Доля казачья 11. Белые и красные

что, закоренелых безбожников в стране было: хоть по пальцам их считай – мало. Зато сомневающихся людей,  в себе, и своих чувствах к религии: хоть пруд, пруди.
  Тогда подключили ко всей своей агитации, ещё не виданный здесь аэроплан. Иначе трудно было влиять на массы, по их словам: тёмный был народ!- Посадит невиданную здесь крылатую машину молодой лётчик Весёлкин Саша, на лужайку возле станицы. И толпа народа, со всех ног, бежит туда: все без разбора. Как везде, вездесущие мальчишки первыми поспевают к летательному аппарату. Вылезет из машины комиссар Попугаев Аскольд Нидерландович, потомственный террорист: аж,  в третьем колене.
    Отряхнётся он, задорно: брякая всей своей сыпучей конструкцией. Затем, как петух, рыжие свои перья расправит: и сразу же к народу, с вопросиком.
    - Кто желает, господа-товарищи, на аэроплане по небу прокатиться, да посмотреть кто там,  наверху живёт. Есть такие,  храбрые-желающие?
    А сам расхорохорится весь, и руку на тяжёлую кобуру от маузера опустит, для своего, ещё большего фасону. Помнутся, с ноги на ногу жители станицы. И, посоветовавшись, выберут одного надёжного человека, что бы тот на аэроплане поднялся  в воздух. И всё обсказал потом народу, как там, да что там видел. Всю, как есть, правду им,  и рассказал: депутат значит. Ведь мальчишкам станичным, нет никакого доверия, те и соврать всё могут: не дорого возьмут.
  Сделает Саша Весёлкин, несколько кругов над станицей, да и посадит свою машину на лужайку. А народ уже ждёт станичника: не дождётся: извёлся весь.
    -  Ну, что там?
    Стоит растерянный путешественник, и не знает, как всё обсказать народу, всю свою правду. Все ждут вразумительного ответа, от него: ждут, не дождутся.
    - Не томи душу? – торопят его. Наберётся мужик духу, набожно перекрестится и говорит, совсем уже подавленным голосом: своим дорогим, казакам-станичникам.
    - Никого я там не видел на небе нашем: всё простор там, да облака плывут. Братцы-казаки: все глаза свои проглядел.  Не хотел грех на душу брать, да пришлось! Так и шла успешно агитация, из одной станицы в другую. И всё, тот же самый вариант, везде успешно повторялся.
  - Только мальчишкам было всё равно уже, что там было, или не было на небе.  У них появились уже своя мечта: как болезнь неизлечимая: летать им хотелось! И они торопились в новую неизведанную жизнь, со всеми её войнами: голодом, слезами, и радостью.  Они рвались в небо, как птицы. К своим самолётам: и в бездонное синее небо, к свому счастью. Но скоро казачьи станицы потрясла тяжёлая для всех весть. Она очень обсуждалось казаками, и важнее её по значимости, уже давно не было, во всей округе.
    В одной из станиц, красноармейцы арестовали Никодима Ивановича Чёрного.  Хоть и старый он был уже, а всё ещё служил народу, и Господу Богу: верой и правдой служил. Но всё это, не спасло его от ареста. А только привлекло к нему излишнее внимание властей.  Хотел он вразумить разрушителей церквей, и встал на защиту новой церкви. Не позволю вам слуги дьявола, храм Божий поганить, нет у вас такого права. Но тут он глубоко ошибался, за что тут же и поплатился. По приказу комиссара Попугаева Аскольда Нидерландовича, он был арестован красноармейцами, и на ближайшем пароходе отправлен, в Хабаровскую тюрьму.
  Продержали его там не долго. И новые власти, решили, опять же, пароходом,  отправить его в Благовещенск. И уже там,  на месте, собрать весь нужный материал для его суда. И вот по всему Амуру, по всем его стойбищам, селам и станицам,  пошла печальная для народа весть. И по пути она, всё разрасталась страшными подробностями. И многие верующие искренне плакали:  затронула их крепко, эта неуклюжая, и никому не нужная  правда. Не было на Амуре, такого места, где он не побывал бы в своё время, со своими проповедями.  Любил он это дело, и всю свою жизнь посвятил своему творчеству, иначе всё и назвать было трудно. Или же, неведомое нам,  состояние его души.
