сердце мальчика. От порохового дыма Пеннивайз расчихался и… вспомнил.
– Наливай. Доложи обстановку.
Ноль со странной гримасой понюхал дуло пистолета и четко отрапортовал:
– Вместе с тобой нас осталось тринадцать. Семеро ранено. Трое – серьезно. Жаба дорвался-таки до врачевания. Расположились в особняке неподалеку. Эту хал… хатку ты сам потребовал. Вокруг все тихо.
«Аплодисменты! Почему я о них подумал?»
– Да, – согласился он. – Нужно отдохнуть. Время еще есть.
– Какой грим? – переспросил Ноль.
– Я сказал грим? – с подозрением уточнил Пеннивайз и тут же расстроился.
Рано радовался. Непорядок.
– Ну да! Грим еще есть. Лицо надо спрятать. Вот дословно, что ты сказал.
«Черт, черт, черт».
– Пуля на излете в череп трахнула. Сознание мутится, – медленно, по слогам, взвешивая и примеряя каждое слово, проговорил Пеннивайз.
– Дай гляну! – предложил Ноль.
«Есть!»
– Нет! – твердо припечатал. – Пустяк. Пройдет. Забери неживого.
Сказал и застыл в тревожном ожидании.
– Лады. Я в обед заскочу.
«Фух!»
– Вод… плохой захвати цепко.
Куда делось время до обеда, так и осталось непонятным. Пеннивайз лишь воткнул палец в дырку и унимал зуд. Часть лапок-щекотушек исчезла.
Скрип. Парик на место. Вода? Водка. Хорошо. Плохая. Ноль.
– Копыто дуба дал! – проинформировал вошедший. – Один я остался!
– Я не понимаю!
На Пеннивайза снова нахлынула неуверенность.
– Было ведь две… три… э-э, больше…
– Забыл! – без укоризны констатировал Ноль. – Копыто – последний, кого ты вытащил из спидохосписа сурового типа. Нас было ровно сорок пять. Помнишь?
«Твою мать!»
– Если бы не ты, – искренне переживая о случившемся, Ноль не обращал внимания на Пеннивайза, который лихорадочно соображал, сколько тот принес емкостей с плохой водой. «Три? Наверняка!» – конец нам бы настал. Вода подступает. Все свалили. Зачем нас, конченных, спасать? А ты спас! Дал оружие и объявил полную свободу. Поверил в нас. Я, как заразился СПИДом, бабы нормальной не видел. Не то, чтобы пощупать. А ты… ну, просто… СПИД – такая малость по сравнению с остальными напастями. Я реально ожил. И пошел с тобой с твердым намерением не пропускать ни одной юбки.
Пеннивайз старался не очень таращить глаза. «Так три или… сколько?»
Ноль, поняв по-своему, усмехнулся:
– Я в прошлом маленько графоманил.
«Все! Я, сука, снова поплыл».
– Нам умирать не страшно. Мы уже давно мертвые. И это… Пенни, я с тобой, до конца! – закончил, всхлипнув, Ноль и потянулся к плохой воде.
«К черту мучения».
Пеннивайз выпил. Потом еще. И еще.
Пили до ночи. И прекрасно понимали друг друга.
– А помнишь, как ты устроил танец в лагере беженцев под Киевом?
Пеннивайз мыслил правильно, а отвечал, мешая буквы в абракадабру с неразберихой и околесицей, сдабривая речь неудобоваримыми звуками и удивительно исковерканными понятиями.
– И это я придумал отрубленные руки вкопать в землю и устроить танец для всех. Но ты был лучшим, Пенни!
«Помню ли я? Конечно! Только вкапывали мы ноги и на пики насаживали головы. А разгромили мы общину. Была оргия и много плохой воды. Лабиринт сделали. Пьяные рабы носились по нему. А мы стреляли и насиловали. Ха!»
Плохая вода привела обоих на уровень полного понимания и благостного расположения духа. Съели шаку. Сходили в малинник и вымазали друг другу лица ягодами. Всплакнули и посмеялись у трупа друга Ноля.
Наутро в зеркале Пеннивайз себя не узнал. Язык же полностью вышел из повиновения.
«Что делать?»
