ОТОБРАЖЕНИЕ

мучительном состоянии прошло три дня. Я сказался больным, и меня освободили от вахты. Медик после осмотра вынес вердикт, наедине со мной, что у меня обычный приступ ипохондрии. Она, как правило, лечится, сказал он, приблизился к моему уху и кое-что сообщил. Потом похлопал меня по плечу и выставил за дверь. На прощание сказал, пару дней даёт на поправку здоровья.
  Снова увидел её в столовой. Она сидела в окружении подруг и о чём-то оживлённо беседовала, жестикулируя левой рукой. Её перебивали, прерывала монолог подруг она, то смотрела настойчиво в глаза подругам, то бросала по сторонам быстрые мечтательные взгляды. Иногда запускала левую руку в густую волну шелковых каштановых волос, но при этом водила по пустой тарелке вилкой. Как говорили во времена седой старины, она похитила моё сердце.
  Наши взгляды скрестились, как шпаги, и брызнули искры. Минутная слабость в ногах, дрожь в коленях, волна беспокойства в груди быстро прошли. Она искренне и открыто мне улыбалась. Я улыбнулся в ответ, может быть несколько глуповато и пошёл к ней навстречу. Она поднялась из-за стола и двинулась по проходу вперёд. Ей уступали место, сторонились.
  Встретились мы в намеченной кем-то свыше точке рандеву.
  - Здравствуй, – сказала она. В голосе чувствовалось волнение. – Давно хотела с тобой познакомиться, да не выходило случая.
  Я тупо кивнул головой. Язык мой меня не слушался.
  - Я сейчас свободна, - продолжила она. – Если хочешь, можем пойти…
   Не даю ей закончить, беру тёплую мягкую ладошку в свою руку и увлекаю за собой…

                                               ***

  Плутон.
  Кто бы мог предположить, что именно за этой планетой начнутся некие странности в поведении экипажа и самого командира крейсера.
  Необычное в поведении некоторых членов экипажа заметил во время завтрака. Равнодушие во взглядах. Скованность движений. И тишина. Полная и абсолютная! Это было так нетипично. Обычно в столовой висел приятный гул мужских и женских голосов. Кто-то делился своими впечатлениями, кто-то рассказывал смешную историю и слышался смех. Но сейчас же…
  Поначалу отнёс сии несообразности к собственной усталости: сменился с вахты, но вместо сна предпочёл работу, несколько дней кряду не записал ни одного слова в дневник.
  Едва открыл страницу. Едва встряхнул пальцами, как пианист резким движением расслабляет их перед исполнением виртуозного произведения. Едва настроил мысли на творческий лад, вдруг сильный топот ног в коридоре отвлёк от работы.                  
  Навострил ухо. Прислушался, ожидая чего-то неопределённого…
  Топот стих за дальним поворотом и снова установилась тишина в отсеке.
  Снова вернулся к дневнику. Повторять манипуляции смысла не было. Быстро отщёлкал по клавишам первые слова, как снова раздался топот ног, сотрясших пол и переборки. На этот раз чувство паники дало мелкие, но живучие ростки в груди. Стало вмиг совершенно неуютно. Собственная каюта показалась металлическим саркофагом, украшенным изнутри красивой отделкой под старину из пластика и дерева. Гнетущее ощущение тревоги заколотило в затылок металлической кувалдой.
  Шум нарастал одновременно с двух направлений. Росла звуковая волна, неся на своём гребне далеко не позитивные импульсы. В какой-то момент направленный бег сошёлся в одной точке, шум возрос до критической точки возле двери в мою каюту. Малое время висела тишина, пронизанная шумом, грохотом, вознёй, стуком и металлическим звяканьем. И топот стал равноудаляться от моей каюты. Но к нему присоединился новый звук – воющей сирены; затем в каюте из динамика послышался сигнал тревожного оповещения. Сухой голос назвал номера кают, хозяевам которых категорически запрещено покидать помещение без надлежащего на то разрешения командира.
