ведром не перехожу.
– А кому переходите? – не удержался Цветаев.
– Всем остальным.
– Спасибо, – ответил Цветаев и со странным ощущением разоблаченного шпиона отправился дальше.
Странное это было ощущение, словно тебя раздели, и ты потихонечку, шаг за шагом облачаешься на ходу. Нехорошее ощущение скрытой опасности, и пока ты не надел последнюю вещь, ты сам не свой, и потом ты тоже сам не свой, потому что зависишь от кого-то, а это очень плохое чувство. Явка на Прорезной, 12, Б, засвечена, потому что если начнут искать, то оцепят весь район и найдут, обязательно найдут. Впрочем, он не хотел думать, что мужик проболтается, хотя в нём что-то было неестественное, потом он понял, что именно: мужчина красился, а это настораживало, как всё ненатуральное, как обманка, как манок, как сама идея площади «Нетерпимости» – не первозданность, а вторичность.
Когда Цветаев добрался до Казацкого отеля на углу Михайловской, то уже светало. Майдан спал. Все эти палатки, доски, проволока, камни, все эти покрышки, бутылки с коктейлем Молотова, брёвна, палки, щиты и прочее, предназначенное в конечном итоге, чтобы убивать людей, всё требовало очищения. Всё, что зародилось здесь, должно было сгореть в огне и остаться в памяти лишь как символ человеческой грязи, тупости и фашизма, нет других определений тому, что случилось.
Цветаев начал со стороны Главпочтамта, двигаясь к Прорезной. У него была та самая последняя бутылка с коктейлем Молотова из башенки. Было тихо и сонно. У перехода Цветаев облил гору покрышек остатками горючей жидкости и бросил спичку. Огонь занялся не сразу, побежал дорожкой вдоль палаток и тротуара. В отдалении лениво гавкнула собака. Цветаев свернул за угол и быстро пошёл вверх по улице. Его охватило знакомое волнение, но он и мысли не допускал, что братьям Микулины дали маху, хотя именно на этот случай у него был приготовлен план «б», тот самый, который не одобрил Пророк.
На Пушкинском спуске его ждал «косоглазый», на заднем сидении которого притаилась «Машка, завернутая в покрывало из магазина Татьяны Воронцовой. Цветаев объехал район сверху, и испытывая с каждой секундой всё большее волнение, спустился по Михайловской до дома номер семь и с облегчением вздохнул: напротив уже стояла пожарная машина, а по тротуару нервно расхаживали двое пожарных, похожие на друг друга как две капли воды, правда, рукав одного из них был повязан жёлтой лентой.
Цветаев заехал за ограждение и вышел, прихватив «Машку». Со стороны майдана было ещё тихо, только собака заходилась в лае.
Братья Микулины дружно отдали честь. Пожарная форма на обоих висела, как на пугалах.
– Оружие есть?
– Есть.
– Кто из вас Рем?
– Я, – ответил тот из братьев, на рукаве которого была повязана жёлтая лента.
– Встанете сейчас внизу, справа от гостиницы. Двигатель не глушить. Выйдут они из этих ворот, – Цветаев показал на проулок напротив. – Четверо конвойных. Двоих передних берёте вы, двух задних – я. Следите за мной, сигнал – мой выстрел.
– А потом что делать?
– Потом мы забираем человека и уходим. На всякий случай раскатайте рукава и налейте воды. В общем, сделайте вид, что вы пожарные.
– А-а-а… А зачем?
– Майдан горит!
– Майдан?! – удивились они, и только тогда любопытство проскользнуло в их голосах.
Теперь действительно были слышны крики, но не ужаса, а первой, ещё неясной тревоги. Братья Микулины бросились к пожарной машине, через минуту уже раскатывали рукава в конце улицы.
Цветаев сел в «косоглазого» и стал ждать. Нет ничего хуже ожидания, думал он. Выйдет или не выйдет, сбудется или не сбудется? Зубы заныли, как перед атакой, а в животе поселилась слабость.
