к небу. Поцеловав в лоб Аннипада, Шеми ответствовала ему
первой:
- Сын мой, ты хороший, честный юноша и достойный человек.
Кто столь славен в Городе, как ты? И ведомо мне: Пэаби тебя
очень любит. Мы бы с мужем иной судьбы нашей дочери и не
желали! Но что