  Естественно, я был в том списке. «Что за чудеса? – удивился про себя, - в чём причина столь строгих запретов. Почему звучит тревога, что случилось за те немногие минуты, как я покинул вахтенный отсек, позавтракал и вернулся к себе?»                  
  Любопытство мной овладело нешуточное. Закрыл страницу. Выключил компьютер. Для чего-то поправил одежду и, не смотря на запрет, приотворил нешироко дверь и выглянул через щель в коридор.
  Меня испугал цвет стен. Они матово блестели серо-стальной краской. Но этого просто не могло быть, так как пару минут назад бойкий яркий изумрудный колер радовал глаз. Однако то, что не могло быть, уже наличествовало. Коридор пуст. И я решился выйти. Едва переступил порог, как меня окрикнули строгим, металлическим голосом:
  - Стажёр, разве вам не запретили покидать каюту без разрешения командира?
  Я повернулся в направлении голоса и чуть не присел на корточки. Передо мной возник, будто из пустоты начальник службы безопасности. Его пустые глаза равнодушно смотрели на меня и сквозь меня. Лицо без эмоций. Плотно, в нитку, сжат рот. Губы побелели. Больше всего поразил костюм. Не привычный для всех членов экипажа, несущих вахту или дежурство, тёмно-синий комбинезон, а двойка – свободные чёрные брюки заправлены в высокие ботинки и куртка-реглан из свинцового цвета материи.
  - Вопрос повторить? – не сказал, проскрипел он.
  - Нет, - бурчу и возвращаюсь в каюту и плотно прикрываю дверь.
  Сел на кровать и задумался. «Сто тысяч парсеков птице Раух под хвост! – чуть не высказался вслух. – Что происходит?»
  Минуту спустя в каюте выключили свет. Над дверью загорелась блёкло-зелёная лампочка дежурного освещения. По коридору изредка раздавались поспешные шаги, таявшие в глубине корабля.
  Прилёг на постель. Закрыл глаза. Что ещё оставалось делать? Попытался уснуть.
  Отдых получился кратковременным. В дверь сильно забарабанили кулаком.
  - Почему долго не открывали, юнга? – с порога спросил начальник Службы Безопасности.
  Я не успел открыть рот, как он огорошил новым вопросом:
  - Эт-то что ещё за карнавальная одёжка?
  Сильные пальцы скрутили ворот, и он уставился своими чёрно-карими глазами на меня в упор. От растерянности я не смог вымолвить ни слова; причём карнавал и одежда, на мне был мой форменный тёмно-синий костюм, не комбинезон, обычная пара из брюк и куртки.
  Он втолкнул меня в каюту. На пороге остались стоять два охранника, которых прежде в глаза не видел, но в этом нет ничего удивительного, численный состав крейсера более четырёхсот человек. Начальник прошёлся по каюте, подозрительно осмотрел все закутки, хотя о каких закутках может идти речь в помещении полезным объемом немногим более шести с половиной метров. Тщательно просмотрел содержание письменного стола. Открыл компьютер и вскользь пролистал файлы. Встал на стул и постучал по потолку. Пустоты в потолке отозвались непривычно мелодичным протяжным гулом. По его виду не мог точно определить, что он пытался отыскать в моей каюте. Затем начальник СБ открыл гардероб: узенький шкаф с парой тройкой вешал с одеждой.
  - Откуда запрещённая форма? – воззрился он на меня, - тайно сочувствуете хроноситам, юнга?
  Я не нашёлся, что и ответить, потому что понятия не имел о них, что и сказал и тотчас же получил сильную оплеуху и оказался на полу.
  - Это самое малое, что вы можете получить за сопричастность к мятежникам!
  «Бог ты мой, - чуть не воскликнул я горестно, - какие ещё мятежники? Где? у нас на крейсере?»
  Но начальник СБ выбросил всю одежду из гардероба на пол. Указал пальцем и приказал быстро сходить на склад и получить новую форму, указательным пальцем ткнул себя в грудь.
