Круги на воде

Вспоминай что-нибудь. Помнишь, как ты в шестидесятом на Первое мая меня замочил? За Сталина обиделся. Помнишь?
– Да, помню, все я помню. Ты всегда был идейно неустойчив. А ты номер заказа на шестимиллиметровые профили помнишь? Из нержавейки, без покрытия?
– Для самоходных платформ? А чего ты вдруг вспомнил? Девятнадцать – двести пять – триста семьдесят, дробь сто шестьдесят два.
– Точно. Дробь – номер ячейки хранения, на вокзале. Остальное – код замка. Там – коробка со Звездой Героя, с орденами, орденскими книжками и приказами о награждении. Забери их оттуда, и передай нашим ребятам, из первички. Лучше всего – Жоре Гуральнику, или Валерке Красильщикову. Они и разрешение получат, чтобы ордена в Гохран не сдавать. Но только когда будет музей, с охраной, иначе все пропадет. Скажешь им: не разбазаривать, чтобы все мое было вместе. Пусть сделают мой стенд, с красным бархатом и с подсветкой. Они хотят вернуть помещение музея боевой и трудовой славы.
– Да, я слышал.
– Нужен адвокат. Разумовский умер, а другим нужно платить. Там, в коробке, в конверте, пятьдесят пять тысяч, для начала. Тогда и из центра должны помочь. Там и завещание, в коробке. Просьба моя к властям, чтобы не в Гохран все ушло, а в музей. Яша, ты это … сделай, как прошу … Потому что скоро сдохну.
– А ты не спеши. У Майданника в августе тоже инсульт был. И – ничего. Опять в парке с фанатами тасуется.
– Яша, не болтай ерунды. Ты же знаешь, я свое слово держу. Сказал "сдохну", значит сдохну. Тебе сколько?
– Семьдесят два.
– Пацан!
– Слушай, а может … У тебя же есть дочь – твоя законная наследница, а у нее – сын, твой родной внук …
– Яшка, заткнись, не мути воду. Ты же знаешь мой расклад. Я в своем доме, как Штирлиц. Информация к размышлению. Прячусь от всех. Пришлось сделать куклу. Запираю ящик стола и дверцу, как будто все там. Колька, сука, только и ждет, пока я дуба дам.
– Перестань. Лиза третьи сутки с тобой, все глаза красные.
– Лизку жалко. Но она у Николая под сапогом, как рабыня. Он ей ни копейки не оставит, в тот же день все заграбастает. Только и ждет, когда я окочурюсь, чтобы награды мои пропить. Тридцать лет уже. Он и ножом на меня замахивался.
– Николай?
– Ну. Он же который год дуру валяет, на Лизиной шее сидит. И к ребятам нашим приставал, из первички. Как бы, говорит, сохранить память тестя? Вроде, музей сделать в моей комнате. Думает, сука, что я им награды свои передал, выманить хочет. Так что ты, Яша, будь готов, он теперь и тебя доставать будет. Узнает, гад, у Лизки, что ты со мной тут просидел – не отстанет. И будет тебе заливать про свою несчастную жизнь, и про то, какой он хороший, и как исправиться хочет. Это он, сука, умеет. А ты не верь ни одному его поганому слову. Понял? Я же его …
Гостев опять закашлялся и долго не мог остановиться.
