Большая Кавказская война (военно-политический роман)

Киевский, – промямлил он, грызя костяшку пальца. Всё было кончено. Очарование ночи растаяло, как дым. – Там Лёха Котов живёт… – добавил он постным голосом.
Лёха Котов, действительно, жил на Можайском Валу. Иногда они заседали у него в берлоге, заполненной пустыми бутылками и кино-видео-фотоаппаратами всех моделей и систем, ибо Лёха Котов был фанатом своего дела и безумцем, когда речь заходила о фотографии.
– Вот там меня и выбросишь! – заявила она и подула на свою забавную чёлку, но это было уже данью всего лишь привычке, а не очередной попыткой сбить с панталыку Феликса Родионова, хотя эта её привычка действовала на него, как заклинание факира на кобру. Каждый раз, как только её шикарная чёлка взлетал, Феликс терял дар речи, а если Гринёва ещё бралась за своё контральто, то он вообще таял, как мороженое на асфальте в августе месяце где-нибудь в Крыму.
– Только я тебя очень прошу, – попросил он, объезжая выбоины на дороге, – не выдавай меня, а то ведь сожрут и не подавятся.
Господи, что я делаю, что я делаю? – вопрошал он сам себя и не находил ответа.
– Не бойся, Фелюшенька, – очаровательно пообещала она, глядя на него своими искристыми, карими глазами, брызжущими темпераментом. – Я скажу, что мне позвонили из Европы.
– Кто?.. – упавшим голосом спросил он, потому что в подобную ложь могли поверить разве что весьма наивные люди, а таких в редакциях не держат. В редакциях держат пронырливых и дотошных людей с железной хваткой волка. Ягнята там не водятся.
– Ну, например… знакомый из Турции. Мало ли у меня знакомых на той стороне.
Всё, понял Феликс, я пропал. Это ж надо так вляпаться. Кто поверит в такое совпадение: знакомый звонит из другой страны, чтобы предупредить журналистку о готовящемся выступлении моджахедов.
– Почему ты мне не доверяешь? – спросила она, заметив его кислый вид.
– Потому что на кону моя работа и жизнь.
И пять он поймал себя на том, что никогда не говорит с таким пафосом. Не свойственен ему пафос от рождения.
– Ты проживёшь сто лет, – пообещала она, – а с твоей работой ничего не произойдёт. Я сделаю всё так, что комар носа не подточет.
Обвела-таки, обвела вокруг пальца, подумал он, холодея от дурных предчувствий, обвела, не задумываясь о последствиях, а мне расхлёбывать.
Гринёва снова подула на свою шикарную чёлку, потом посмотрела на него так, что его бедное, измученное сердце бессильно ёкнуло, и он сдался на милость победителю: ещё одно её слово, и он признается в любви, в беспомощности, в беспредельной покорности и растечётся у её ног, подобно лужи патоки, и будет там лежать и исторгать фимиам.
– Не бойся, я тебя не сдам, – ещё раз заверила она его, абсолютно ничего не замечая.
Всё равно через пару дней их газета кого-то пришлёт, утешил он себя, и всё равно они будут писать о прорве. Однако от этих мыслей легче не стало, опростоволосился он, дальше некуда, а на кону «военный отдел».
– Ладно… – слезно попросил он, вспомнив с некоторым облегчением, что Соломка прокололся, обсуждая такие вещи по телефону. Пусть сам и расхлебывает, решил он. – Только, чур, меня не подводить и имя моё не светить, а то меня начальство сожрёт с потрохами и не подавится.
