Пустоцвет

Надежды… с*ка. Так я думал. Но не смог: сердце мое разрывалось от обиды, от вранья… Моего убила, чужого нагуляла… Соврала. Скажи, как есть, СРАЗУ СКАЖИ – и все! Никогда бы, - отчаянно, лихорадочно замотал головой, - не стал бы вопрос… «свой-чужой». НИКОГДА! Вот клянусь тебе, - пристальный взор мне в глаза; на ресницах его блестели слезы, - да даже сейчас… если хоть малейший шанс, что она откажется от него в мою пользу, чтобы я его содержал… (а она так – когда у нее будет время и желания… ведь до сих пор грезит карьерой  и «адекватным, внимательным, заботливым… при деньгах» мужем) – я его заберу. Без сомнений. И все сделаю… лишь бы она не узнала, что я знаю правду… Я и тому врачу… столько отбашлял, что у него глаза на лоб полезли – лишь бы… не выдал меня, что я… залупился по поводу группы крови: "не заметил"… Да и потом, в ее понимании, я - тупой «солдафон», «недо-мент», «недо-военный». Ну, да ладно… Потому… Лиз, - пристальный, молящий взор в очи. – Очень прошу… не делай, - закачал головой, - не делай аборт. Пожалуйста… Я очень хочу от тебя ребенка. Хочу, чтоб у меня был не только Игорь… но и еще кто-то. А тем более – часть тебя.
 
***
Выбрались на улицу. Переступили порог… А ноги мои – ватные. В голове – колокол погребальную песнь  возводит, будто башню… памятник всем моим… надеждам, слепым верованиям… и мечтам.
- Костян, ну ты че? – недовольно завел Николай. – Сколько можно ждать?
- Сколько надо. Этих увезли? – кивнул головой, не заметив, видимо, среди толпы пострадавших.
- Ну да. Жека с Митяем рванули.
- Вы бы еще бригаду отправили, - гневно.
- Ну так, один – баранку крутит, другой – бабенции мозги вправляет.
- В смысле? – оторопел. – Вы че, ох**ли?! – бешено, едва ли не криком.
- Да че ты, Костян? Не о том я! Так, разъяснить... что и кому можно говорить, а что - нельзя. Мы что, по-твоему, совсем конченные? – ошарашено выпучил на него свои зенки.
- Да я уже сам не знаю… - злобно, осипло прорычал, скривившись. – Кто… и на что горазд. Словно с ума все резко посходили.
- Может, место такое? – заржал кто-то из толпы.
- Озабоченное, или проклятое? – сквозь сдержанную улыбку, съязвил другой.
- Эй, - резко перебил речь товарища Коля. – А Цветкова-то твоя… куда это сиганула?
 
***
Кочками, ухабами… я мчала в никуда. Казалось, земля горела под ногами – и за бесом гонится… «серафим».
«Предатель! Предатель!!! ПРЕДАТЕЛЬ!!!» - грохочет приговор, рычит отвращение. Вот только это мерзкое, скверное, гнилое… существо – и есть я.
- Лиза! Лиза, стой! – колотит гвозди в мой незримый гроб его голос. – ЛИЗА, Б***Ь!
Еще метры, еще шальной бег – не зная устали, не зная реальности ход – и, буквально уже за деревней, около леса нагнал, повалил на землю, сбив с ног наскоком, меня мой дозорный «херувим».
Рычу, рыдаю, рвусь из жгучей хватки прочь. Пытаюсь силой содрать его с меня, вырваться прочь – но не дает. Деспотически удерживает, сжимает, давит собой, являя волю несокрушимую:
- ЛИЗА! Лиза, успокойся! Успокойся, молю!
Еще удар, еще рывок – и сдаюсь, обмираю, тихим воем давясь…
- Что случилось? – испуганный, растерянный взор мне в лицо. – Скажи, прошу!
А я не могу… я сгораю… заживо сгораю под его праведным упованием своей нечестивой фрустрацией.
Учащенное, сбивчивое дыхание. Силой ухватил за подбородок, вынуждает взглянуть в глаза, не дает отворачиваться – тотчас стыдливо зажмурила я веки.
- Прошу… скажи, - болезненно протянул, - что не так? Я что-то не то сделал? Да? Сказал? Или что… ЛИЗА! Или он… - обомлел в мгновение, будто прозрев. – Он все-таки тронул тебя… да? Все-таки сделал что-то? Верно? – вдруг движение. Резвое, борзое… В момент на карачки, а затем и вовсе – выровнялся на  ногах. Слегка качнулся, словно пьяный. Шумный выдох, сдирая с лица эмоции. Облизался в зверином оскале. Глаза вспыхнули слепой яростью. Еще мгновение – и бросился, рванул со всех ног прочь, обратно.
 
