довольно бурную. Разочарования шли, как говорится, косяком. И вот однажды Наташу привели в гости к моему приятелю-соседу. Оказалось, что она живёт в том же, в нашем дворе. А ещё через недельку-другую тёплая и не желающая расходиться компания, где был и я, соображала соответствующее моменту тёплое место для выпивки. И один аспирант, бывший Наташин однокурсник, вспомнил о ней. Исключительно как об одинокой (она давно уже развелась), но приятной в общении женщине. Причём с большой и удобно для всех, в центре и у самого метро, расположенной жилплощадью. У меня-то в тогдашней «коммуналке» устраивать вечеринку было неудобно – пожилая соседка активно противилась. Одинокому соседу-приятелю жертвовать долю спиртного не хотелось, Наташа же, по заверениям бывшего однокурсника, почти не пила. Прикинув все резоны, мы к Наташе и отправились. К утру компания отвалила, а я так и остался…
Между прочим, я тоже, как и мой попутчик (думаю, как и Гурьян), обычно сходился с женщинами в некотором подпитии… Вот сейчас мне пришёл в голову вопрос: предварительное ухаживанье – оно зачем? О демонстрации состоятельности материальной не говорю – женщина обязательно должна прикинуть в начале, стоит ли игра свеч. На пару часов сойдёт и возможность красивой выпивки, ну, там прогулки на машине, дачной поездки (театра, концерта, музея, в конце концов... В деталях дамы могут и разниться, только розы на длинных стеблях все, по-моему, приветствуют одинаково). На более же долгий срок – нужно и, так сказать, чековую книжку предъявить, и карьерные потенции – для особо честолюбивых. Всё это понятно и оправданно. Все они, хоть иногда теперь и смутно, помнят об искомом очаге, который они Богом и природой призваны создавать. Пусть даже себе не сознаются, а помнят! И проверять на этот счёт партнёра начинают, даже если дел у них общих предвидится всего ничего. Это, повторяю, понятно! А вот стишки всякие, парадоксы и философемы, истории, временем проверенные, анекдоты, на худой конец, - они зачем?... Если по-простому, для того, чтобы облегчить последующий интим. То есть чтобы раздевать женщину, которая уже худо-бедно восприняла твои невербальные сигналы, уже поддалась им. Духовную близость – ага! – чтобы почувствовала… Но, если рассуждать трезво и непредвзято, всякие предварительные ухаживания, кроме самого уж элементарного распушения хвоста и самого примитивного токования, - они интиму-то должны только мешать. И чем заходы изощрённее («духовнее»), тем значительней помеха основному занятию. Вдумайтесь, да разве это мыслимо: прочитал что-нибудь пронзительное, действительно за душу хватающее и непосредственно вслед за этим «обнажаешь ствол»? Что-то здесь чувствуется даже не просто циничное, а именно извращённое… Пьянка, однако, облегчает дело, ибо резко сокращает дистанцию между стихами и обнажением ствола. Можно сказать, даже ставит знак равенства… Правда, я не подумал, что у женщин-то (и тут я совершенно согласен с попутчиком) этот знак равенства присутствует всегда, изначально. То есть всякие стихи суть не что иное как вполне органичная прелюдия. Им прелюдия, а нам вполне определённое искажение личности: хочешь исключительно одного, а делаешь вид, что думаешь исключительно о другом. То-то, что без бутылки трудновато…
Ну-с, как раз тогда я переживал очередной кризис в личной жизни. И знакомство с Наташей оказалось, прежде всего, отличной терапией. Не могу сказать, что возникла особо пылкая страсть. Мне было уютно с ней. Вот как Гурьяну с его Сашей…
