Сын Валентины Михайловны

  меньше обнаруживает себя там, только потому, что лучше замаскирована (скрыта)  более высоким уровнем тамошней жизни и более умелой пропагандой. Он, как и другие фанаты Запада не знал и не подозревал, какой  на самом деле «свободный» человек на «демократичном» Западе.  Ростовщики  Запада, имеющие политическую власть, вывели для себя новую породу современного, цивилизованного человека закредитованного до самой смерти: это старательный, исполнительный, прогрессивный раб своих кредитов, у которого единственная ценность в жизни, это его работа и оплата по счетам. Теперь олигархическая, антинародная власть, с помощью лжи, обмана и вероломства, (и с помощью специалистов тёмной конторы ЦРУ) отнявшая власть у народа в 1991 году, всеми силами внедряет эту ценность и в России.  Игорь, как-то совсем не ведал, не понимал, что, мир без лжи (лажи) не может быть нигде, а не только в его стране. Не понимал, что на лаже (лжи) стоит вся цивилизация людей. Основание весьма зыбкое, и однажды рухнет.

    Ну, а, у нас, царствующая тогда псевдо коммунистическая партийная номенклатура, всё больше, из года в год, извращала  экономику в стране тотальной коррупцией  (воровство,  мошенничество, взяточничество, кумовство, не компетенция), поэтому, никак не могла подтянуть жизненный уровень в стране до Западных стандартов. Была  озабочена только, забравшись в мягкие кресла и тёплые кабинеты, как возможно более высоким уровнем, только своей жизни. И  проповедовали они при этом, глубоко чуждую лже коммунистической партийной номенклатуре, коммунистическую идеологию, затуманивали ею сознание всех остальных трудящихся людей,  скрывали этой идеологией, свою асоциальную,  паразитическую сущность. Псевдо коммунистической партийной номенклатуре идеологически, со временем было всё сложнее скрывать эту лажу. Проповедуемая ими коммунистическая идеология,  со временем, всё больше противоречила их психологии бессовестного, (не имеющего совести) не компетентного карьериста, формалиста, циника и стяжателя. И эту лажу, даже наплевав на свою деградировавшую совесть, им было всё труднее скрывать, она становилась всем, по истечении времени, всё очевиднее.

  Теперешняя  номенклатура, явившись результатом преобразовавшейся  псевдо коммунистической партийно-комсомольской номенклатуры, утратив окончательно свою совесть, имеет возможность  тотально обогащаться и без экономики. (Совершив  для этого, в сговоре с ростовщиками Запада государственный переворот в девяносто первом году прошлого века, – почему нет, если деградировавшее и деморализованное общество позволило им это). Практически  уничтожив её (извратив экономику на столько, до степени уничтожения её), опустила жизненный уровень  многим ниже прежнего за исключением разве, что подкупленного ими Московского региона и прирезанного и приравненного к нему непонятно зачем куска юга области. Обратив  их в единую метрополию, может быть затем, чтобы увеличить социальную базу подкупленных своих сторонников на всякий случай. Пусть их уровень жизни всё же, и не дотягивает до уровня жизни, как там, на Западе, но, всё же, на много выше, чем в загибающейся глубинке (в колонии Москвы). Это для того  чтоб  обнищавшие от крохотных, грошовых зарплат и пенсий с их МРОТ,  от которого мрут, не выходили на Болотные  площади требовать  свержения этой людоедской, тотально коррумпированной, глубоко циничной, олигархической антинародной власти. Ну, конечно, колония по определению, не может жить как метрополия, за исключением разве, что,  тотально коррумпированной там бюрократии и бандитов. Это для того, чтобы как-то разодрать страну на враждебные стороны; сделать нищую, убогую Россию враждебной зажиточной Москве, где с нескрываемой ненавистью и завистью, тамошние люди противопоставляют свою жизнь жизни живущим в Москве. – Властвующие в стране вурдалаки противопоставили тех и других с целью, лишить их единого порыва  против них.  С этой целью они и рассортировали людей, подкупив какую-то их часть, чем привлекли их на свою сторону. Вурдалаки действуют  по формуле, за многие века показавшей высокую свою эффективность – разделяй и властвуй.

  И ничто кроме наживы этих вурдалаков с кастрированной совестью уже не интересует и не волнует,  ну, разве, что озабочиваясь лишь тем, где и как скрыть им теперь, (за синими морями, за высокими горами) как возможно более  надёжно, наворованное и награбленное здесь, от охотников грабить награбленное. Бабло окончательно сожрало их ум и душу,  степень извращения ими экономики так велика, что ведёт теперь,  к  деградации и уничтожению нации. Да и внешний хищник там, на Западе, (на Востоке тоже) ожидая этого, полного издыхания добычи, уже заждался.  Воспрепятствовать этому невозможно, инфантильная масса всё ждёт добрых царей. То, то ж  и была у Игоря такая смертельная тоска по Западу. И  лютая ненависть его к псевдо коммунистической номенклатуре с их, раздражающей его лажей, действующей на него, как красная тряпка на быка. Презирал партийных супостатов, тех самых  бесов Ф. Достоевского. Своей патологической алчностью в сочетании с не компетенцией, они извратили не только экономическую жизнь общества, но и вообще всю  социальную жизнь,  превратили её в одну сплошную лажу, породившую в нём, так же, как и у многих, цинизм, апатию и безразличие ко  всему.  Это и есть тот исторический, психологический и даже идеологический контекст, в который погружается сюжет рассказа. В этом контексте скрыта вся, правда  рассказа. Определяет и подчиняет все действия и поведение его героев. Не всем такая правда по душе, но это дело обычное, особенно тем, у кого эта самая душа слишком инфантильна и мало что, ей может быть созвучно и интересно. Не было бы если, той самой, растёкшейся в обществе лажи, сковавшей и парализовавшей во всех души прекрасные порывы, лишившей общество интеллектуального и нравственного развития, то и наш Игорь, находясь в здоровой общественной среде, был бы совсем другим человеком.