…и уже я мчу за ним, изнеможенно воя, крича, взывая к его хоть чему-то внутри человеческому.
- КОСТЯ! КОСТЯ, СТОЙ! – едва не падая, заплетаясь в ногах, я мчала раскаленным, фронтовым полем за своей душой. – КОСТЯ! Это не Он! НЕ ОН СДЕЛАЛ! А Я!.. Я СДЕЛАЛА!..
 
Еще ход по инерции: бег, шаги… - и обмирает на месте Пахомов, будто вкопанный.
Даже обернуться не хочет – боится.
Подбегаю ближе. Звонкие, тяжелые, болезненные вдохи роняю в тишину (лишь тихий шелест травы, что ласкает ветер).
Решаюсь повторить ужасное:
- Это – я… моя вина.
- В чем? – холодное, мерное, будто скрежет, писк… лобзание лезвия ножа по металлу…
Обхожу его сбоку. Замереть лицом к лицу.
Виновато склоняю голову.
И тихо, будто перед Господом, каюсь в грехе:
- Я… бесплодна.
Осмеливаюсь устремить взгляд в глаза, выискивая истинную реакцию:
Окаменел. Брови выгнулись, глаза округлились.  Перехватило дыхание.
- Что? – сухо, да так… будто звук – не звук, и слова – не слова.
Отваживаюсь повторно выстрелить:
- Я – бесплодна.
Мурашки побежали по моему телу…
Казалось, в этот момент… и я наконец-то, всецело осознала все то, что со мной совсем недавно произошло. То… какое ярмо теперь весит на моей шее. Я – признала его. Наконец-то признала… и приняла.
Сверлит, колит, отчаянно пронзает меня взглядом – немо моля, упрашивая опровергнуть, признаться, что шучу, что вру… что в конце концов просто сошла с ума, рехнулась, помешалась, тронулась рассудком…
- Это я тебя предала… - давлюсь горем. Прикусила губы до крови – вот только… болью физической терзания души уже не унять. - Прости меня… - и снова спрятать взор, грешником склоняясь. – Прости…
Отворачиваюсь: не могу, не могу я больше все это выдерживать.
Но едва захотела сделать шаг прочь – как тотчас ухватил, сжал в своих стальных объятиях. И все попытки убежать, улизнуть, растаять – стали тщетными.
- Ты че, Лиз? Че ты несешь?
Кривлюсь, прячу глаза от инквизитора.
- Прости меня…
- КАКОЕ ПРЕДАТЕЛЬСТВО? – гневное, дерзкое, с укором. – Лиза, ты че?
С напором.
Враз ухватил, утопил мое лицо в своих ладонях и вынуждает посмотреть ему в глаза.
Не сразу, но все же… отваживаюсь – поддаюсь.
- Не смей так говорить! - грубо-сладкое. Приказное.
А я не могу, давлюсь слезами, горечью и страхом. Давлюсь безысходностью:
- Я никогда… не смогу родить тебе ребенка. Даже если очень… этого хочу.
Резво сжал, обнял за плечи, крепко притиснул к себе - невольно уткнулась носом ему в шею. Бархатом шепота по ранам моим открытым души на ухо:
- Зая… Ну что ты? - горько, с отчаянием, будто лезвия глотая.
- Я не просто за него замуж собиралась… - выпаливаю, будто ядро из пушки в хлипкую лодку. – Я была беременна от него. О, Боже… как же я этого не хотела! Если бы ты только знал… Нет, не самого ребенка, а то… что он от него. И пусть давно уже вместе. И пусть будущего своего не видела без него – привычка, мать ее; страх перемен. Но семья, дети… И куда? В эти наши… на грани безумия скандалы? Разборки? В уже… ненависть? А дальше что? ВОТ ЧТО?.. И для чего?.. Но аборт?.. Нет. Однозначно нет. Что уж есть… Сказала ему – он на дыбы, фыркать, орать. Слово по слову – и опять… целый скандал. Нервотрепка. Пару дней даже не разговаривали. Но устаканилось. Как всегда – слезы, вопли, плевки в душу… но ради «общего блага», ради совести и «правильного» поведения – как общество учит, как мораль наставляет, как мудрецы свет несут: стерпится, слюбится; каждый знал, чем рисковал и в какие лапти лез. А не хватило смелости и ума сказать вовремя «нет» – так и прыгай в петлю, да определяй колебанием табурета неизбежный исход. Замуж позвал – согласилась: приняла его это «щедрое одолжение». И понеслись – еще стремительней с горки. Больше не было для него преград, опасностей. Не на крючке – а в кабале. На шее – камень… и ход один – прямиком на дно. Что творить стал! Жуть просто… еще не муж, а уже на развод не раз подать хотелось. Жили мы отдельно, в его квартире. Родителям никогда ничего про это не рассказывала – да и оно им не надо: не поймут, осудят - и его, и меня. А я терпела, как послушная овца – все терпела. Гулял с друзьями почти до утра, в телефоне временами – странные «смс», номера неизвестные… Черти что творил, черти что!
