Пустоцвет

проезжей части.
- Ко мне, может? - ухмыльнулся.
- У меня тут неподалеку подруга живет. А у них в подъезде... всегда крыша открыта.
Удивленно вздернул бровями, залился улыбкой:
- Мало на сегодня приключений, да? - хохот.
- А разве много?
Рассмеялся еще громче. Крепко сжал мою руку в своей:
- Веди...
 
***
И снова лифт... И снова смелые ласки.
- Может, без наручников? - ржу, вырываясь из запойного рабства его поцелуев. – А то больно…
- Так и быть. Я для тебя с пушком куплю, - тихий смех.
 
И вновь шаги, и снова ход.
Поддалась дверь - запереть оную с другой стороны... от греха и свидетелей подальше.
Несколько метров - и буквально сразу рухнули на пол.
 
Ловко освободился Пахомов от браслета (при этом меня не отпуская, не лишая сей цацки: некогда). Тотчас, изголодавшись, повис сверху. Резвые, смелые, стремительные движения, вовсе не церемонясь. Силой содрал, разорвал кружева - и в момент ворвался в меня... откровенно, дерзко, повелительно... по жилам погоняя жгучую страсть. Забурлило, заклокотало сладко-колкое безумие. Закипел исступленный, роняющий в отрешение, в самозабвение, всепоглощающий восторг, разбивая реальность на звонкие, переливами стонов, осколки...
 
 
Глава 12. Свидание
 
***
- Может, ко мне? – коварно заулыбался Костя, сжимая в своих крепких, сладких объятиях.
Ухмыльнулась я в ответ:
- Мне на работу надо… Начальник свирепствует. Да и Науменко... наверняка, уже визжит, как недорезанный, - невольно процитировала Сальникова. -  Не меньше Курасова… рвет и мечет за самоволку.
- Хочешь, слово замолвлю?
Смущенно рассмеялась я, на мгновение спрятав взор:
- Иди работай…
Захохотал:
- Я работал, - язвительно. – Пока ты не прискакала и не принялась меня колотить… причем на глазах у свидетеля… И какое теперь у нее мнение обо мне? Авторитет? Страх? Как допрашивать, - ржет, заливаясь иронией, - когда злая жена так смело канифолит, да еще на людях?
- Смешно, - буркнула уязвлено, опустив очи.
Скривился на миг:
- Ну, так что? – отозвался. – Ко мне?
И снова глаза в глаза.
Смущенно, счастливо захохотала, качая отрицательно головой:
- Ко мне – приму душ, и на работу.
- М-м-м, - игриво протянул. – Я спинку потру…
Рассмеялась:
- Боюсь, мой батя… тебя не поймет.
Удивленно вздернул бровью:
- А он узнает?
И снова хохот:
- Сложно будет не узнать, когда мимо него пройдут двое… сразу с порога да в ванную.
Пристыженный, враз залился краской. Скривился в кислой улыбке:
- Понятно… - шумный вздох. – Так тем более, - почти сразу и продолжил, - поехали ко мне… Или боишься? – заржал, словно прозревши.
- Боюсь, - откровенно язвлю. – Очень боюсь!..
- Короче! – гаркнул. – Я понял! Наручники с тебя лучше вообще никогда не снимать! Тогда ты – покладистая и готова идти на компромиссы.
- Ладно! – перебиваю сквозь тихий смех. Силой выдираюсь из его хватки – поддается. Встаю. Шумный вздох. Бесцельно взор около: – Шутки шутками… А время идёт, - потянулась, лениво зевая. - Поехала я… Меня же еще… наш подполковник ждет, дабы во второй раз и уже более основательно отчитать… за мое безобразие…
- Ну я хоть подброшу? – торопливо поднялся за мной.
- Подбрось… Только не высоко… - хохочу.
 