Дедушка не знал, как помочь, но не решался бежать за сестрой – где ее найдешь, и станет ли спасать старика? Он приподнял дергающуюся голову, поднес к губам чашку воды.
Но Савва только плевался.
Тогда Дедушка приподнял его на кровати, и так и держал, со всех сил упираясь в мокрую спину, пока Гостев не успокоился.
– Спасибо, Яшка. Ты, как товарищ, лучше многих других. Вот, сейчас уйдешь, тогда и подохну. Ловить больше нечего.
– Савва, перестань! И потом, знаешь, я все больше думаю … Я скажу, а ты послушай и не волнуйся, хорошо? Конечно, если что, мы с ребятами сделаем все, как ты хочешь – будь спокоен. Но я все больше думаю … Я, можно сказать, пришел к выводу, что правда – она не одна. Их есть, Савочка, много разных. Может, это глупо звучит, но собака по-одному все видит, мы, люди – по-другому. И то, и это – правда. Или, допустим, девки. Все между собой не похожи, и каждая по-своему хороша. Одному нравится одна, другому – другая, в каждой что-то есть. Так и правда. Вот, например, у вас, коммунистов – своя правда. То есть, она у вас действительно есть. Хорошо, когда все люди более-менее равны, обеспечены самым необходимым, и нет безработицы. Но и у американцев, Савва, тоже есть своя правда. Только мы к ней не привыкли. Потому что не знали ее никогда. А у них, там, оказывается, тоже есть много чего хорошего. Подожди еще минуту, я не к тому. Вот, мы всегда считали, что бога нет. Это была наша правда, потому что другой мы не знали. А вдруг, в самом деле, есть что-то еще, какая-то другая жизнь? Может, пусть похоронят тебя по обряду? Хуже от этого точно не будет, а там – иди, знай … Может, не напрасно столько лет люди в бога верили. Неужели все они глупее нас были?   
– Яшка, ты меня не гни, понял? Меня и не такие как ты согнуть пытались. Ты обещал выполнить мою последнюю волю. Так вот она: хоронить без попов и – под красной звездой, ясно? А когда будет музей с охраной, передашь награды ребятам из первичного отделения партии. Тогда я и умирать не боюсь.
– Так ты и раньше не боялся. Всю войну в пехоте прошел.
– Херня это, Яша. Боялся я. Все боялись. А теперь не боюсь. Главное: сохрани ордена для музея.
– Но есть еще Игорь. Может, пусть он твои награды заберет? Это же твой родной внук. Музей – будет или не будет – неизвестно, а память о тебе останется в поколениях. Игорь потом своим детям передаст. Он – не алкаш, парень серьезный, такой вежливый, всегда со мной здоровается.
– Ага, вежливый. Убийца он, Игорь твой! Самый настоящий. То он каратэ учил, это … рэкетом промышлял, теперь английский учит – бизнесменом хочет заделаться, в Америку драпануть. Хочешь, чтобы моя Звезда Героя блядским американцам попала? Я свои награды лучше в землю заберу, чем им на посмеяние …
Гостев опять закашлялся, и Дедушка стал его поднимать.
Потом вернулась Лиза. Гостев уже не придуривался, отвечал на дочкины вопросы. Но общение с Дедушкой прекратилось.
 
