Река на север (сюрреализм)

удовольствием посмотрел бы на ноги Листьева из-под простыни, чтобы извлечь тайную выгоду. Ботинки человека, которые стали просто ботинками. Вещь (всегда вторична?), уже отделенная от живого невидимой гранью. Или поковырялся бы в кухонных отбросах на задворках города. Что и делал в своих газетах, метя куда выше. Ощущение безнаказанности из-за обезличенности толпы, не умеющей выбирать своих лидеров, наивно путающей их с апостолами. Стать депутатом городского парламента на всякий случай, авось выгорит. Вполне привычные и родные – полууголовные сферы.
Вторая серия смутила окончательно. За потоком слов ничего не стояло. Завуалированная угроза? Он не мог понять. Словесная шелуха с проскальзыванием «гурманных» словечек, свойственная новой волне. Или новое миропонимание, недоступное никому иному. Иногда казалось, что перед ним годовалый козел, у которого чешутся рожки: «Бе-бе-бе... бед-да-да с нами...» «Все красивое кроваво...» Гипноз денег или пустого живота?
Решился:
– Господин Ли Цой... то ли я дурак, то ли вы так сложно выражаетесь? Говорите прямо.
Если бы опешил, улыбнулся, было бы легче, – как у насекомого, напрочь отсутствовала память. Осталась лишь оскомина, словно от кислого яблока. Ген интеллекта шестой хромосомы явно скатился куда-то в мошонку. Не прерывая разглагольствования, перешел: на тему стоимости бумаги – пересыпание подробностями; на нерадивость подчиненных – высокомерная блистательность; на отсутствие хороших кадров – болезненное сетование. Хотелось ответить: «Ешьте побольше сметаны, отрастите живот и думайте о павлинах... Солидности... солидности... В прошлый раз...»
Перебили:
– Вопрос решен?! – спросил господин Трубочист так, словно не интересовался этим при каждой встрече, словно стоит выйти за дверь, как у них здесь все забудется, съедет куда-то за шиворот, чтобы размазаться по спине.
Неизвестный у окна (доктор Е.Во.) наблюдал исподтишка. Недостающая извилина Аода? Тайный каменщик или советник? Обладатель гуттаперчевого позвоночника или прирожденный исполнитель? Человек, решивший, что умеет протаскивать к власти, трижды на день вываливаемый в перьях и репьях, но слишком любящий деньги и отделения для невротиков.
«Все шито-крыто этими самыми...»
– Незаменимых людей нет... – высказался Иванов в ответ на свои мысли. Какое ему дело до их странного меркантилизма?
– Ну, вот видите! – почему-то обрадовался господин Ли Цой. – Наконец-то... Значит так, о собачках, примерно... – в сосредоточенности пошевелил пальчиками под обшлагами рубашки, – страниц этак... на триста пятьдесят. – Даже не поморщился, не вспомнил о своем синдроме «хоботка», прогнусавил: «...Гвоздь программы, гвоздь программы – съесть три литра килограммы...»  А потом, возможно, нас заинтересует даже энциклопедия… Еще один боец? Честность – не самый лучший капитал (декларированный для простаков), впрочем, и бесчестность тоже. Интересно, за кого голосовал? Ах, да... За нынешнего губернатора, шоколадного короля, разумеется, не за религию «китайских мудрецов» .
– До свидания... господа, – попрощался Иванов.
Непривычное обращение еле слетело с губ. Если бы не эти дурацкие указы. Но по-старому тоже не назовешь: тюрьма, общественные работы. «Разве... разве можно оборвать мысль, привычку семидесяти семи лет. Как его там... то... това... Стало забываться, как, впрочем, и советск... советск...» Память – удобная штука, жизнь по указке иногда спасает от застревания.
– До свидания... – Иванов поклонился в угол, – гос... панове... «Тьфу ты, господи!»
Незнакомый человек (доктор Е.Во.) даже не повел усами. Уткнулся в окно, перекатывая за щекой жвачку. Новый визонер?  Или новый клериканин?