Часы показывали пять минут седьмого, когда решетчатые ворота наконец отворились и появилась колонна. Впереди шли двое конвойных. Орлова, который обычно вышагивал в первых рядах, однако, заметно не было. Наверное, он с той стороны, которая мне не видна, подумал Цветаев и высунул «Машку» в окно, поймал в перекрестье панорамы голову охранника, нажал на курок и, не проверяя результат, тут же перевёл прицел на второго охранника и убил его выстрелом в спину. После этого выскочил и побежал к пожарной машине. Навстречу ему с безумным лицом нёсся пленный.
– Куда?! – крикнул Цветаев, – Куда?! Вниз! Вниз!
Но пленный со всё тем же безумным выражением на лицу, шарахнулся от него в проулок на Житомирскую, на которой было точно так же опасно, как и на Михайловской.
Братья Микулины добивали охрану. Рем с жёлтой повязкой на рукаве, уже вопросительно поглядывал на Цветаева.
– Вниз! – снова крикнул Цветаев всем тем, пленным, которые бежали навстречу. Вниз! Орлов! – крикнул Цветаев, вертя головой. – Орлов! Герка! Видел Орлова! – схватил он за руку пленного, который не мог сообразить, что ему делать. – Видел?!
Но пленный вырвался и побежал прочь.
– Где Орлов?! – схватил Цветаев другого.
Он так торопился, что у него даже не было времени, что произнести обычное жаглинское: «Ляха бляха!», чтобы напугать человека.
– Какой Орлов? – человек уставился на него невидящими глазами. – Отпусти! Ты что с ума сошёл? – Но, увидев «Машку», испугался ещё больше, решив, что его сейчас убьют.
– Со шрамом на лице, – показал Цветаев.
– А! – облегчение кивнул пленный. – Так он в клетке.
– Где?!
– Там! – морщась, крикнул пленный. – Отпусти!
Цветаев побежал вверх по улице, туда, куда побежала большая часть пленных. Он вдруг сообразил, почему они так делают: подальше от майдана, которого боятся пуще смерти, не зная, что майдану сейчас не до них, что он спасает свои жизни и свои идеалы, ибо нет ничего идеальней, чем вонючие палатки, крысы и грязные баррикады.
Во дворе его едва не убили. Цветаев увидел вспышку, инстинктивно дёрнулся назад, и пуля ударила в стену у него над головой. Точнее, всё произошло наоборот, но Цветаев воспринял происходящее именно так, как воспринял. Он отбросил ненужную теперь «Машку», выхватил пистолет и побежал в тёмное парадное, откуда в него выстрелили.
Пистолет был короткоствольным, с широкой рукояткой. Цветаев успел отстрелять из него в подвале многоэтажки всего одну обойму, и не особенно доверял ему, сказалась привычка к автомату, и он вдруг подумал, что пистолет – это то же самый нож, только с длинным лезвием. Это глуповатая мысль пришла к нему абсолютно кстати, потому что в него снова выстрелили в тот момент, когда он пересекал освещено пространство в коридоре, и это уже была роскошь, подаренная противнику. А надо было всего лишь перепрыгнуть через батарею, обойти слева через помещение, заваленное спортивным инвентарём, то есть делать хоть что-нибудь, авось сделаешь правильно, и выстрелить тому в ногу. Бандерлог упал с таким воплем, словно ему отрубили член. Он вопил и катался, как пьяный медведь, по полу, волоча за собой кровавый след, пока торопящийся Цветаев, не промазав пару раз и с третьей попытки всё же попал ногой в бок:
– Где Орлов?! Где?!
И услышал, глядя в искаженное ужасом лицо, просящее сохранить ему жизнь, просящее забыть майдан, «Беркут», рукоблудную войну на Юго-востоке, разрушенные города и села, предательство славян и кровь братьев:
– Там! Там! Там!
Штанина у него сразу густо пропиталась кровью.
– Какой же ты воин, – наклонился Цветаев, – если даже достойно умереть не можешь?
– Русский, только не убивай! Только не убивай!
– Да ты ещё и не местный?!
– Поляк… У меня друг есть… – попытался разжалобить, показав пулю на цепочке, – не убивай ради бога, он меня ждёт!
– Ещё и педарас! – покривился Цветаев.