Расхаживая по тесному помещению, Пеннивайз решил, что надо сделать. Усевшись на кровать, он вновь воткнул мизинец в дырку и принялся медленно гонять, постанывая, щекотные лапки.
***
«Хоть наручники снял, скотина», – Андрей пошевелил пальцами и угрюмо уставился на расстилавшийся под ногами лес.
Холм был неблагоустроен. В задницу давил камешек, но шевелиться было лень. Ему вообще давно было неохота делать многое. Если быть точным, то с момента возникновения крепкой дружбы с пакетом кокаина. Исчезли желания, тревоги, заботы и планы. Он сознавал, что все это неправильно, но ровным счетом ничего не менял. Грезы, послушные и не очень, полностью завладели им, затмив все остальное. И тут появился этот мудак! Грубо вырвал из сладкой патоки видений, заставил ощутить тело, которое не прочувствовало особой радости от ходьбы, езды и лежания на мягком. Бесконечные разговоры и дерганье, дерганье, дерганье…
Он, может быть, впервые ощутил мир в душе. А видения – единственные, между прочим, друзья – уверяли, что он гениальный художник.
В него никто и никогда не верил. В шахтерском поселке, где родился и вырос, была всего одна школа, а учителем рисования на полставки подрабатывал трудовик. Благообразный старичок, заменивший карандаши и кисти на опыты с выжиганием и возню с лобзиком. Он недоверчиво разглядывал рисунки Андрея, подслеповато щурился и теребил пористый нос в красных прожилках.
– Бросай ты это дело, малек! Учиться на художника дорого стоит, да и мазней на жизнь не заработаешь. Освой нормальную специальность.
Гладил его по голове и шумно вздыхал. Поддержка еще та!
И действительно, родители едва сводили концы с концами, отдаваясь одной страсти – алкоголю. До Андрея им не было никакого дела. Отец – забойщик, привыкший решать любые проблемы с помощью кулаков и крепких выражений, – с презрением смотрел на тщедушного отпрыска. Мать работала на шахте в ламповой, грубо материлась и отвратительно готовила. Тонкие нервные пальцы, вдохновенно горящий взгляд и высунутый от старательности кончик языка сына, склонившегося над очередным альбомом для рисования, ставили ее в тупик. Случались и припадки злости. Потом, в алкогольном угаре и присутствии свидетелей-бутылок, появилась очень удобная для обоих родителей версия, что его подменили в роддоме. С тех пор на карандаши и альбомы, а нередко и пропитание Андрей зарабатывал сам, собирая и сдавая пустые бутылки и шаря по карманам отдыхающих, где придется, пьяных шахтеров. Обычные дела!
Он был слишком молод, чтобы понять, что противопоставил себя и свой талант всем остальным, считавшим времяпровождение «работа-выпивка-дом» нормой. Был нередко бит. Друзей не имел. Подруг и подавно. Только сердобольная библиотекарша позволяла ему сидеть в вечно пустом читальном зале и листать каталоги с репродукциями картин великих мастеров.
– Бедный мальчик. Какой жестокий мир. – Она тоже гладила его по голове, поила чаем с твердыми пряниками и вытирала платочком глаза.
Потоп совершил чудо. Теперь Андрей мог безбоязненно, не опасаясь проблем с милицией, покинуть поселок, что с удовольствием и сделал. В свой день рождения. Попрощался лишь с библиотекаршей, сунувшей ему каталог с картинами Эль Греко, наверняка стоивший несколько её пенсий.
Скитания были прекрасны. Все рушилось, никто ни за что не отвечал. Деньги превратились в ненужные бумажки и медяшки. Магазины стояли разворованные, но для неприхотливого Андрея всегда находилась пища.
Вскоре рюкзак настолько отяжелел от каталогов, что пришлось сделать длительный привал. В магазинчике «Все для художника». Там он листал любимые каталоги, принадлежавшие только ему, и разговаривал с мастерами. Расстрелянный мародерами обоз с беженцами одарил кокаином.
Как эта сволочь посмела влезть в святое! Андрей сморгнул. Да он с Рафаэлем, Эль Греко, да Винчи, Рубенсом и другими общался напрямую. Презирая пространство и время. Они, можно сказать, вели его руку с кистью по холстам. Помогали советами и поддерживали в трудную минуту.
