«переворота». Уже сам эпиграф к статье «Конец века» из Чаннинга, умершего в 1842 году, явно говорит о том, что Толстой отводил этому процессу многие столетия, если не пару тысячелетий. Раз христианство портилось почти две тысячи лет, значит столько же может уйти на очищение от скверны, на восстановление исходного, истинного христианства.
Для первых известий о событиях 9 января 1905 года характерна фраза Александры Львовны: «На этих берёзах нас будут вешать» (М 1, 131).
А Толстой говорил 20 января 1905 года (М 1, 141) британскому корреспонденту, что революции не будет. Убьют царя, великих князей Сергея и Владимира (Владимир Александрович с согласия царя отдал приказ стрелять по шествию). Примерно так же он писал в конце января 1905 года в статье «Об общественном движении в России»: «Деятельность революционеров нецелесообразна, неразумна, неправильна и вредна» (36, 158). Правительство легко подавит этот мятеж (ссылался на опыт декабря 1825 года). Но даже если эта революция и победила бы, переворот, осуществляемый насильственно несовершенными людьми, ни к чему хорошему привести не может (мудрых и святых могут выбрать только мудрые и святые). Переворот только ухудшит положение тружеников и отвлечёт от самого важного – личного самосовершенствования, единственно важного. А называющие себя революционерами не являются представителями народа, особенно – стомиллионного крестьянства.
Но в статье «Конец века», завершённой в октябре 1905 года, он писал уже о «перевороте, совершающемся теперь в русском народе и предстоящем всем христианским народам»». Перевороте, совершающемся в сознании людей, о «значении начинающейся теперь в России революции». А в рабочих вариантах этой статьи также говорил о «совершающейся в России революции», о «происходящей теперь в России революции». А также о «революции, предстоящей человечеству – восстановлении людьми христианского мира», как о «самом великом перевороте, который на нашей исторической памяти переживало человечество» (36, 262, 275, 277, 478, 479, 489, 490). В обоснование же того, что без государства вполне можно обойтись, писал: «Отсутствие власти в России никогда не мешало правильной и мирной жизни земледельческих общин». Ставил в пример казаков и других переселенцев, проживавших без какого-либо общения с государственными органами на территории Турции и Китая. Идеализировал мужиков, идеализировал и сельскую общину. Напомню, что 30 ноября 1905 года он с полным удовлетворением писал Стасову: «события совершаются с необыкновенной быстротой и правильностью».
20 июня 1906 года Толстой писал Стасову же; «Совершающиеся события очень интересны, но я, как старик, и по моим занятиям, вижу эту волну на очень большом пространстве, и потому она мне не кажется уже такой значительной, как она кажется тем, кто видит её одну. Мне кажется даже, что я вижу в ней кое-что такое, что другие не видят в ней, и это очень занимает меня, и я пишу об этом». В конце августа он закончил статью «О значении русской революции». Продолжал там мечтать о том, как людей «неудержимо отдающихся похоти, и размножающихся как кролики …» сменят люди «целомудренные, борющиеся со своими похотями, живущие в любовном общении со своими соседями». Ко всему ещё и эти слова про «любовное общение» воспринимаются сегодня совсем иначе, чем это было им задумано.
За год до смерти, в июле 1909 года Толстой завершил статью «Неизбежный переворот». Как бы подводил итоги происшедшему в 1905 – 1907 годах. Его отношение к этим событиям понятно уже из названия статьи. В подтверждение того, что ожидаемый им (обещанный им) переворот когда-нибудь всё же произойдёт, снова привёл ту же цитату из Э.И.Чаннинга, но на этот раз не в начале статьи, а лишь в качестве эпиграфа к седьмой главе, заметно расширив цитату. «Невозможность продолжения той жизни, которой мы живём» и т.д.
«ВСЁ ЖЕ Я ЛЮБЛЮ ЕГО» (Чехов)
Казалось бы, вопрос об отношении Чехова к Толстому полностью исчерпывается известным свидетельством И.Бунина (А.П.Чехов в воспоминаниях современников. М,, 1986, с. 490; Я.С.Лурье. После Льва Толстого. СПб., 1993, с. 4): «Вот умрёт Толстой, и всё к чёрту пойдёт! – говорил он не раз. – Литература? – И литература». В части, касающейся литературы, Чехов подробно писал об этом А.С.Суворину 14 (26) декабря 1897 года из Ниццы. Для полноты картины сошлюсь вдобавок на письмо Чехова Л.А.Авиловой 23 марта 1899 года: «Я Толстого знаю, кажется, хорошо знаю, и понимаю каждое движение его бровей, но всё же я люблю его». Вот об этом «всё же» речь и пойдёт дальше.
Начну издалека: Чехов писал Д.В.Григоровичу 12 января1888 года о том, как благодарно вспоминают писателей медики-выпускники университета на своей традиционной встрече в Татьянин день: «Вероятно придётся пить и за Ваше здоровье … как за Тургенева, Толстого и Ваше. Литераторы пьют за Чернышевского, Салтыкова и Гл.Успенского … а публика держится старины». Это – чрезвычайно ценное свидетельство, тем более ценное, что – крайне редкое. Пьют за разрушителей, изучают историю России по Щедрину лишь «литераторы» и, видимо, какая-то часть увлечённой ими и подражающей им публики. А «мирные граждане», основная часть образованного общества, специалисты всякого рода – «держатся старины». Крайне интересно также, что Толстого он на этот раз ещё не причисляет к разрушителям, пока ещё не причисляет…
Одним из самых ранних суждений Чехова непосредственно о социальной доктрине Толстого, о пропагандируемых Толстым идеях (возможно и самым ранним из известных) можно считать упоминание им «непротивления злу» в письме детской писательнице М.И.Киселёвой 14 января 1887 года. О чём можно упоминать в художественной литературе, а о чём – нельзя, вопрос, далёкий от разрешения. «Подобно вопросам о непротивлении злу, свободе воли и прочее, этот вопрос может быть решён только в будущем».