Параллели, параллели, сплошные параллели с историей услышанной и с историей, воспроизведённой мной самим, не давали мне заснуть. Наверное, каждому знакомо такое возбуждение темой, когда не то чтобы думаешь про себя, а вроде как произносишь в уме страстный монолог, доказывая нечто воображаемому, но вполне реальному для взбудораженного сознания собеседнику… Я ведь почему вдруг так подробно про Гурьяна вспомнил, а заодно и про других его коллег по помойкам? – Они стали таковыми, конечно, не из любви к «романтике», как бы красиво потом её не расписывали. Для того чтобы по сугубо философским соображениям утвердиться в клошарах, у нас климат слишком неподходящий. Осадки… А зимой так просто иногда – холод собачий… Жизнь у всех наших «клошарах» когда-то надломилась, и не по их желанию, вот что! Конечно, нужны оговорки. Сами-то они слабость проявляли? – Да, не отнимешь. Глупость? – Выше крыши. Но за какую же слабость, за какую же глупость надо так наказывать человека? И мы с моим попутчиком бывали и слабы, и глупы. Да вот повезло – обстоятельств чуть-чуть не хватило, чтобы и нам выпасть в осадок окончательно. Но – главное! – это всё зависело никак не от нас. Мир, как правильно заметил мой попутчик, катился куда-то в тар-тарары, и удержать мы его не могли. Он сам немножко нас пожалел, остановился, не распылил дотла. Но рухнул, всё-таки рухнул – тот мир, в котором мы жили, в котором бывали даже и счастливы… С каждым годом, с каждым днём жизни я встречаю всё больше людей, переживших подобное. Житейские детали в данном случае второстепенны. Так или иначе – их мир тоже оказывался разрушенным…
Довольно долго я искренно гордился Наташей. «Подруга жизни» – иначе и не называл. Тогда как раз наступали тяжёлые времена. Деньги дешевели (мы ещё не могли и представить себе, как они подешевеют чуть позже, но всё равно было уже чувствительно). Продукты исчезали. Одна лишь дарованная гласность скрашивала мир, но вообще жизнь становилась напряжённей и нервозней. Наташа встречала эти трудности, так сказать, «с открытым лицом». Обесценивавшиеся бумажки она расходовала расчётливо, без паники и нытья. И вообще… «Я достала минтая!», - например, гордо говорила она, придя из похода по скупым на дары магазинам. А в соседнем переулке она обнаружила «Кулинарию», где каждое утро «выкидывали» сносные рубленые шницели. Только приходить надо было пораньше, часам к восьми. Иначе могло не достаться… В декабре девяносто первого года у нас родился сын. В этот самый день я услышал привычно для тех времён замогильный голос диктора. Он вещал: «В Москве смертность превысила рождаемость»… «Вот тебе! – помню, я сделал непристойный жест в сторону телевизора. – Это у вас превысила, а у нас нет!..»
Можно сказать, я был тогда счастлив. По крайней мере, покоен и волен. Но, очевидно, слишком покоен, слишком уверен в том, что Наташа-то всегда будет рядом. Ну и, конечно, выпендривался. Чего стоило хотя бы утреннее традиционное яйцо «в мешочек»! Наташе никак не давалась нужная консистенция. Яйцо оказывалось то слишком жидким, то почти крутым. И, разумеется, я каждый раз это чуть ли не с торжеством отмечал. И поминал каждый раз мою бабку, действительно обладавшую кулинарным чутьём и талантом. У неё, мол, яйцо всегда выходило точно, как надо… Могла Наташа меня, а заодно и мою бабку, возненавидеть за одни только эти яйца? – Вполне. Однако тогда только молча терпела… Убил бы сейчас себя за эти разговорчики, да уж поздно!..