***
- Я позвоню… - медовым шепотом на ухо.
- Ну, позвони… - заливаюсь смущенной улыбкой.
 
***
Курасов не орал.
Когда я зашла к нему в кабинет, тот разговаривал по телефону. Что-то сдержанное, тихое бурчал себе под нос, но как только скрипнули петли – враз перевел на меня взор. Махнул рукой, приказным жестом, пресекая любые попытки заговорить.
Еще немного, минуты молчания, вслушивания – и наконец-то:
- Погоди, Санёк, - тотчас прикрыл трубку рукой. Взгляд мне в очи (затушевавшуюся в углу). – Чего?
- Вы просили зайти… - едва различимо, взволнованным шепотом.
- Зачем? – удивленно вскинул брови, а затем и вовсе нахмурился.
- Из-за… «цирка», - виновато прячу очи.
- Какого еще цирка? – еще больше оторопел. Голос дрогнул, рождая в себе нотки раздражения.
- Скандала…
- А! – вмиг взмахнул рукой и поморщился, наливаясь душевным облегчением. Колкие секунды, шарахая мысли по туманной от проблем голове. И снова глаза в глаза: - Но ты же всё поняла?
- Да! – торопливо, лихорадочно, счастливо закивала я головой.
- Ну и иди!
 
***
Оставался еще Науменко…
Несмело постучать в дверь и зайти в кабинет к своим.
И вот он… высверком уничтожающий взгляд.
- У тебя только одно оправдание, - резко встал со стула и прошелся в сторону Сальникова - кинул какие-то документы тому на стол. Разворот ко мне. Руки в боки: - Ты сдохла… а потому не явилась на работу.
- Но я же здесь, - дерзко, с вызовом. Пронзая в ответ не менее колким взглядом: - Так что вариант… «слабоват».
- Усилить?! – выстрелом, циничное. Пробивая взором стекло моих глаз, тотчас взорвал сознание.
 
***
И даже если до меня Серега еще долго докапывался, грызя словами, едва не переходя на мат… мне уже было все равно. В голове – другие мысли.
Он орет – а я о своем думаю. О Косте…
О том, что этот человек для меня значит… и что я - значу для него…
Дурдом…
И как я отважилась на этот поход? На такую… откровенную перепалку, обличая все свои чувства. Чувства, которые… тоже уже странным образом успели во мне зародиться.
Вот дурёха!
Какая-то странная тяга, предвзятое доверие… увлечение им.
Омут – тихий, пляса бесов, омут… манящий, утягивающий в себя с головой. И не хочется сопротивляться. Не хочется обратно… Напротив – всеми силами гребешь, дабы ускорить сей процесс, ход. Где он давит – не сопротивляюсь. Где робеет – сама пру.
 
И вообще… Буранов и Пахомов – совсем… разные явления, вселенные.
Если Антон – все время стремился подавить меня, сдержать, сковать… уничтожить, в конце концов: не только мой бунт, но и суть заодно, то Костя – он… жаждет раскрыть меня. Играет, будоражит. Не пытается насадить свою модель поведения – а легким щекотанием пробуждает целый вулкан чувств. Приятных чувств. И хочется ими делиться, дарить… радость и смех взамен.
Не знаю… с таким человеком, наверно, вообще нереально поссориться: даже если захочешь – не даст. Переждет бурю – и подарит радость взамен. Порождая свою собственную цепочку настроения, а не ведясь… на невольную, неосознанную… глупую провокацию.
Мудрость. В нем мудрость, познать которую мне доселе так и не было дано. Познать, обучиться ей и следовать. И многих дров, наверно, я бы не наломала… следуя такому завету. Более того – не была бы в плену той трагедии, который отныне живу…
Ведь запущенная злость Антоном во мне множилась, как снежный ком – и в ответ сходила лавина… руша, уничтожая все вокруг. Однажды… так уничтожив и нашего ребенка, и меня саму заодно.
А сдержалась бы, наплевала, не отреагировала на его унижения, давление, стремление истребить, испепелить… (причем даже за несущественные прорехи) – всё было бы иным. Иным – и не столь горьким.
И, возможно, я бы для Пахомова… стала кем-то, чем-то большим… чем просто развлечением. Стала его будущим. Но а теперь? Что? Слепо пользуюсь, обманываю его, сея надежды… но и отказаться не могу. Не хочу. Он играет – и я поддаюсь. А что будет потом… как узнает, правду мою постигнет – страшно думать, да и не хочу. Безответственно, эгоистично, подло? Да. Но и не могу. Уже не могу. Не могу отказаться от счастья, всепоглощающего, оживляющего, что так внезапно и на меня свалилось в, казалось, самый жуткий, темный час, в период моего глупого, глухого, бессмысленного существования…
 
Пиликнул мобильный.
- Цветкова, я тебя четвертую, - грозное, но сдержанное, рычанием. Не охота Науменко отрываться от своих бумаг, а потому даже взгляд на меня не метнул.
За что – без меры благодарна.
Коварно, хитро отвернуться, состроив непринужденный вид, и живо открыть сообщение:
«Свидание. В субботу. 10:00. Как штык. Если что, наручники я уже приготовил».
 