  - Сынок, прояви не только расторопность, но и лояльность существующему строю. А не то не ровен час, - он зычно и опасно рассмеялся, - нарвёшься на неприятности.
  Вышвырнутый из каюты, я полетел по коридору. Чтобы придать скорости, начальник пинком под зад придал мне ускорения. Я бежал, по полупустым коридорам не зная, куда: всё, абсолютно всё изменилось. Я не узнавал коридоров хозяйственной части. Мне казалось, крейсер по чьей-то жестокой прихоти изменился не только внутренне, но и наружно. На стенах отсутствовали светильники, матово-серый приглушенный свет лил отовсюду. Он сочился сквозь перфорированный металлический пол. Он проникал через сами металлические стены, постоянно меняющие цветовую окраску от светло-стального до ртутно-медного. Он обрушивался со стеклянного потолка гранитной массой электрических частиц. Я кожей ощущал его давление. Ни в гипертрофированной малости, ни чем-то другим я никак не мог понять, что же происходит.
  На медпункт нарвался совершенно случайно, хотя он должен был находиться в другой стороне и на другой палубе. Просто влетел в раскрытую дверь и замер, едва переступив порог. Искусственная белизна стен, которая сразу говорит о неимоверной чистоте и стерильности любого медучреждения, здесь внушали страх. Он и отразился на моём лице. Растерянно оглянулся по сторонам, учащённо, дыша.
  - Вас это тоже немного шокирует? – послышался из-за спины надтреснутый голос.
  Оглядываюсь, стараясь разглядеть собеседника.
  Из двери, умело скрытой под обшивку вышел наш старый главный доктор. Его серые глаза, подёрнутые лёгким туманом прожитых лет, излучали покой. Киваю головой, просто не в силах, будучи вымолвить слово.
  - В том же состоянии и я был пару часов назад, когда всё это, - он развернулся, сделал широкий жест двумя руками, - когда всё это внезапно произошло. Лежал, читал любимого философа на языке его смокв и тут вдруг…
  Он остановился. Не зная, что нужно сказать, да и нужно ли, решил промолчать и я.
  - Правильно и делаете, что молчите, - отозвался он. – Как говорил один мой старый знакомый, больше узнаешь, чаще молча. Прислушивайтесь ко всему.
  - Может это сон? – вырвался из моих уст хриплый голос. – Я и вы, мы – спим?
  - Сон? – в голосе медика слышались философские нотки, - вряд ли… Однажды оброненное слово может принести через большое количество времени больше вреда, чем безобидный толчок локтём в автобусной толчее.
  Я усиленно работал головой, автобус, толчея, слово. Что за бред?!
  - Сейчас наступил час расплаты, - продолжал, не обращая на меня внимания старый доктор, а больше концентрируясь на собственных ощущениях от сказанных слов. – Не важно, маленькую беду причинил, или большую, наказание будет одинаковым – строгим. И это всего лишь начало… У нас нет обратного пути. Нам некуда перебраться. Эти стены одновременно наше спасение и наша беда. Не будет огненного столба впереди, указующего путь.        
  Он замолчал. Закрыл глаза. Замер в неестественном для человека положении, будто повиснув непроизвольно на невидимых поручнях.
  - Вы идите, куда шли.
  - За одеждой, - промолвил робко я.
  - Идите за одеждой, шагайте за светом, следуйте за тьмой. Идите! Только не стойте на месте!
  Плюнув на лояльность и истекающие из этого выводы, я бросился назад в свою каюту. Нашёл её с большим трудом. Странным образом, она оказалась на верхней палубе третьего жилого отсека, а прежде находилась на первой, второго отсека. Влетел в каюту, захлопнул дверь. Выключил свет. Зажёг ночник над изголовьем кровати и лёг. В голове роились мысли. десятки десятков. Десятки сотен. Десятки тысяч мыслей. И ни одна не давала удовлетворительного ответа, что происходит. Они бились между собой, вызывая страшную головную