 
 
3.
 
 
              Савва сдержал свое слово: на следующий день после посещения Дедушки с ним случился обширный инсульт.
Но еще почти месяц упрямое сердце продолжало гнать кровь в отключившийся мозг.
 
 
               Героя хоронили торжественно, со всеми почестями. Зюганова не было, но явились двое из самой верхушки партии. Прилетели и генералы – один молодой и трое постарше. Выступали партийные лидеры, губернатор, начальник округа, бывший при Савве директор завода, от друзей – Василий Мороз. Путинский референт зачитал яркую, прочувственную речь.
Зять Николай тоже хотел пробраться к микрофону, но, несмотря на абсолютную трезвость, его не подпустили.
Дочь Лиза плакала, внук Игорь внимательно смотрел вокруг. Солдаты стреляли в воздух.
Никаких попов не было.
Наконец, Савву Гостева опустили в яму и стали засыпать. Каждый бросил в могилу по горсти земли.
Венки были сложены рядом. Дедушка подошел одним из последних. Свой комок земли он бросил на уже насыпанный холмик. На временном жестяном обелиске красовалась большая красная звезда.
Все тузы, генералы и партийное руководство быстро укатили. Остальные тремя автобусами отправились на поминки.
 
 
              В убранной красно-черными лентами и знаменами столовой заводского общежития Дедушка подсел к Саввиным друзьям-коммунистам, многих из которых знал еще по заводу. Среди трех десятков стариков и старух было и несколько молодых ребят и девушек – внуков и внучек. Обычный разговор о болезнях и врачах перешел к пенсиям и ценам, и далее – к обсуждению молодого президента и дебатов в Думе.
Внуки напряженно молчали.
Друзья вспоминали Савву, недоверчиво переглядывались, вздыхали – кто следующий? Вспоминали похороны Героев Союза в советские времена. Тогда и руководство не сразу разбегалось, и почета было больше, и награды несли перед покойником.
– Не нашли их, награды, ни одной, – сообщил Красильщиков. – Думали – в столе, оказалось – нет. Николай под подозрением. Но, по-моему, Савва их сам припрятал.
Все выпили по чуть-чуть. Дедушка выпил две рюмки вина. Но не захмелел и наблюдал за столом близких родственников.
– Такой он был железный, – пятый раз повторил Вася Мороз, – и душой и телом. Казалось, сносу ему не будет. И – вот, нате. Отличный был человек. Настоящий.
– Герой он был, – заметил Гуральник. – Не только по званию – по сути своей. Теперь таких нет.
– Откуда ж теперь героям взяться? – мрачно произнес Красильщиков. – Кому сейчас кроме долларов что-то нужно, а? Все, за что мы жизнь положили, за доллары ушло.
– Чтобы быть героем, надо чтобы было, за что жизнь отдать, – заметил чей-то внук.
– Точно! – хлопнул по столу Красильщиков. – А сейчас вон, что делается. Испохабили все, каждый только под себя гребет.
– Если бы Савва не умер, – сказал Дедушка, – он был бы самым старшим среди нас.
Все снова переглянулись и опять заговорили о болячках, потом – о футболе и о начавшемся хоккее, потом перешли к международке и к близким Октябрьским праздникам – первым в новом тысячелетии. Снова вспомнили Савву – не дожил.
А Дедушка, заметив, что зять покойного занят открыванием новой бутылки, взял свой плащ и, не прощаясь, насколько мог быстро, через кухню, покинул зал.
Но Николай уже был в вестибюле.
Он был еще вполне трезв и твердо стоял на ногах.  
Увидев Дедушку, он как бы удивился и обрадовался, засопел, обнял его одной рукой, а другой сунул стакан водки. При этом он понемногу, но настойчиво давил Дедушку животом, заталкивая его в угол.
– Давайте, дядя Яша, за вашего друга, за героя, воевавшего за нас! – продекламировал Николай. 
Дедушка приподнял свой стакан и поднес к губам. Потом вздохнул и покачал головой.
– Да, навоевался он немало, пусть теперь спит спокойно.
– Что же вы, дядь Яша, за друга своего не выпьете?
– Нет, – снова покачал головой Дедушка. – Нельзя мне.
– Ну, хоть глоток, в память о друге!
– Думаешь, ему это поможет?
– Но это – обычай, не я его придумал, – развел руками Николай. – А может, и поможет, – добавил он.
– Помогать надо живым, – возразил Дедушка.
– Да, правильно: живым! – обрадовался Николай. – Вы Савве всегда помогали, пока он жил. Он же вам доверял, как никому. Вы ему были самым близким человеком.
– По-моему, самым близким Савве человеком была твоя теща. Потом – твоя жена Лиза. А потом – его товарищи-коммунисты. Мы, конечно, дружили и тридцать пять лет вместе проработали. Но я и раньше не разделял его убеждений. А теперь и подавно. А Савва острые углы сглаживать не любил, скорее – наоборот. Мы даже ругались с ним иногда. Он сгоряча и замахнуться мог.
– Когда выпивал, – подсказал зять.
Дедушка взглянул на отекшую красную морду, ничего не сказал и попытался вернуть Николаю стакан. Но тот не взял. Снова приблизившись к Дедушке, он почти прижал его к стене.
– Дядя Яша, я хотел вас спросить … то есть, предложить. Будьте моим компаньоном.
– А что за компания?
– Это вот … ну, я хотел …
– Коля! Отойди и не дыши мне в лицо. И забери свой стакан.
– Хорошо, дядя Яша, как хотите, – согласился Николай, взял стакан и легко влил в себя.
Дедушка вынул из рукава шарфик и стал одевать плащ.
– Я и Савиных партийных друзей спрашивал – продолжил Николай. – Думал, коммуняки должны помочь, а они просто пидоры и больше ничего. Я же их насквозь вижу, всю их сраную идеологию. Только лозунги трындят, а когда …
– Николай, мне пора домой. Говори по существу.
– Да. Я это … хочу… сделать у нас музей, в его комнате. Можно и коридор перестроить, и вход прорубить отдельный. Можно будет школьников