– Я знаю, тебе это не понять… я отверженный раб… – бормотал «пшек», – гей-пасси…
– Да, куда уж, – согласился Цветаев, брезгливо отстранясь от искаженного страхом лица.
«Пшек» бормотал всё тише:
– Не убивай… только не убивай…
Его руки, сжимающие рану, разжались и упали на пол, голова склонилась набок. Готов, понял Цветаев и побежал искать Гектора Орлова.
Он нашёл его в клетке, в баскетбольном зале, превращенную в тюрьму, сбил хлипкий замок дубовой лавкой, которую прихватил из коридора, и влетел внутрь:
– Живой?!
Гектор Орлов показался мёртвым: остекленевший взгляд и оскалившийся рот с запекшимися губами взывали к осмыслению ситуации. Ноги у Цветаева подкосились. Всё напрасно, понял он. Что я теперь Антону скажу?!
– Вода есть? – вдруг повернул голову Орлов.
– Есть, есть, старик, есть! – обрадовался Цветаев, но вместо воды мог предложить только сухое итальянское вино.
К его удовольствию, Гектор Орлов влил в себя всю фляжку и приказал, заплетающимся языком:
– А теперь тащи меня, но осторожно, у меня рёбра сломаны.
Глава 4
Предатель
– А Сашка где? – первое что спросил Гектор Орлов, когда открыл глаза и посчитал: их было только двое – двое, склонившихся над ним. Он перевёл вопросительный взгляд на дверь за их спинами, как будто Жаглин должен был войти и прокричать своё бесшабашное: «Ляха бляха!», а вслед за ним должна была появиться их бесшабашная юность и тоже прокричать что-нибудь эдакое, например: «Любите друг друга, верьте в друг друга, не предавайте друг друга!», а не собачьтесь по поводу и без повода.
– Нет Жаглина, – сказал Пророк таким странным тоном, что Цветаев удивился, раньше Пророк о Жаглине унизительно не говорил.
– Как нет?! – только и воскликнул Орлов.
Напичканный лекарствами он проспал двое суток, и Цветаев уже стал беспокоиться, но Пророк сказал: «Только лучше будет».
– Убили его.
– Убили! – Орлов вскочил, но тут же, закашлявшись, упал на подушку: – Сука!
И глаза у него вспыхнули куражным светом. Без этого куражного света Орлов не был бы Орловым, и их школьными годы не были бы школьными, а напрасно прожитыми годами. Цветаев понял, что любит не только Гектора Орлова, Тошу, Ирку Самохвалову, но и Лёху Бирсана, которого все вычеркнули из жизни. А ведь Лёха должен был с ними быть, и был в самом начале, но сделался предателем, и теперь о нём никто не вспоминал.
– Не волнуйся, тебе вредно, – со свойственным ему авторитетом заявил Пророк и принялся суетиться, как наседка над яйцом. Побежал на кухню, принёс куриный бульон с половинкой варёного яйца и мягчайшую булочку, по правую руку от Орлова положил ложку, по левую – вилку и отстранился, полюбовавшись, как тёща на зятя. Цветаев почувствовал себя чужим на этом празднике жизни – так за ним ухаживала только его любимая жена Наташка. Воспоминания захлестнули его крепче, несколько мгновений он находился в оцепенении, слова долетали словно из Канзаса.
Пророк между тем сновал из комнаты в кухню и обратно. Цветаев усадил Орлова в кресло и обложил подушками. Орлов, словно извиняясь, улыбался.
– Как же так?.. – спросил он, глядя на Цветаева почти старческими глазами, ранняя тень смерти легла на них и испугала Цветаева, ему казалось, что Орлов вот-вот умрёт, а вместе с ним умрёт часть прошлого, которое он так любил, потому что прошлое придавало ему силы и не давало пропасть.
– Что? – переспросил Цветаев, хотя, конечно, понял вопрос.
– Я говорю, как же так?
– Старик, это длинная история, – пожал плечами Цветаев, говоря тем самым, что тема неоднозначная и потому требующая осмысления, как и в случае с Лёхой Бирсаном, хотя с Лёхой как раз всё было железобетонно, доказательства на лицо в виде отбитых почек у Пророка. – Я не знаю… –
