из них. Теперь ему предстояло одному возвращаться в осаждённую крепость. Комендант угрюмо обернулся к чернеющему пропастью подземелью и вздрогнул от подкравшегося ужаса. Возвращаться одному было страшно. Но возвращаться надо было обязательно! А он всё медлил, продолжая надеяться на какое-то чудо и до боли в глазах всматривался в светлеющий горизонт. Занималась заря. Флагман Гиреевского флота целиком был объят пламенем и лежал на боку. С десяток шлюпок шныряли вокруг погибающего корабля, подбирая выживших. Збиеря, широко перекрестившись и бросив последний взгляд в сторону лимана, решительно зашагал к лазу в подземелье. И в этот момент из-за ближнего пригорка прямо на него вылетел конный турецкий разъезд. С рёвом и диким посвистом всадники вихрем подлетели к коменданту и, осадив лошадей всего в нескольких метрах от него, образовали круг. Закружили в стремительном и убывающем в радиусе хороводом. Положение было безнадёжным. Збиеря угрюмо усмехнулся, вытащил саблю из ножен и приготовился к последнему в своей жизни бою. Но он даже не успел взмахнуть своим тяжёлым мечом. С десяток стрел, выпущенных почти одновременно с разных сторон, легко пронзили незащищённое кольчугой тело. Збиеря замер, зашатался, но устоял. Сабля выпала из бессильно повисшей руки. Угасающим взглядом Збиеря искал перед собой силуэт возглавляемой им столько лет крепости. И когда увидел, слабая улыбка озарила его суровое, испещрённое бесчисленными шрамами лицо. Кто-то из турецких всадников со спины бросился к смертельно раненному коменданту и одним страшным, косым ударом рассёк его туловище от шеи до поясницы. Збиеря, без крика, без вздоха, с той же замершей на устах улыбкой, замертво рухнул на землю. И почти в ту же секунду оглушительный грохот потряс предрассветную тишину. Вся дальнобойная артиллерия турецкого султана, как и обещал в недавнем разговоре с Оанэ советник Аббаса, занялась смертельной канонадой. Сигнал к последнему штурму героической крепости взорвал утреннюю безмятежность на многие вёрсты вокруг и хищным кровавым росчерком вспорол хрупкое очарование этого поистине райского места. Враз осиротевшая крепость, только что лишившаяся своего коменданта, приготовилась к последней, решающей схватке.
Время не существовало для Иллианнука. Он парил над пространством, его сознание растворялось в нём, и время, бесстрастно отсчитывающее мгновения для простых смертных, его никак не касалось. Странное дело, сейчас он не видел себя, то есть, как бы нелепо это не звучало, он не был материален. Казалось, остался только дух, а тело, некоей высшей силой, было оставлено до поры в каком-то таинственном месте. Иллианнука это не беспокоило. Значит, думал он, так и должно было быть. Он не видел также и Иштариани, но остро и ясно ощущал и осознавал её присутствие. И это было самым главным. Главное – она здесь, она рядом. Его любимая, его бесценное сокровище, та, которую он без устали искал и, в чём он был определённо уверен, искал на протяжении тысячелетий. Ещё он заметил, что они почему-то перестали разговаривать друг с другом обычным, как у людей, способом и теперь легко и просто общались между собой при помощи мысли. Это своё новое свойство Иллианнук, как и в случае с недавним обнаружением у себя возможности перемещения в пространстве, принял спокойно, как нечто само собой разумеющееся.
"Иштариани, ты всегда будешь со мной", – Мысленно шептал Иллианнук, и в этом жарком шёпоте слышались и горячая мольба, и вдохновенное заклинание, и страстное утверждение, и трепетная надежда,
"Я всегда буду с тобой" – Эхом отзывалась Иштариани,
"Я всегда буду в твоём сердце".
"Только в сердце?"
"А разве этого мало?"
"Этого мало"…
"Я знаю"…
"Иштариани!"
"Да, любимый…"
"Как сладко слышать: любимый!"