В письме А.С.Суворину 30 мая 1888 года Чехов упоминал об отце Паисии из Константинополя, который считает, что учение Толстого «от беса». Впрочем, очень скоро Чехов писал тому же Суворину, что отец Паисий «сбился с панталыку», уверяет теперь, что «всё от беса, в том числе и его новый сан архимандрита». А это уже довольно близко к позиции самого Толстого и рикошетом ударяет по учению Толстого, Думаю, что такое толкование письма, не просто моя фантазия, а нечто подобное вполне осознанно подразумевал и Чехов.
Вскоре последовал уже очень серьёзный упрёк Толстому. Чехов писал Суворину 30 декабря 1888 года про «Иванова»: «Иванов дворянин, университетский человек … натура легко возбуждающаяся, горячая, сильно склонная к увлечениям, честная и прямая». Иванов советует доктору: «Не женитесь вы на … психопатках, ни на синих чулках … Не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом об стены … да хранит вас бог от всевозможных рациональных хозяйств, необыкновенных школ, горячих речей». Сара об Иванове: «”Это замечательный человек. Прошлое у него замечательное, как у большинства русских интеллигентных людей”. Нет или почти нет того русского барина или университетского человека, который не хвастался бы своим прошлым. Настоящее всегда хуже прошлого. Потому что русскую возбудимость … быстро сменяет утомляемость … Уже в 30 – 35 начинает чувствовать утомление и скуку … Такие, как Иванов, не решают вопросов, а падают под их тяжестью ... вступают в разряд “надломленных” и “непонятых”. Чрезмерная возбудимость, чувство вины, утомляемость – чисто русские. Немцы никогда не возбуждаются, потому Германия не знает ни разочарованных, ни лишних, ни утомлённых … Возбудимость французов держится постоянно на одной и той же высоте». Кроме «Иванова» Чехов тогда много другого писал про «лишних» людей («Леший», Лаевский в «Дуэли», «Дядя Ваня»), все они с замечательными мечтами и порывами в прошлом.
В письме тому же Суворину 27 декабря 1889 года Чехов как бы продолжил этот разговор про «лишних» людей – уже совсем громоподобно. «Современные лучшие писатели» (речь о П.Бурже и Толстом), «которых я люблю, служат злу, так как разрушают … изобретают “психологические” опыты … в результате компрометируют в глазах толпы науку, которая … не должна быть подозреваема, и третируют с высоты писательского величия совесть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя в толпу уверенность, что всё это, что сдерживает в ней зверя и отличает её от собаки и что добыто путём вековой борьбы с природою, легко может быть дискредитировано “опытами”, если не теперь, то в будущем … они заставляют Францию вырождаться, а в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами». «Вялая, апатичная, лениво философствующая» она «не патриотична, уныла, бесцветна … брюзжит и охотно отрицает всё, так как для ленивого мозга легче отрицательно утверждать … Вялая душа, неустойчивость в мыслях – и всё это в силу того, что жизнь не имеет смысла … Ранняя старость, брюзжащая молодость … падение искусств и равнодушие к науке ,.. несправедливость во всей своей форме». «Германия не знает авторов, вроде Бурже и Толстого, и в этом её счастье. В ней и наука и патриотизм, и хорошие дипломаты, и всё, что хотите. Она побьёт Францию, и союзниками её будут французские авторы». Чехову тогда никак не могло прийти в голову, что через 25 лет Россия столкнётся с Германией, и тем не менее, он косвенно предсказал брестский позор и то, что Толстой окажется в этом «союзником Германии». Через десять лет после Чехова о том же самом будут, как упомянуто выше, говорить Маковицкий-старший и Иванов из Сухуми.
При осмыслении подобных высказываний Чехова следует иметь в виду то, что слова «интеллигентность» и «интеллигенция» он использует в разных случаях по-разному, в различном, прямо противоположном смысле. Не только обличительно, как в данном письме Суворину, но и вполне одобрительно (в том же «Лешем», слова Сары в «Иванове» и подобное в других местах – многажды).
Уже 6 июля 1892 года Чехов писал Суворину, что лет через 10 – 15 толстовствующих, наверное, забудут (считал ли Чехов, что при этом перестанет действовать яд разрушительной толстовской пропаганды? Да и кого зачислять в «толстовцы», сколько среди них являющихся толстовцами в той же мере, в какой Симеонов-Пищик – ницшеанец?). А о себе самом 27 марта 1894 года писал тоже Суворину: «толстовская мораль перестала меня трогать. Толстовская философия сильно трогала, владела мной лет 6 – 7 (как раз ровно 7 лет прошло после упомянутого письма Киселёвой от 14 января 1887 года). «Во мне течёт мужицкая кровь, и меня не удивишь мужицкими добродетелями». Он категорически отказывался также возвращаться по призыву Толстого к мужикам и к мужицкому труду.
Кроме сомнительного «непротивления злу» (Киселёвой 14 января 1887 года) и
чтобы читатель не увяз, вообще было бы прекрасно.
"Комическая" партия 74 года рулила.