Она засмеялась своим чудесным смехом, с тем низким контральто, которое ему так нравилось и которое делало его безвольным, потом потянулась и поцеловала его с милой непосредственностью в щеку. Он ощутил запах её волос, помады и понял, что когда тебя так целуют, ты не способен к рассудочной деятельности, и все его благие намерения полететь на Кубань и честно отработать свой хлеб, рассыпались прахом. Нет, конечно, я поеду, думал он, и всё сделаю, как положено, но это будет уже работа из-под палки, потому что, кажется, у меня появилась другая более волнующая проблема, чем прорыв несчастных моджахедов. И проблема эта, надо сказать, весьма и весьма соблазнительна. Признаюсь, за эти несколько минут я уже забыл, как эта проблема выглядит в постели, и я снова готов отправиться туда и решить эту проблему сызнова. К тому же, чего греха таить, Лора, думал он, мне чертовски нравилась, ещё до того, как мы поцапались на корпоративной вечеринке. Я даже думал о ней некоторое время, потом, правда, забыл настолько хорошо, что ей удался фокус с прыжком в мою постель. Но теперь, надеюсь, всё изменится. Он немного успокоился, и они ещё быстрее понеслись навстречу судьбе.
Лёху Котова они подобрали на Лущевке. Без него Феликс никак не мог. Во-первых, Лёха должен был всё профессионально заснять, а во-вторых, он давно был живым талисманом их тандема. Расследования, проведенные в компании с ним, получались легко и изящно, на одном дыхании. А самое главное, они дружили, давно, лет пятнадцать, ещё со школы, и водки перепили не меряно. На Лёху можно было положиться. Местами Лёха был парень-кремень.
Разумеется, Феликс рисковал, представив ему Гринёву, потому что по своей природе Лёха Котов был неисправимым бабником, в этом вопросе он перещёголял даже Феликса, и женщины вились вокруг него, как осы над вареньем. Чем же ты их берёшь? – часто задавал вопрос Феликс. Но Лёха Котов хранил глубокомысленное молчание, даже в подпитии не выдавая свою тайну, а объяснял феномен всего лишь природным обаянием. Феликс ему не верил. Какой может быть обаяние, если Бог не наделил Лёху ни ростом, ни приличной физиономией, ни богатырскими плечами, разве что – лёгким характером. Но поди разгляди этот характер первые семь с половиной минут? Но именно в это время, не больше и не меньше, Леха укладывался блестяще, как профессиональный ловелас.
– Фу-у-у… – произнес Лёха вваливаясь с вещами на заднее сидение и на первых парах вовсе не замечая Гринёвой. – Приве-е-е-т… – пропел он таким тоном, когда хотел сообщить, что у него всё в полном порядке и что он тоже не доволен ранними сборами. Именно таким Феликс и воспринимал Лёху – бодрым, неунывающим живчиком, с животиком и короткими ножками, готовым к любым подвигам, лишь бы куда-нибудь нестись, разрезая фарами ночной туман.
– Привет… – ответила Гринёва, глянув на него в зеркало заднего обзора.
И тут он, конечно же, её увидал. Сказать, что на Лёха впал в ступор, значит, ничего не сказать. Естественно, он вытаращил глаза и несколько мгновений его глотка рождала нечленораздельные звуки, какие может рождать только младенец. Только эти звуки были ещё и восторженными. Казалось, такой шикарной пшеничной чёлки, чёрных-чёрных бровей и алых губ он в жизни не видел. Впрочем, это у него было всегда: при каждой новою юбке он словно заново рождался, и вначале, как пойнтер, делал стойку. Феликс только зверски завидовал: так естественно даже он не умел маскировать свои намерения.
– Ёх!!! – только через целую секунду у Лёхи прорезался голос. – Это твой знакомая?! Фел, это твоя знакомая?! – произнёс он на высокой ноте и полез между передними сидениями, и если бы мог, то упал бы на колени Гринёвой, но зацепился, естественно, животом и захихикал глупо, как гиппопотам в болоте: – Господи! – орал он. – Но почему мне так не везёт? Почему я такой несчастный? Почему я такой маленький, плюгавый и никчёмный? Почему я всегда опаздываю, а все красавицы достаются этому охламону?
– Э-э-э… – добродушно сказал Феликс. – Осторожней на поворотах и сядь на место, ты мне мешаешь.
Леха захихикал ещё глупее, угнездился позади, однако сунул свою ряшку вперёд и бесцеремонно принялся разглядывать Гринёву:
– Везёт же людям! Везёт же!.. Эх… Девушка, а девушка, а который час?..