"Как сладко произносить: любимый…"
"Все сокровища мира ничто по сравнению с твоей любовью".
"И никаких сокровищ мира не жалко, если нести их на священный алтарь любви…"
"Любимая…"
"Любимый…"
"Тревога нестерпимым пламенем выжигает моё сердце. Меня не покидает предчувствие, что я вновь могу потерять тебя на тысячелетия! Это – нестерпимая мука! Любимая, ты слышишь меня?"
"Я слышу тебя, любимый…"
"Скажи мне, кто такой Великий Жрец?"
"Великий Жрец… Великий Жрец многолик… Но в чём-то он - это ты…"
"Но как же такое может быть? Не понимаю… Мой слабый рассудок не в состоянии постичь твоей мудрости, Иштариани! А Музей? Музей десяти источников?"
"О!.. Музей… Музей - это сияющая вершина твоего познания. Это та высота, Иллианнук, к которой ты стремился, и будешь неустанно стремиться всю свою жизнь. Это то, что по мере твоего продвижения вверх окажется огранённым алмазом, и превратится однажды в бесценный бриллиант твоего постижения. Бесчисленные грани этого бриллианта своим чудесным отсветом озарят и высветят для тебя правильные направления в приближении к поставленным целям, божественные сполохи этих граней приоткроют для тебя завесы тайн, о которых все прочие даже и не подозревают…"
"Но ни одна из тайн на всём этом свете не стоит тебя, Иштариани! Они не стоят тебя даже все вместе взятые! Как же горек привкус твоих откровений, любимая! Уверен, ты знаешь, что мне бы хватило одной только твоей любви… Разве не в этом счастье? Ведь теперь мне понятно, что я проделал весь этот долгий путь только ради встречи с тобой".
"Любимый, моя любовь направляла тебя на этом пути. Наша любовь – это факел, освещающий тебе твою непростую дорогу. И потом, и это, пожалуй, главное: ты просто не сможешь иначе…"
"Иначе? О чём ты говоришь, любимая? Чего я не смогу?"
"Жить. Ты не сможешь иначе жить, любимый".
"Но…"
"Верь мне, Иллианнук. Верь мне так же искренне, как и любишь…
"Я верю тебе с покорностью, которую я назвал бы сладостной. Потому, что люблю. Потому, что счастлив. Потому, что ты – есть! Потому, что всё остальное неважно…"
Оанэ, так и не докричавшись своего адъютанта, заподозрил неладное. Едва посланец Аббаса исчез за потайной дверью, он кинулся в свои покои и тут обнаружил неплотно притворенную дверь. Холодея всем сердцем, Оанэ выглянул наружу. Пусто. Адъютант не являлся на зов, чего прежде никогда не было. Следовало торопиться. До назначенного штурма оставалось совсем немного времени. И если вдруг, лихорадочно размышлял Оанэ, его разговор с посланником Аббаса стал известен адъютанту, то, скорее всего, о нём уже знают в штабе Збиери. Пыркэлаб Дума беспощаден и скор на расправу, поэтому – действовать, действовать без промедления! Личная охрана Оанэ, а это – целый отряд, ждёт его распоряжений. Ещё можно успеть! Предрассветные сумерки заметно редели, измотанная осадой крепость, в эти предутренние часы, была погружена в глубокий сон. Нет! Оанэ не подведёт Аббаса, не расстроит его ожиданий. Вперёд, к Килийским воротам крепости! И Оанэ со всей прытью, на какую был способен, устремился к выходу.
Торопливый рассказ перепуганного адъютанта Оанэ поверг Думу в состояние, близкое к шоку. Он не верил тому, что слышал. Не мог заставить себя поверить. Однако же, правдивость повествования телохранителя пыркэлаба-изменника не вызывала сомнений. Это не походило на клевету, да и с какой стати молодому боярину, буквально на днях получившему высокую должность, было клеветать на своего хозяина? Нет! Дума сердцем чувствовал, что адъютант говорил правду. Обхватив голову руками, новый комендант крепости без движений сидел за штабным столом. Рана его постоянно кровоточила, он совершенно ослаб, и временами ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание.