***
И если от меня требовалось «быть как штык», то и от этой «наглой рожи» - те же "ожидания".
Сидела, сверлила взглядом часы, погоняя мыслями стрелки. Вот-вот, еще чуток – и прозвенит будильник на телефоне.
Десять.
И вдруг стук… под пиликанье.
Хохочу невольно, отпирая замок.
Взгляды встретились:
- Готова? – жадно скользнул, измерил меня своим взором.
Ухмыляюсь:
- А как иначе? Голой по улице и в наручниках? – смеюсь. – Нет, спасибо. Уж лучше добровольно – и в штанах.
 
***
И опять за город. Почти все время молча – интрига накаляла меня всю изнутри, словно лампочку. Но молчала. Терпела я… выжидала. Да и не сознается. Толк?
Столько стараний, такая затея… - а потому покорно мерить взором километры, что пролетали мимо нас в виде меток на деревьях и столбах…
 
***
Мелькнул очередной знак начала населенного пункта. Вот только уже не вчитывалась. А зря: ведь еще несколько метров кружились по поселку - и вырулили к старому, заброшенному, практически полностью разваленному, разграбленному, разрушенному дому… рядом с высокой цилиндрической, на удивление и в контраст, хорошо сохранившейся башней: из красного кирпича, временем, ветром и влагой… побитой, потрескавшейся… но все еще живой…
- Что это? – пристыжено смеюсь, не понимая толком до сих пор, куда завез меня мой Костя.
- Маяк.
- В смысле? – обмерла я. Но еще миг – и выныривает на улицу из авто мой гид. Покорно следую за ним.
Захлопнуть дверь – и едва ли не бегом, быстро приближаюсь к Пахомову. Взор то на него, то на строение:
- Я думала… маяков у нас два: там, где мы были, и еще на мысе, что при военной части.
Ухмыльнулся, добро, снисходительно Костя. Движение – и тотчас обнял меня за плечи, прижал к себе.
Взгляд около:
- О-о! – протянул задумчиво. - Их много… по всей области. Вот только этот – один из трех сохранившихся еще довоенной постройки. XIX век. И, увы, уже не действующий, причем, говорят, лет двадцать как… Хотя с виду – живой, и все еще… прекрасен.
- Да ты прям… ценитель истории, - шутливо, добро язвлю, устремив взор ему в очи.
Поддается, отвечает ухмылкой:
- Есть немного… Ну, что… пошли? – кивнул в сторону дома.
 
 
Глава 13. Старый Маяк
 
 
 
В пустой маяк, в лазурь оконных впадин,
Осенний ветер дует – и, звеня,
Гудит вверху. Он влажен и прохладен,
Он опьяняет свежестью меня.
 
Остановясь на лестнице отвесной,
Гляжу в окно. Внизу шумит прибой
И зыбь бежит. А выше – свод небесный
И океан туманно-голубой.
 
Внизу – шум волн, а наверху, как струны,
Звенит-поёт решётка маяка.
И всё плывёт: маяк, залив, буруны,
И я, и небеса, и облака.
 
Иван Алексеевич Бунин,"На Маяке". 1903-1904гг.
 
***
Пройтись немного, отыскав вход через ограждение из колючей проволоки, натянутой на столбах, и ступить во двор.
Двухэтажное, полуразрушенное здание из красных кирпичей - дом смотрителя.
Шифер с крыши местами осыпался, али просто… «исчез». Стены – пробиты… являя рваными ранами  нарушенную идиллию готической кладки.  Оконные проемы, как и дверные, пусты… Лутки выдраны с корнем: и снаружи, и внутри... Потолок деревянный, и тоже лишь островами – в остальном же голые стопила виднеются. Межкомнатная перегородка снесена почти под ноль. Синяя краска, как и штукатурка, на прочих стенах осыпалась… лишь кое-где являя намеки на былой вид… сей «хижины», чьей-то обители, оплота… и твердого тыла.
Немного пройтись вперед-назад, осмотреться – и к башне. Замереть у