Естественно, у него случился словесный понос, и он исторгнул на Лору Гринёву такой поток комплементов и так дёргался и прыгал на заднем сидении, что пару раз треснулся головой о потолок салона, прикусив язык, но и это не охладило его пыла. Впрочем, кажется, Гринёва сама была в диком восхищении. Остаться равнодушный и не поддаться обаянию Котова мог разве что манекен. Гринёва тоже стала глупо хихикать и поддакивать на той же самой идиотской ноте, что, мол, только и слышала о Лёхе, как о человеке и профессионале, только самые превосходные комплементы. И через пару минут Феликс понял, что не просто ревнует её к Лёхе, а дико ревнует, да ещё и с огромным желание заехать ему в морду. С чего бы Лёхе иметь такой успех, с его-то внешностью. Однако, с кем бы Феликс ни разговаривал, с кем бы ни общался, все, как один, утверждали, что Леха Котов – это высокий, гибкий, как тростник, брюнет с ястребиным проникновенным взглядом, или, наоборот, блондин со стальными мышцами и громоподобным голосом. Не знаю, неприязненно думал Феликс, ведя машину по набережной, как по морю, по-моему, глаза у Лёхи водянистые и блеклые, а сам он маленький и толстенький с битой-перебитой мордой, потому что вечно лезет не в свои дела, в общем и целом вылитый Санчо Панса, только без осла. Осёл у него где-то в сумках спрятан.
Но тем не менее, он запоминался именно таким – высоким, непобедимым брюнетом с талантом обаять. Таким вот талантом обладал его друг – Лёха Котов, и с этим явление ничего нельзя было поделать, а надо было принять как должное и смириться.
– Скажите! Скажите! – никак не мог успокоиться Лёха, – где я вас видел?! Ну где?! – он подпрыгнул от избытка чувств и ещё раз ударился макушкой о потолок и ещё раз прикусил себе язык.
Гринёва засмеялась своим грудным смехом и отвечала так, словно была королевой, а он её пажом:
– А вот и не скажу… а вот и не скажу…
В общем, Феликс сразу понял, что заигрывать она умеет и делал это весьма искусно. Но Лёху так просто провести было нельзя. Он был стреляным воробьём и знатоком по женской части.
– Всё, вспомнил! Ёх… – хлопнул он в ладоши, и морда его засияла, как начищенный пятак. – Фотосессия в Сокольниках!
И Феликс понял, что кроме их газеты, Лёха подрабатывает в столичных журналах. Это была тайна полишинеля, о которой Лёха ничего не рассказывал, потому что стоял на позициях: «Немного хитрости никогда не помешает». Впрочем, он был свободным художником, и подобные фотосессии были его личным делом. А ещё у него была очень хорошая черта характера – на него всегда и во всем можно было положиться, в этом плане он был надёжным, как «опель» Феликса. Стоит ли упоминать, что родом Лёха Котов был из Санкт-Петербурга, но с тех пор, как перебрался в столицу, хотя и не находил, что она лучше его родного города, и, кажется даже, тосковал по нему, но это никоим образом не отражалось на их дружбе. Впрочем, адаптировался он так же быстро, как Феликс, пример, успевал вымыть руки перед обедом. В этом отношении он был человеком мира.
– Слушай! – заорал он, переключая своё внимание на Феликса. – Ёх… Что там Рыба твердил о «стене»? Я ничего не понял!
Феликс так на него глянул, что Лёха понял, что обмишурился, смешно прикрыл рот ладонью и произнёс:
– Всё… понял… о работе ни слова. Брат, прости, свалял дуру. Но всё равно, – он с обожанием взглянул на Гринёву, – она узнаёт! Правда ведь? – он заглянул ещё дальше, туда, где мягкая ложбинка терялась под верхней пуговицей блузки.
– Правда, – ответил Лора, ничуть не стесняясь. – Я уже знаю.
– Вот как?! – вопросительно посмотрел на Лёха на Феликса, словно поймал его на воровстве.
– Дама нас покидает, – безапелляционно произнёс Феликс, останавливаясь возле метро.
– Хм!.. – Лора Гринёва бросила не него взгляд победительницы