- Так ты не видел его лица? – Не меняя позы, спросил Дума,
- Нет, господин! Но я ясно слышал, что он говорил.
- Значит, совсем скоро должен начаться штурм… Необходимо направить подкрепление к нашим главным воротам. Я сам возглавлю отряд…
- Но ты совсем плох, боярин, - Осторожно возразил адъютант,
- Отправь меня со своим отрядом.
- Ты будешь при мне. Охрана! – Поднял голову от стола Дума,
- Есть ли новости с крепостных стен?
- Есть! Только что прибыл вестовой.
- Так что ж молчите? Сюда его! Живо!
Офицер, в порядком изодранном обмундировании, насквозь пропитанный пороховой гарью, с запёкшейся на лице кровью, обрадовано шагнул к пыркэлабу:
- На лимане настоящее сражение, боярин! Выходит, Герману вылазка удалась! Несколько кораблей Менгли-Гирея горят во славу нашего господаря! Слава ему! Слава Герману!
- Слава!..
Дума улыбался. Несмотря на то, что отряд Германа, предводимый Збиерей, отправлялся в свой последний поход под покровом ночи и глубокой тайны, защитники крепости, тем не менее, все уже были осведомлены о предпринятой операции. Оставалось только гадать, каким именно образом. Впрочем, не это сейчас было главным. К тому же, не спавшие, как ошибочно полагал Оанэ защитники Четатя-Альбэ, все, как один, взволнованно наблюдали за панорамой развернувшегося на лимане неравного сражения. И там же, на крепостных стенах, почти сразу же стали возникать никогда не существовавшие подробности удачно исполненного дерзновенного замысла.
- Спасибо за добрую весть! – Дума поднялся и обнял за плечи улыбающегося офицера,
- Ну, всё! Теперь – на воздух! Подсобите! – Бывший адъютант Оанэ и пьяный от счастья офицер кинулись к Думе и с готовностью подставили ему свои плечи.
На свежем воздухе Дума почувствовал себя лучше. Взобравшись на коня без посторонней помощи, он отдал распоряжение части своего отряда:
- Под командой вот этого славного офицера, - Дума указал на светло улыбающегося вестового,
- Поручаю вам немедля взять под охрану изменника Оанэ, который отныне не является больше наместником господаря нашего. Властью, данной мне комендантом Збиерей, приказываю арестовать предателя! - Дума покачнулся в седле,
- Остальные, за мной, на охрану главных наших ворот!
Отряд разделился надвое. Безымянный офицер с изодранным мундиром и запёкшейся на лице кровью, с тремя десятками всадников, галопом устремился к резиденции Оанэ. Дума, страхуемый по бокам верными ординарцами, направил свою сотню к Килийским воротам. И в это самое время грянули первые залпы дальнобойной артиллерии Баязита, а с лимана им дисциплинированно вторили пушки быстро оправившегося после недавнего нападения флота Менгли-Гирея. Невиданные по своим размерам ядра ложились по всему внутреннему периметру многострадальной крепости, дымом заволокло всё вокруг, почва под ногами пошла мелкой дрожью, древние камни плавились от ужасающих разрывов и от немыслимой температуры. Баязит накрыл непокорную крепость ураганным огнём, накрыл мощью, ранее неведомой военным стратегам того времени. Начиналось настоящее светопреставление.
Оанэ со своей сотней во весь дух мчался к Килийским воротам. Почти одновременно сюда подтянулся авангард Думы.
- Измена! – Стараясь перекричать грохот начавшейся канонады, визжал истерическим фальцетом Оанэ. Остриём сабли он указывал в сторону Думы,
- Смотрите, они собираются распахнуть перед проклятыми турецкими собаками наши главные ворота! – Конь под Оанэ взвился на дыбы,
- Вперёд, в атаку! – Оанэ едва