    - Именно, поэтому его везде знали и любили, как своего родного человека: душевный он был человек, и неповторимый! А сейчас, и сам он стал на край позорной для всей России гибели.
    - Повезут нашего батюшку Никодима, в Благовещенск на расстрел, - волнуются казаки.
  Тут и мёртвый не выдержит такого произвола, не то, что живой человек: вот и поднялся он, бунтует.
  Оперативно казаки собрали общий сход казаков, и,  посовещавшись там,  решили, что ни в коем случае нельзя отдавать отца Никодима, на растерзанье властям. Иначе всё это дело не назовёшь, как самосуд. Многие станичники помнили его ещё по маньчжурской компании.
  И даже-то, что сама императрица Цы Си: ему и его сану, большое уважение оказала. Передавалось казаками, как легенда: из уст в уста, и всё сказанное обрастало потом лихими подробностями.
    - Он там один, против целой школы монахов-убийц, не побоялся выступить.  И за отца своего постоял там, честь его защитил: один бился.  И за весь Христианский народ он сражался, и то же победил там. И за веру нашу, русскую: за всё казачество бился один. И уже слышалось, среди множества людей, как гул, предвестник бури. Надо весь казачий народ поднимать: и боем взять, да отбить нашего героя, не дать власти расправиться с ним.
Повисла тягостная тишина в воздухе. Даже слышно стало, как стучат разгорячённые сердца казаков.
  Все станичники отчётливо понимали, что всё это могло закончиться для всех их, и семей их тоже.
  Тут, и именно сейчас: крамола против новой власти готовится, не иначе, всё толковать будут.
  И докажи потом, что не так всё тут было, на этом сходе. И, что хотели казаки восстановить справедливость в природе, не более того. И как-то защитить себя, от произвола властей.
  Поднялся Лука Васильевич, и все казаки замолчали. Уважали они старого атамана, ибо не было в округе, человека справедливей его, и мудрее.
    - Не надо весь наш народ поднимать, это будет очень подозрительно для всех, и плохо закончится. Тут на кон не одна жизнь будет поставлена. У меня есть другое предложение. Надо всё сделать так, что бы и волки были сыты и овцы целы. Попробуем казаки, всё по-другому организовать. Сейчас все казаки расходятся по хатам, и всех успокоят там: свои семьи и чужие. Не надо привлекать к этому делу лишнего внимания властей.
  А я останусь здесь с десятком молодых казаков, хотя они уже и не молодые сейчас, из моей бывшей сотни.  У нас есть, о чём с ними поговорить,  да, и обсудить кое-что надо. И ещё нам надо несколько человек наблюдателей, чтобы потом они, всю правду народу донесли: мало ли, что там у нас получится.  Правда, и только, правда, должна быть известна народу! И в этом наше спасение.
  Этим делом  занялись старики, от них у нас тайн не было. Знали мы, что они,  ни за что,  никого не выдадут, хоть на дыбу их тащи. Хоть и в годах был тогда мой отец, но всё же решил последний раз тряхнуть стариной: а там, пусть будет то, что на кону ему от роду,  написано. То пусть и случится с ним. Так он сам решил.
  Сейчас время сенокоса, и трудно будет властям посчитать всех казаков: это только нам и надо. И если даже захочешь, то за всеми не усмотришь. Ещё нам надо казаки: приготовить сменных лошадей, чтобы они сухими оставались, а которые в деле были, тех потом в лесу спрятать. От глаз людских, и особенно властей наших,  подальше. Как прилетит наш связной голубь из Хабаровска, или парочка для большей гарантии, так и отбыл пароход в Благовещенск.