Пальцем – в тухлое яйцо, и испачкаться.
Господин Ли Цой сунул трубку в рот и усиленно втягивал щеки. «Спичечкой, спичечкой...», – едва не подсказал Иванов.
Без году неделя, совершенно незаядлый курильщик, понял: не умеет, для солидности – обгрызенный чубук, коричневая вязкая слюна – сомнительный подарок пищеводу и раздраженной печени.
Не делая паузы, в силу внутреннего уважения, дурных привычек (чтобы только собеседник не раздражался) – поднялся. Вытянул тело из кресла, руки – с подлокотников ненавистно взлетели и отодрали прилипшую рубашку. Как он не любил себя в своей униженности. Беззащитность принципов, обиды. Обнаженность чувств – для отфутболивания. Никакой политики. Складка живота, которому не дают расти. Абстрактность самого существования. Куда его тянет? Вовремя остановиться? Если бы не это проклятое тело и привычка питаться три раза в день. Ясно, его имя нужно задаром. Прошлое – вот что их интересует. Прошлое и настоящее. О будущем не задумываются. Будущее – похмелье, которое не всегда вытекает из настоящего. Но на прошлом можно делать деньги, и они это понимают.
Вчера господин Ли Цой позволил себе вольность: вытащил из кармана пачку зеленых банкнот (антипод беседующих в магазине женщин) и долго тряс ею в воздухе, распространяя тонкий запах краски и, как всегда, нервируя бабочек. Пытался поймать на том, в чем сам давно и крепко засел.
– До встречи. – Ничего не обязывающий ответ на немые вопросы, забытые еще до того, как он покинет кабинет.
Как их подбирают, коротышек, для начальственных кресел. Взгляд так и тянется – пальчики с траурной каемкой торчат из слишком длинных рукавов. Видели бы избиратели. На фотографии лучше – застывший, как марионетка, со вздернутыми руками и приплясывающими чреслами, но в белоснежном костюме. В реальности на денди не тянет.
В забранном решетками вестибюле охранники тупо смотрели телевизор. Открыли дверь, даже не оторвав взглядов от экрана.
Черные бабочки сопровождали до самого выхода, словно извиняясь за нелепых хозяев.
Вне издательства царило пекло. И только река, угадываемая за кварталами в пышной зелени парков и спешащая на север, дышала надеждой и прохладой. Захотелось искупаться, очиститься от дешевых, рвотных разговоров.

***
Если делать вид, что не замечаешь двух человек в защитной форме с дубинками и наручниками у пояса, то жара переносится даже совсем легко. Не поймешь, День Героя? Ура-патриоты с вилами в руках под желтыми паучьими знаменами? UA-уа-уа... Клерикане или нет? А, может, свои, – санкюлоты? Судя по возрасту, нет. Третья сила? Хотя... На всякий случай стоит обойти. На углу улицы тоже толпятся подозрительные личности. Бритые стальные затылки над квадратными плечами. Руки в карманах. Явно организованы. Перекресток заблокирован потными автоматчиками в бронежилетах и зеленых масках.
Человек в машине тайком показал блестящий нож. Нога придерживает распахнутую дверцу. Не хватает двух передних зубов. Шея в красных прыщах, содержимое которых с оглядкой перекочевывает в рот. Тонкие губы насильника, и золотой медальон садиста на безволосой груди. Убивают из-за лени думать.
Мальчишка, пробегая, бросил под ноги петарду. Пес поднял лапу на урну. Нищий подобрал окурок. Старьевщик проехал на телеге.
Государство рухнуло – прорвало канализацию, на поверхности болтаются одни щепки. Время, когда ты начинаешь чувствовать, что старые фильмы, по общечеловеческим меркам, не так уж и фальшивы, а их режиссеры так уж бездарны. Еще один лопнувший миф. Время, когда закатилась звезда обещанного счастья. Напрасно верили.