Ещё я любил засиживаться за беседой у соседа-приятеля. Он был человек спившийся, но интересный. Полегоньку пьянствовать с ним, рассуждая о разнообразных материях, было приятно и даже лестно, потому что он далеко не всех удостаивал бесед «на равных». Чаще просто назидательно вещал. Ко мне же он относился с подчёркнутым уважением. И я млел от этого, а ещё от того, что знал: меня ждут с ужином в двух минутах ходьбы, а я вот – доведу рассуждение до конца и пойду! Может, я и в пивнушку специально ходил бы насладиться свободой, как когда-то мой попутчик, но они к тому времени позакрывались. Противоалкогольная кампания иссякла, а дешёвые забегаловки всё равно больше не открылись. Возникавшие же вместо них стильные «пабы» были для меня тогда совершенно не по карману… И гордился, гордился я Наташей перед своими ровесниками! Для большинства из них жёны давно перестали быть не только подругами жизни, а и просто – товарищами…
А Наташа тогда относилась к нашим посиделками, в общем, с юмором. Наутро она, скажем, рассказывала:
- Пошла я за тобой – на ужин звать. А вы с Сашкой сидите над шахматной доской, бутылки пустые вокруг, играть не играете, а только мычите. Он: «Ы-ы?». А ты в ответ: «У-у!» Небось, какую-то острую дискуссию вели? Что-нибудь о реформах Александра Второго?..
И она, в общем, была близка к истине.
Всё, казалось, было хорошо тогда, в первое время. Только отчего же, примерно раз в месяц, Наташа впадала в настоящие истерики? Причём по самым разным и вроде бы случайным поводам. Я шутил: мол, у тебя гнев и слёзы по расписанию, всё равно из-за чего; давай договоримся, я тебе хоть повод буду предоставлять более-менее подходящий… Как-то мы с ней поехали в Крым (мы временно выползли тогда из безденежья). Устроились и пошли погулять по Алупке. Набрели на летнее кафе. Мускат, кофе, мороженое, лёгкий ветерок с моря, солнышко сквозь листья акации… И вдруг Наташа залилась, буквально залилась слезами. Я растерялся. Она плакала и ничего не говорила. Я спрашивал, что с ней. Она не отвечала. Я говорил: «Тебе здесь не понравилось? Давай немедленно уедем. Ты без детей заскучала – прямо так, сразу, в первый день? Бывает. Ну и бросим всё к чёрту и вернёмся!» Вокруг были люди, и они поглядывали на нас. Я начал злиться от неловкости, но тут Наташа плакать перестала. Правда, ещё долго ничего не говорила, молча ела мороженое… Не понимал я тогда причин. Я и сейчас, несмотря на всё, теперь вроде бы известное, не уверен, что понимаю. Но, может, это от того же, от чего жене попутчика было тяжело на зимней даче и от чего жена Гурьяна наставила ему рога и, верней всего, не первый раз? Во всех наших случаях женщины выходили замуж если не по любви, то, по крайней мере, по большой симпатии. Симпатия эта вполне могла бы перерасти в любовь. А вот не переросла! И наши мужские чувства стали восприниматься именно как давление…
У меня в жизни с Наташей была ещё одна дополнительная, усугубляющая положение деталь. Её дочь. Ленке было семь лет, когда мы стали жить вместе. И за девять лет она так и не научилась меня хоть как-нибудь называть. Пусть не «папой», Аллах с ней, но хоть «дядей». Не любви, так сказать, требовал, а простой вежливости. (Так именно и выражал своё недовольство Наташе). Ну, сначала-то, впрочем, я и не обращал внимания на это. Потом решил – пусть Наташа сама разберётся, моё дело – требования высказать. Она не разобралась, и я в конце концов привык.
Надо сказать, первое время я довольно ретиво взялся за Ленку. Например, она была толстовата, и я договорился о бассейне для неё. Брался провожать её на занятия и обратно. Но тут впутался ещё один фактор – тоже женского рода. Тёща! Она жила отдельно от нас, но приезжала регулярно. «Лена моя, а не ваша!» – заявила она мне. А Наташе сказала, что в бассейн со мной Ленку не пустит, потому что я могу её там растлить. К слову, тёща была профессором пединститута. Согласитесь, на этом одном можно было бы построить забавную коллизию для небольшой повести из жизни интеллигенции… Наташа не нашла ничего лучшего, как передать это мне. Мы, конечно, посмеялись вместе, но, сами понимаете, забыть такой пассаж было трудновато. Да я и не старался. Наоборот – колол
