потому как только я дорогу знаю, отправим тайно к причалу нашему, что б шлюпки к нужному месту подогнали.
- А если их все уж ядрами гиреевскими в щепы разнесло? – Подал голос один из членов военного совета, седой, как белый снег в чистом поле, но крепкого вида боярин.
- Уповать будем на Господа нашего. Даже если хоть один из челнов целым остался, уже хорошо. А ежели пару челнов найдём – тогда нам сам чёрт не брат! Как полагаешь, Герман?
- Полагаю, что поспешить нам следует! – Глаза Германа горели нетерпеливым огнём, воображение уже рисовало ему картину предстоящего сражения на захваченном неприятельском корабле. Дума устало улыбался, и нехорошая бледность распространялась по его лицу. Но никто этого пока не замечал, потому что почти все присутствующие, невольно заражаясь смелой идеей, смотрели сейчас на коменданта.
- Правильно, Герман! – Ответил, едва заметно усмехаясь, Збиеря,
- Действовать надо безотлагательно! Но… - Он предостерегающе поднял руку,
- Только после того, как досконально, до самого последнего штришка, до самой мелочи ничтожной не обговорим все наши действия и пока не обсудим все возможные стороны нашего замысла. Ну, я так понимаю, - Удовлетворённый молчаливым и всеобщим одобрением, Збиеря широко развёл руки и обвёл глазами военное собрание,
- Я так понимаю, что план, предложенный Думой, господами боярами поддержан. Теперь начнём обсуждение. – Збиеря скользнул взглядом в сторону Думы и только сейчас заметил, что с тем творится что-то неладное. Бледнея всё больше, выросший за несколько дней осады в глазах защитников крепости до национального героя, но не оправившийся от полученных ран пыркэлаб, сейчас, уронив голову, медленно сползал на каменный пол штаба.
- Лекаря! – Взревел Збиеря,
- Лекаря сюда! – Охрана метнулась к выходу.
Сопровождаемый ординарцами, освещавшими добротно просмоленными факелами узкие своды таинственного подземелья, Збиеря уверенно двигался вперёд, время от времени подсказывая шедшим в авангарде правильное направление. Впереди себя он выставил троих человек, сразу за его спиной шагал Герман со своим немногочисленным, но уже неоднократно проверенным за время осады отрядом. Думу, несмотря на его протесты, решено было оставить в крепости. Мало того, Збиеря, допуская вполне вероятное развитие событий, на время своего, пусть и кратковременного отсутствия, передал все свои комендантские полномочия отважному пыркэлабу. На коротком военном совете, предварявшим их теперешний дерзкий поход, Збиеря обнял Думу и громогласно объявил о новом временном статусе королевского посланника. Такое неожиданное проявление чувств, именно чувств, а не сам факт передачи полномочий, немало удивил повидавших всякого на своём веку бояр. Но, кто бы и как бы не озадачивался увиденным, абсолютно все сходились в одном: Дума заслужил такое к себе отношение. И не только в лице коменданта. Любой из защитников крепости при одном только упоминании имени бесстрашного пыркэлаба гордо вскидывал голову, и тогда на всех лицах читалась твёрдая решимость стоять до конца и спокойная уверенность в благополучном исходе обороны легендарной крепости.
- Да какой же из меня сейчас комендант, Збиеря? - Смущённо смотря в пол, пробовал возражать Дума,
- Я и в седле-то теперь не удержусь, а ты мне целую крепость доверить хочешь.