В магазинчике имелась подсобка, где он и жил. С азартом молодости исписал десятки альбомов, руководствуясь щедрыми советами мастеров, нарисовал около двух десятков картин. В общем, приход новых мародеров – и что им понадобилось в художественном-то магазине? – пожелавших отнять средство связи с мастерами, воспринял очень болезненно и ринулся в бой. Откуда только силы взялись? И все равно бы проиграл, если бы не этот мудак – Сергей.
Одно дело, просто ушел бы, так он сжег почти все труды, сволочь. Хорошо, хоть рюкзак со всем необходимым был давно собран. Готовился ли он уходить от потопа? Сложный вопрос. Вероятно, да.
Да, Сергей прав. Умирать не хотелось. Но и жить под его диктовку тоже. И очень сомнительные откровения выслушивать не нанимался. И сало гадкое. А самогон еще гаже. И в то же время удивительным образом приятны слова мудака о гениальности… И вообще, по большому счету, Сергей был не самым плохим представителем мира мудаков. Зануда, конечно, каких поискать. Корчит из себя святошу, но без зазрения совести расстреливает людей.
Сбежать, что ли?
Впрочем, лень. Неохота даже камешек из-под задницы достать. А вот нащупать в кармашке брюк маленький пакетик… Очень кстати.
Вдохнув приятную белую пудру, от которой сразу занемел нос и стало прохладно в закружившейся голове, Андрей решился:
«Напишу тебе, скотина, картину. Гордись. Только сюжет выберу сам!»
Глава 6. Гнездо Бледной Благодати
Пюпитру было суждено уже во второй раз использоваться не по назначению.
«На место нотника присобачу большой кусок фанеры – чем не мольберт?» – размышлял Сергей, шныряя по сараям. И вскоре раздобыл не только фанеру, но и гладко ошкуренную реечку. Из нее он решил сделать дополнительный упор.
Холстов у запасливого Андрея было много. На первый раз рисковать не стоило. И обратная сторона плаката из девичьей комнаты вполне могла послужить достойной заменой.
Не спеша поднявшись по лестнице на второй этаж, немного постоял, вбирая в себя прохладу. Затем, не мудрствуя, отодрал первый же подходящий по размеру плакат.
Он уселся на ступеньках крыльца боком к воротам, вооружившись молотком из своих запасов, канцелярскими кнопками – нечаянная находка, а также энтузиазмом, и принялся за дело. В голове было пусто и приятно. Тяжкие мысли наконец-то отпустили. Простая работа, незатейливая пища и никакого страха за свою жизнь. Врезав молотком по пальцу, бездумно сунул его в рот и поднял голову к солнцу, ловя разгоряченным лицом ветерок. Лепота!
«Андрей сбежать вроде не должен. Пакет с порошком здесь. Надо не забыть рюкзак с принадлежностями захватить».
Сергей на всякий случай притащил несколько плакатов и, предварительно полюбовавшись на дело рук своих, принялся примерять к мольберту. Закрепляя плакат, он напел:
– Кнопки, кнопки, кнопки, как…
Дальше рифма не придумывалась. Внезапно совсем рядом раздалось, сиплое:
– Как толстенькие сливы в попке!
«Автомат! Ёпрст! Кто?»
Сергей нашарил рукой молоток и резко развернулся.
«А у художника цепкий взгляд!»
Рядом стоял абориген. Он же – таинственный манипулятор с бутылками. Он же – клоун. По лицу Сергея пробежала рябь эмоций, истолкованных аборигеном по-своему:
– Не подходит? Тогда так. Как мокрые полена в топке! Или – как шуба без селедки!
Голимый, по словам Андрея, прикид аборигена Сергей бы смело трактовал как винтажный, в духе «а-ля лепрекон». Вздувшиеся пузырями на коленях спортивные штаны, зеленая футболка с надписью «Не шахид, но ирландец!», некогда желтого цвета жилетка и невообразимой навороченности кроссовки «Найк». Комплекция аборигена была скорее тщедушной. В ухе сережка, в руке спиннинг.
Сергей во все глаза уставился на диковинное создание. Предельно безобидное и