    Работает ещё старая связь контрабандистов на казаков. Как и раньше, ещё при царе работала. Есть одно место на Амуре, где пароход идёт под самым нашим берегом, и никак, не иначе. Там мы ему и встречу приготовим, по всем казачьим правилам. А остальное казаки: что там, и как получится: дело нашей удачи. Ждали казаки в засаде пароход, и конечно волновались. Были здесь: я со своим отцом, Василий Шохирев, Алексей Федоркин, и ещё с пяток старых проверенных товарищей, бывших разведчиков.
Алексей Федоркин, совсем недавно вернулся с фронта первой Мировой войны. Весь израненный и оттого озлобленный. Но жизнь дома, помогла залечить его многочисленные раны, и прежняя его весёлость снова стала проявляться в его добром характере. Отчаянным пулёмётчиком он был в эту войну. Кого он только не косил, со своего Максима и немцев, и австрияков, и мадьяр.
    И счёта не хватит всех тех перечислить, кто попадал под свинцовый огонь его пулемёта. И кто навсегда остался лежать в далёкой, и  холодной России.  Даже сам батька Махно, к которому он попал, когда убегал из немецкого плена. Не один раз ставил в пример своим хлопцам Алексея.
- Дюже гарный, хлопец, Амурский казак, Алексей Федоркин, а пулемётчик ещё лучший. Режет из него врагов, по-чёрному, что тут ему всякий позавидует: «мастер своего дела». Так на немецком паровозе с медными вензелями в одну строчку написал: батька Махно, да ещё точку поставил. Всего в одну очередь пулемётную и уложился.
    - Хотел я помыться, после боя, а тут с водой проблема, так Алёшка мне и говорит. Не горюй батька, всё твоё дело легко поправимое.
    - Такому герою как ты, грешно страдать, когда воды кругом хоть залейся. И на тачанку к своему пулемёту, враз подался.
  Сначала большой переполох начался, среди наших казаков. А когда огляделись они, что к чему,  то смех всех разобрал. И гордость обуяла их за такого пулемётчика.  Правда, паровоз тот,  теперь, что дуршлаг стал, весь в дырках. Хорошо только в режиме лейки работает, хоть душ с него принимай. Не хотел батька Махно такого пулемётчика от себя отпускать, тот и Европу всю прошёл, и наши все горячие места: везде повоевал.
    - Я тебе Лёшка, папаху со своей головы дарю. Умеешь ты с всякими людьми ладить.  Ты у меня,  давно бы,  в полковниках ходил, или того выше, генералом стал!  Но раз ты домой собрался, то держать тебя не смею. Герой ты настоящий, и ценю я тебя за это.  Всему Амурскому казачеству, от меня привет передай, и низкий поклон казакам от меня. Геройских казаков ваша земля Дальневосточная плодит, не хуже наших запорожцев они, колыбели всего казачества русского.
  Сотню бы мне казаков, таких как ты, Алексей. Так я бы с ними всю Европу, под подошву своих сапог подмял. И плясать бы их заставил гопака нашего.
  Потом Махно, решительно тряхнул своей рукой с зажатым в ней: революционным, именным маузером, от самого Троцкого у него подарок был: как отрезал.
    - В зад бы они нас целовали, с тобой Алексей, да всех казаков наших. По гранате бы им в штанишки, распашонки, да манишки: революционерами себя называют? – Господа рогатые!
    - Наливай Алексей горилки, а то скучно мне стало, и хлопцы мои что-то приуныли.
  Мы тебе проводины устроим, друг ты мой: по высшей категории, высокой чести тебя  удостоим!
  Не часто рассказывал Алексей про батьку Махно. И всё же, не понятно было окружающим, как же он так быстро подружился с атаманом, которого все боялись: и красные и белые, и зелёные, и русские, и не русские вояки.  Наверно горилка им помогла, карты: да ещё артистичная его стрельба из пулемёта. И конечно безудержная храбрость Амурского казака. Но когда выпивший был Алексей, всегда вспоминал своего друга Махно добрым словом. И привет от него передал казакам, с низким поклоном.
    - Вам Амурские казаки, от Батьки Махно привет.  Вот где гуляет батька, так гуляет!  Всех врагов революции