Крики не стихали в доме – я на изводе, на исходе. Жить не хотелось. А он – давил… еще сильнее и сильнее, вовсе ничего и никого не щадя. И постоянно врал: во всем... и всегда - ВРАЛ. Да как искусно! Хотя... все равно в итоге... правда всплывала и кромсала меня, хуже всякого палача. И однажды всё так закрутилось, так закружилось – нахлынуло всё на меня: обида, злость, отчаяние, ярость… Он гатил – и я не отставала. Изничтожали словами друг друга, как могли… Как самые последние враги, твари. Хлопнул дверью – ушел. А легче мне не стало – поползла я, помню, спиною скользя… по холодному полотну – и прям на пол. Внизу живота – огонь. Пламя адское. Ноет, тянет, болит… А кричать – и того нет сил, только глухие, желчные рыдания… остаточный зной былой беспощадной войны.
Не знаю, сколько там так просидела. Сколько провыла… Потом в ванную, а там…
Никому ничего не сказав, даже "скорую" не вызвав, сама на такси – да в больницу…
Не спасли. Пытались, что-то там… мудрили, но… все те сутки, двое-трое, или сколько – все смешалось воедино: до сих пор не знаю, сколько времени, дней прошло. Вычистили. Как курицу… выпотрошили меня, лишая самого драгоценного – вот только я тогда совсем еще всего этого не осознавала. Виноваты – оба виноваты. Он – за то, что моральный урод. Я – за то, что терпела его, велась… За то, что собственную обиду, чувства поставила… выше здоровья ребенка. И опять – я одна. Никому ничего не говоря, еду к Инке. Как раз вся история обрела смысл, будто все это время я у нее пробыла. Но не прошло и сколько там дней, температура у меня вскочила. Сначала думала, простуда… или на нервах. Но нет – в больницу увезли. Туда-сюда: и приговор… Прошлый раз не до конца вычистили. Воспаление сильное - и это к прочим деталям-то... Опять операция… И всё пошло... вовсе не так. Не так, как думалось, надеялось… мечталось. Итог: бесплодна.
В голове – пустота, на душе – пепелище… Медкарту украла, чтоб никто из моих правду не прознал... - и опять к Инке...  А тут и Он – пришел, одумался – букет роз охапка… замученный, истерзанный… едва ли не на коленях у порога ползал, дорогую заколку подарил. Молил простить, вернуться, тоже образумиться… А я не сказала – не смогла. Ничего не смогла. В голове прострация – я еще сама не верила и не понимала, что происходит, и что уже произошло. И хоть Инка отговаривала, как слепой, проклятый каторжник, я вновь пошла за ним. А там и свадьба уже. Сижу, на меня фату надевают – а я прям… чую, как по моим жилам… вместо крови – трупный яд. Будто в последний путь, будто в гроб наряжают. Сорвалась с места – и бежать. А тут он… у порога столкнулись. Так и соврала ему – что аборт сделала. Соврала – потому что… ни жалости, ни злорадства не хотела. Ничего, пусть лучше ненавидит! Пусть лучше больно ему будет и мерзко! Ведь никогда не признает за собой вину! А мне… зачем его притязания?! Я свои ему подарю! Родителям тоже соврала – незачем… им знать правду. Батя… если хоть как-то заподозрит, что во всем том ужасе… есть хоть капля вины этого ублюдка, то просто убьет. Как пить дать, убьет… После побега первое время жила у Инки – и от позора (родительского порицания) подальше, и что б… скандалы,