- Вот потому и хочу, что вижу в тебе, господин пыркэлаб, достойного стратега. Хватит, Дума, саблей махать, для тебя в нашем цинуте и поважнее дела найдутся. – Збиеря, неожиданно для самого себя, всё более проникался к грозному боярину искренней симпатией и теперь досадливо недоумевал, что же мешало ему раньше, с его-то житейским и ратным опытом, повнимательней приглядеться к закалённому в бесчисленных боях королевскому посланнику. Комендант положил руку на плечо Думе:
- Суетливые хлопоты наши, скажу я тебе, в отсутствие войны нами же и помыкающие, нас, Дума, друг от друга отдаляют безмерно и к дрязгам пакостным незаметно и неотвратимо, всячески подталкивают, - Комендант смотрел прямо в глаза пыркэлабу,
- Таков человек, и знаю, ты не хуже моего о том ведаешь. Другое дело, как мы видим друг дружку, когда нам по самому краю смерти ходить приходится. – Збиеря вздохнул и сделал шаг в сторону. Потом обернулся:
- Всё! Больше говорить не буду. Сам поймёшь. Но знай, что выбор мой – не только от сердца происходит, но ещё и интересами королевства нашего продиктован. И ещё думаю, что государь наш, Стефан-воевода, таким моим решением остался бы доволен и одобрил бы его, не колеблясь.
- Обещаю сделать всё, чтобы не посрамиться, - Только и мог ответить Дума.
- Порадуйте Баязита с его прихвостнем! И возвращайтесь с победою, да без потерь.
- Вот это дело! Вот это разговор! С Богом!
Горстка храбрецов, замысливших дерзкую вылазку к флоту Менгли-Гирея, уже довольно продолжительное время углублялась в таинственные и запутанные ходы древнего подземелья. Крутые повороты скалистого тоннеля порой неожиданно упирались в глухую, сырую каменную стену, вдоль которой по обе стороны не сразу можно было разглядеть узкие, затянутые столетней паутиной проходы. По какому из этих проходов надо было двигаться дальше никто, кроме коменданта, не знал. Да и тот разбирал дорогу не без труда. Збиеря замирал на некоторое время, напряжённо что-то вспоминая, потом тыкал факелом в нужном направлении, и отряд шёл дальше. Вернее, сначала с трудом протискивался в сплющенный каменный рукав, который через некоторое расстояние резко расширялся и вновь растекался несколькими рукавами. И так – без конца. Мрак, сырость и холод подземелья, угнетающая, до звона в ушах, тишина и попадающиеся то и дело на пути истлевшие останки человеческих тел – всё это зловещим саваном накрывало рискнувших забраться в ревностно охраняемое злыми духами чрево древней крепости. Время от времени по лабиринту прокатывались, идущие, казалось, из самых недр земли, протяжные, леденящие душу стоны, явственно слышались обрывки непонятных слов, вздохи, шелест, звериное рычание и каменный скрежет, и ещё множество странных и непонятных звуков. Потом вдруг вновь, неожиданно и непредсказуемо воцарялась мёртвая тишина, которую слушать было также невыносимо жутко. Со времени начала экспедиции, должно быть, прошло около часа, или полтора, а может, что и в два раза больше. В этом жутком и таинственном подземелье ход времени переставал существовать. Здесь хозяйничали Вечность и бездонный, чёрного цвета, Ужас. Ужас преисподней. Страх забирался за шиворот, резал глаза, зловонием тлена копошился в ноздрях, заползал в уши, поглаживал по затылку, змеёй вился по коленям и терновой удавкой перехватывал горло. Страхом пропитан был сам воздух нескончаемого лабиринта. Теперь даже самые отчаянные смельчаки чувствовали, что теряют хладнокровие. Тем более, что дорогу назад, к родной крепости, уже не смог бы найти ни один из них. Но о возвращении никто и не помышлял. Главное – вперёд, главное – чтобы комендант не ошибся в выборе направления, главное – выйти к берегу Днестровского лимана, вновь вздохнуть полной грудью терпкого морского воздуха и увидеть над головой звёздное небо!