Перешел на другую сторону, под витрины шикарных магазинов и кафе («Элита», «ШаломЪ», «Берлога» и т.п. – однобокость роста и времени, продавцы, похожие на баобабов и торгующие трансгенной едой), в которые страшно входить (все низведено к желудку), под бахрому выгорающих листовок и разноцветные призывы: «...у старшины Андрея, китового детектива, в подворотне направо, за углом, можно приобрести прекрасный саван». …«И после того, как Бог назначил, чтобы все это постигло человека, вот, Он тогда увидел, что необходимо, чтобы человек знал все, предназначенное ему» . Часть общества, которая чувствует себя оскорбленной. Создали еще одного двухтысячелетнего монстра, а теперь мучаются. Не стоило оглядываться – не из-за страха, а из экономии мыслей и эмоций. Республика, где все живут в ожидании Второго Армейского Бунта – или пришествия Мессии? Что лучше? Вопль на бумаге: «Подарите мне, подарите... билет до Парижа, я хочу уехать из этой чертовой страны!..» Взгляд изнутри, полный ужаса за плоть: заподозрят в ереси, которая не начертана на лице. Смелым перед самим собой тоже надо родиться. Стало так модно упрощаться и чувствовать себя несчастным, что осталось только пренебрегать. ...«Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших, но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха» .
Слишком разношерстная паства, возникшая из серого безверия. Наносная кротость без традиций, без душевного равновесия, на слепом энтузиазме всемирных романтиков. Все в одночасье стали верующими. «...това... (оборвано) не бросай ору... перед лицом всемир... (издевательски зачеркнуто рыжей помадой)...» Со времени Первого Армейского Бунта больше никто не нагибал головы под пулями и не целовал мостовой, хотя привычки зародились и висели в воздухе. «Когда мы, мертвые, проснемся...» – вдруг вспомнил Иванов слова великого норвежца.
Где-то по соседству завыла сирена. Пронеслись машины. Грохнул то ли выстрел, то ли хлопушка. За ветвистой оградой палисадника, в глубине, стоял большой зеленый танк. Люди, сидя на броне, пили молоко из бумажных пакетов. Позеленевший Владимир, сняв шапку, с тоской взирал в сторону России. Город казался съежившимся, как заяц под кустом, лишь река спокойно и мудро, обвивая его, петляла среди холмов.

II.
Дома ждали. Пахло лекарством и подгорелой кашей.
Вторая и третья любовь – никогда не станет первой, даже если ты пытаешься жить по-иному – вытравить из памяти, даже если у каждой из женщин своя терминология любви.
Саския – та, которой всегда мешал пол. (Некоторые женщины забываются в конце концов. Встретив на улице, спохватываешься лишь через пару шагов – рабство памяти.) Не столько верующая, сколько суеверная, оценивающая по двоичной системе: «ласков–неласков»; в старом расписном халате (сексуальный стиль), нелепый парчовый передник с множеством складок, подчеркивающих лепной стан; рыжие ленты в нечто похожем на чепец – голландские фантазии; прядь спереди выкрашена хной – экономия на краске и мастере.
Накинулась с расспросами.
Что мог ответить – сам ничего не понял. Заставить работать за мизерную плату? Разговора не было. Попробовал бы кто-нибудь прожить день на пять единиц национальной волюты (громко звучит). Валюты, которую по привычке называют рублями. Если бы не эти неискоренимые привычки жизни, на борьбу с которыми тратится столько сил, сколько бы он сделал. Кто знает?
– Давно пора написать этому Битову, Соколову или Кураеву! А Пьер?! Париж!
Словно ошпарила презрением. Маленькая прелюдия к большой симфонии. Минутные ссоры переходили в хронические состояния неприязни. Эволюционировала к матриархату с помощью грубых слов и циничных жестов. Молча слушал. Даже через столько лет все еще эпатировала: «жрачка» или «облом». «Собака» – любимейшее выражение в диапазоне от нежности до ярости. Порой он находил в своих куртках зло скомканные платки и обломки раскрошенных сигарет. Хорошо