Сын Валентины Михайловны

явившегося тогда в кремль на целых шесть лет. Первые пару лет этот ловкий демагог своей болтовнёй просто обаял и усыпил всё общество, ввёл его в какое-то гипнотическое состояние одури; наверное, точно так же, как и его самого, агенты влияния Запада (обольстители) обаяли всякой словесной шелухой про «свободу», и «демократию» и прочие «ценности» Запада.  Продолжили  взятый им курс, следующие его последователи, и зарулили в тёмное капиталистическое прошлое. К тому времени, у власти собралась жадная, не компетентная толпа бездарных карьеристов, абсолютно, неспособных вести общество к социализму. Поэтому, выбирать из этой шоблы, честных и компетентных политиков, для управления страной, было делом, обречённым на полный провал.

  Деятель ставший государственным преступником, взявший  курс на уничтожение социализма в стране, до сих пор, уже глубоким стариком, со спокойной совестью, мотается там, на полюбившемся ему Западе. Одарен этот Иуда, за предательство народа и страны, ростовщиками Запада сполна, и их ней Нобелевской премией, и недвижимостью и счетами в банках, живёт долгой, счастливой жизнью. Ждать чего-то иного, от этого не компетентного карьериста приспособленца лжекоммуниста, и от прочих не компетентных карьеристов, жадной толпой собравшихся у власти, озабоченных лишь, личным обогащением и благополучием?  У всяких роль такая, как у придворных поэтов, – раздувать  очередного безвестного, ничтожного карьериста, взобравшегося на политический олимп, до размеров  великих политических деятелей.  Это их обычное, во все времена рутинное дело – создавать имидж величия власть придержащим. И,  не за просто так.  А  за свой, очень даже, хороший прокорм.

  Леонид Ильич, в последние годы своего царствования, будучи уже маразматиком,  был  раскручен тогда, ни сколько не меньше, чем какой-то там Ленон на Западе. Это  была тогда эпоха «дорогого»  Леонида Ильича. Теперь, уже, конечно, не многие помнят его. Пришли  новые поколения, глубоко озабоченные зашибанием бабла в условиях теперешней смрадной жизни, что задала им олигархическая людоедская власть в своём бесправном капиталистическом гетто. И  вообще, им не до жиру, быть бы живу, оттого  им нет никакого дела теперь до каких-то Леонидов Ильичей, Ленона и до много всего,  прочего. Это мажоры, детки хозяев этой смрадной жизни, утопающие в мотовстве и роскоши, всем пресытившиеся до тошноты, могут маяться от безделья и скуки. И  называют то время эпохой застоя, закономерно (а, по-другому и быть не могло) сменившимся затем новым, теперешним временем эпохи отстоя.

Игорь, ненавидевший ту самую эпоху застоя (тогда, конечно, она ещё так не обозначалась – не обзывалась) удушающую его – как он иногда выражался тогда. В отместку ей, он  страстно подражал, (вроде, как протестовал), Западной культуре, находил там полное согласие и умиротворение  своим мятежным думам и всяким своим причудам. И  его поступки были, так же согласованы и сообразны с ними.  И ему не казалось вовсе, что он может обманываться, был глубоко убеждённым в их подлинности. Образы той жизни для себя, он черпал из музыки, диссидентской литературы,  общения с людьми, исповедующими и проповедующими такие взгляды. К примеру: почитаемый им журнал «Америка» издаваемый спецслужбами США, построенный так, чтобы вызвать зависть,  обиду и злобу у читателя, деморализовать его, был для него путеводителем к его идеалу счастливой и красивой жизни. Он,  конечно, как и большинство  читателей этого журнала, о таком подвохе не знал и даже, не догадывался. В разговоре он обычно пользовался каким-то специальным, хорошо усвоенным сленгом, указывающим на его принадлежность к этой культуре. Никак не мог он быть тогда равнодушным и безучастным, как многие его приятели, к той, увлёкшей его за собой безмерной бунтарской стихии. Воображаемая им действительность, как опасная трясина, всё больше и больше засасывала его в свои недра.

    Американская мечта, прочно засевшая в его сознании, стала смыслом его жизни, она щемила его безутешную душу, как  появившаяся чуть позже, созвучная его чаяниям, надеждам и мечтам, песня «Гудбай Америка - о-о-о!» где он не был никогда. И в порыве отчаяния, всё чаще сопровождавшего его, он горестно прощался со своею мечтой  навсегда. Теперь же, когда многие побывали там, хлебнули всех тамошних прелестей сполна, поняли, что всё это было пустым – пустышкой, голливудским миражом – обманом.  А, какие-то иные идеалы, проповедуемые школой, или различными искусствами в стране, обычно у него вызывали раздражение,  нахальные усмешки, и злой саркастический смех. Было это обычно так,  его  снисходительно ироничное, уничижающее –  ха, ха, ха  это всё лажа «старичок». Означающее, вот, дескать, а там, за кордоном, на Западе, где мы не будем никогда, всё не так мрачно и смрадно, как у нас, там настоящая, полнокровная интересная жизнь,  воплотившая наши идеалы о ней. А вы несчастные, сирые и убогие даже не догадываетесь ни о чём.  Хотя, в его, совсем не смеющихся, а со временем всё больше печальных глазах готовых вот, вот прослезиться  от обиды и бессилия что либо, изменить, читалась полная безнадёга. Выражалось в них  всё более отчаяние,  и растущая убеждённость, что  здесь у нас вечное, неизменное, беспросветное, не имеющее никакого смысла прозябание. И страшно было ему  осознавать, что с этим необходимо примириться.  Говорил об этом горько, обречённо, со злой иронией, будто в каком-то заточении на пожизненной каторге находился здесь, из которого нет освобождения. 