На одном из участков пути едва не произошло несчастье. Несмотря на предупреждение Збиери о том, что вскорости дорога должна была резко оборваться, всё равно, это случилось внезапно. Очередной тесный проход, предварительно выведший людей коменданта на относительно широкую галерею, затем вдруг сразу опрокинулся в черноту бездны, и если бы не протянутая вовремя рука шедшего следом, идущий первым закончил бы свои дни в подкарауливавшей их пропасти. Густая пелена мрака застилала всё вокруг, и где-то далеко внизу слышался звук бьющих по водной поверхности капель. Свет факелов пожирался чернильной пустотой тьмы. Дальше эта чёрнота густела до невозможной и немыслимой концентрации и казалась материальной и вязкой, как опрокинутая из космоса на ночную землю циклопических размеров бочка с кипящей и сразу же застывающей смолой. Всё. Дальше дороги не было. Авангард встал. За ним – все остальные. Отрезанные от мира подземными сводами, участники похода с тревогой и надеждой смотрели в сторону командира.
- Теперь, след в след, всем шагать за мной, - Негромко, но уверенно сказал он, одновременно пробираясь вперёд. Вдоль стены тянулся очень узкий выступ. Дальше идти надо было по нему, всем телом прижимаясь к влажной отвесной стене. Увешанным оружием воинам сделать это было очень непросто. К тому же, необходимость держать факелы лишала их равновесия, поэтому двигаться приходилось лицом к пропасти, то есть спиной к скале. Буквально слившись с ней в одно целое отряд, кто мысленно, а кто и вслух шепча молитвы во спасение, двинулся дальше. Ноги скользили по влажной поверхности узкого выступа, и собранные в пружину тела участников похода непроизвольно разряжали собственное напряжение предательской дрожью в коленях. Свет факелов пожирался тысячелетней мглой, всё пространство вокруг было окутано непроницаемым, холодным и ужасающим мраком, однако вязкая тьма над самой тропой, словно живая, неохотно и скупо, но, всё же, расступалась. Из пропасти до слуха взвинченной до предела процессии то и дело доносились необъяснимые и ни на что непохожие звуки, от которых кровь стыла в жилах, а сердце переставало биться. Вдруг Герман, шедший последним, неожиданно оскользнулся и громко вскрикнул. Он почувствовал, что теряет равновесие и невольно разжал пальцы, сжимавшие рукоятку факела. Тот полетел вниз, и замершие каменными изваяниями разведчики остановившимся от ужаса взглядом бесконечно долго следили за исчезающим в недрах земли животворящим огнём. Судорожно выброшенную руку Германа успел перехватить вжавшийся в стену и шагающий перед ним начальник его охраны. Ещё мгновение, и Герман с неизмеримым облегчением почувствовал спиной острую поверхность спасительной стены. Чтобы придти в себя и выровнять дыхание, пришлось на некоторое время остановиться. Спаситель пыркэлаба, тоже тяжело дыша, стоял рядом, и факел в его руке бился мелкой дрожью.
- Бог даст, боярин, ещё повоюем, - Прошептал он,
- Ты не торопись, погоди, давай с силами соберёмся. Нам тут спешить – смерти подобно!
- Спасибо тебе, Гонсу, - Тоже шёпотом ответил Герман,
- Ты ведь мог со мной в пропасть сорваться… Вовек не забуду. Одно дело, брат, в бою погибнуть, а другое – в преисподнюю живым лететь. Знаешь, - Голос у Германа предательски дрожал,
- Чего я только не повидал на своём веку, всяко бывало, но такого страха, скажу я тебе, никогда прежде не испытывал. И сознаться в том мне почему-то не стыдно.
- По мне, боярин, лучше в чистом поле с саблей наголо погибнуть, чем в этом проклятом каменном мешке бесславно смерть принять. – Гонсу тяжело дышал, грудь его судорожно вздымалась,
- И не один ты, Герман, от страха ни жив, ни мёртв. – Стон, похожий на рыдания, сорвался с губ теряющего рассудок телохранителя,
- Господи, сила твоя! Клянусь, Господи, ежели живым выберусь с этого места дьявольского, во всю жизнь свою дурного не сделаю никогда и никому и благими и праведными поступками до конца дней своих славить буду Господа нашего!
- Успокойся, Гонсу! Сам же