          Из  множества его похождений и приключений, в один из дней его активного, затянувшегося отдыха после тяжёлой армейской службы, имел место такой вот небольшой, но весьма, примечательный эпизод: нет, его не черти и не Волонды преследовали тогда. Засидевшись в этот вечер допоздна где-то в кафе, он пьяный, уже не смог добраться в своё поселение,  к себе  домой. Покуролесив по городу, уже поздно ночью или поутру, он забрёл в подъезд  какого-то дома. В  те времена подъезды не запирали на кодовые замки, была относительно спокойная жизнь, ну, не убивали прямо на дому, тогда столько, сколько теперь, и не грабили так нагло и беззастенчиво. А  занесло его туда, он и сам тогда, не знал куда, в дом, расположенный где-то по набережной Мориса Тореза (теперь, это Софийская набережная). А на противоположной стороне Москвы-реки стены и башни легендарного Кремля. И задремал он там, развалившись на ступеньках лестницы, будто замученный тяжёлой неволей, или как поверженный вражьей силой Одиссей, в подъезде тамошнего дома. Чуть позже, рано утром, там проходила группа иностранных туристов, человек семь – восемь молодых людей, примерно его возраста. Проходя по набережной, они видимо, увидели в открытой настежь двери подъезда, лежащего на ступеньках прилично одетого, волосатого молодого человека. Ну, точно, с виду, будто из их компании он оказался там. Одетый  совсем, не как обычный советский человек. И они, увидев его, шумной неугомонной стайкой, что-то возбуждённо говоря на своём языке, вбежали в подъезд, улыбаясь и смеясь, они приветственно махали ему руками.  Сразу же зажужжали и застрекотали их кинокамеры, защёлкали фотоаппараты, будто, что-то самое интересное и важное они так неожиданно нашли здесь, путешествуя по незнакомому городу. Как захватывающую дух нечаянную радость, какую-то редкую заморскую диковинку обнаружили там, где никак не ожидали. Будто чудо, какое, невиданное в свете, увидели и спешили засвидетельствовать  его документально на плёнку кинокамер и фотоаппаратов, чтобы затем дома, у себя на родине, тихими вечерами за чаем или, потягивая, свой, любимый Игорем мартини, вспоминать, просматривая отснятое, о том чуде и его заморской стране, где им посчастливилось когда-то побывать. Чтобы, может быть, разгадать затем, на досуге загадочную русскую душу.  От шума и суеты, дремавший Игорь очнулся, в ответ им, не вставая со ступенек, он так же,  приветливо махал рукой, изобразил улыбку, настолько, насколько ему, это было возможно, после дневной и вечерней попойки; догадавшись, что перед ним иностранцы, сказал им - хелоу. Те в ответ закивали головами, тоже несколько раз повторили – хелоу, ещё ближе к нему направили свои стрекочущие кинокамеры. Торопились скорее запечатлеть это редкое, не обычное явление, будто заинтересовавший их объект, испугавшись или застеснявшись, может быстро покинуть своё место положения; был он, и нет его. Их девушки, тоже возбуждённые развеселившиеся таким неожиданным и необычным событием,  подпрыгивая на месте, одобрительно хлопали в ладоши, восхищаясь, будто актёром, так талантливо создавшим сценический образ героя, рождённого их воображением. Делясь друг с другом  впечатлениями, они обменивались при этом какими-то непонятными Игорю фразами.  После такого короткого мимолётного видения, так развеселившего и взбодрившего их, после скучного и утомительного хождения по улицам незнакомого города, созерцая его, неизвестные им достопримечательности, они на прощание помахали ему руками, улыбаясь и смеясь, что-то тараторя на своём языке, выбежали на улицу. Видимо увидели и почувствовали в нём близкую, родственную душу, были примерно одних лет с ним. Ребята там были, так же, как и он, с длинными волосами, и  похожей на его, одежде. Девушки были, может быть, чуть сдержаннее в  выражении своей радости встрече с таким необычным здешним обитателем. Это было как наваждение, его американская мечта, нет, не во сне, а наяву, мелькнула, поманила его и исчезла так же быстро, как исчезает мираж, а он остаётся в ненавистной ему действительности, да ещё в тяжёлом похмелье. И, обычное его, нахальное, – ха, ха, ха, его прощальный саркастический смех, им уходящим, спешащим к каким-то новым впечатлениям и приключениям. Этим смехом он хотел как-то приглушить надвинувшуюся на него тоску и  обиду, означавший то, как будто говорил им,  вы счастливые там, а я вот беспомощный и отверженный  здесь. Глядя им вслед, горько и отчаянно сожалел о том, как несчастен он, хоть, в пору, разрыдаться. Это были его сверстники, счастливые, а он несчастен – сокрушаясь и стыдясь своей беспомощности, думал он. Залетели откуда-то с земли обетованной порадовать, и вместе с тем, опечалить его.

      Окончательно придя в себя, дождавшись своего вожделенного часа (одиннадцати часов), опохмелившись, кое-как, перекусив, в дешёвой столовой, на большее уже не осталось денег, он поехал домой. По дороге в автобусе, его ругала и стыдила какая-то старуха, уронившая, при входе в салон, из-за его не координированных, неуверенных, шатких движений, корзину с покупками, отвозившая на рынок в Москву на продажу какой-то урожай со своего