  Оповещал,  будто тёмных и не смышлёных  простачков,  так  небрежно, как бы, между прочим, из сочувствия к ним и «благородства» своего, указывал на такие совершенно очевидные для него вещи, при осознании которых, с горя, можно было только разрыдаться. Будто внутри него какой-то не удобоваримый котёл с мыслями и образами клокотал, не находя своего логического рассредоточения, терзал и убивал его.  Ему казалось,  вроде, как всё так очевидно и наглядно, что и не требует каких-то особых разъяснений, о которых он просвещённый знает всё, или почти всё. Его образ жизни весьма подходил тогда, был сообразен смыслу слов, какой-то переделанной, ироничной песни, ставших на какое-то время изречением, а позднее пророческими – «сегодня слушаешь ты джаз, а завтра Родину продашь…». Ведь тот самый, позорный девяносто первый год был не за горами, когда все разом, обработанные ядом зловредной либеральной Западной идеологии, извратившей их сознание,  сознание всего общества, новой, ещё более изощрённой ложью (лажей), стали все разом, не нуждаться  родиной. – Нисколько  не задумываясь, когда, все разом, сдали её вурдалакам –  под кличкой либерал-демократы. – Под  словесной шелухой про «демократию» и «свободу», искусно скрывающемуся тогда ворью, аферистам и мошенникам.  Вурдалакам, избравшим  себе такой, понравившийся им новый политический окрас, успешно сменивший, их ранее, используемый ими, красный коммунистический окрас. Они  как обычно, в  очередной раз, чтобы было им возможным и в этот раз, ввести в заблуждение и одурачить ничего не понимающую и до всего безразличную, одурманенную этой, уже новой идеологией (новой лажей), инфантильную массу людей. Эти  вурдалаки – те самые бесы Достоевского, завладев страной, тут же продали её (её суверенитет) за бабло (за тридцать серебряников) мировому ростовщическому капиталу – мировой ростовщической олигархии (ростовщикам), набросившей свою ростовщическую удавку на эту страну. Это свершилось,  когда хорошо, ярко и убедительно показали себя безволие и инфантилизм всех – неспособность к здоровой созидательной жизни, неспособность противостоять силам зла, завладевшим страной. Когда всё потонуло тогда в бессмысленной многолетней болтовне, – пресловутой перестройке, закончившейся полным крахом благих ожиданий. Так и не смогли создать ничего путного, остались все у разбитого корыта.  разве, что, к номенклатурному паразитизму прибавился ещё и олигархический  паразитизм. Вот и весь смысл той затянувшейся безумной шумихи – пресловутой перестройки.

      Игорь ещё до наступления этого времени будто зомбированный совершенно не допускал такой возможности, что ещё больше  лжи, может быть  там, на Западе. Бездумная идеализация Запада слишком затуманивала его сознание. Он был настолько зомбирован Западной идеологией, что ни сколько не допускал даже, что возможны и там  явления, противоречащие его представлениям, будто думал, что иные представления о тамошней жизни, могут испортить и очернить его мечту. И тогда эта мечта обратится в прах. А  он никак, ничем не хотел замарать её – свою мечту, чтоб была она такой чистой, не замаранной,  его голубой мечтой, сравнимой, ну, разве, что с птицей счастья завтрашнего дня.  Это никак не позволяло ему усмотревшему лажу здесь, усмотреть эту лажу там. И она, эта вездесущая лажа,    меньше обнаруживает себя там, только потому, что лучше замаскирована (скрыта) чуть  более высоким уровнем тамошней жизни и более умелой пропагандой. Он, как и другие фанаты Запада не знал и не подозревал, какой  на самом деле, «свободный» человек на «демократичном» Западе.  Ростовщики  Запада, имеющие политическую власть, вывели для себя новую породу современного, цивилизованного человека закредитованного до самой смерти: это старательный, исполнительный, прогрессивный раб своих кредитов, у которого единственная ценность в жизни, это его работа и оплата по счетам. Теперь олигархическая, антинародная власть, с помощью лжи, обмана и вероломства, (и с помощью специалистов тёмной конторы ЦРУ) отнявшая власть у народа в 1991 году, всеми силами внедряет теперь, эту Западную «ценность» и в России.  Игорь, как-то совсем не понимал, что, не существует мир без лжи (лажи) такого мира нет, не может быть нигде, а не только в его стране. Не понимал, что на лаже (лжи) стоит вся цивилизация людей. Основание весьма зыбкое, и однажды рухнет.

    Из  множества его похождений и приключений, в один из дней его активного, затянувшегося отдыха после тяжёлой армейской службы, имел место такой не большой, но весьма, примечательный эпизод: нет, его не черти и не Волонды преследовали тогда. Засидевшись в этот вечер допоздна где-то в кафе, он пьяный, уже не смог добраться в своё поселение,  к себе  домой. Покуролесив по городу, уже поздно ночью или поутру, он забрёл в подъезд  какого-то дома. В  те времена подъезды не запирали на кодовые замки, была относительно спокойная жизнь, когда не убивали прямо на дому, столько, сколько теперь, и не грабили так нагло и беззастенчиво. А  занесло его туда, он и сам тогда, не знал куда, в дом, расположенный где-то по набережной Мориса Тореза (теперь, это Софийская набережная). А на противоположной стороне Москвы-реки стены и башни легендарного Кремля. И задремал он там, развалившись на ступеньках лестницы, будто замученный тяжёлой неволей, или как поверженный вражьей силой Одиссей, в подъезде тамошнего дома. Чуть позже, рано утром, там проходила группа иностранных туристов, человек семь – восемь молодых людей, примерно его возраста. Проходя по набережной, они видимо, увидели в открытой настежь двери