ДЕНЬ ЩЕКОТУНА

И еще… представь себе палку…
 Крепко подумавши, я вдруг ни с того, ни с сего выпалил:
 – Эскимо?!
 – Ну-у-у и болва-а-н! – вклинился в разговор чей-то противозный и, как покажись, прокуренный женский голосина.
 – Кто-о-о та-ам с тобо-ой в этой самой генера-альской ванне купа-ается-я?!! – вскипела ревностью Альбинка. Мне даже почудилось, что телефон раскалился и ожег мою щеку!
 – Кто?! – растерянно спросил я.
 – Ты-ы это меня-я спра-а-ашивае-ешь?!! – рассвирепела Альбинка, – Какая баба только что обозвала тебя болваном?!
 – Не знаю! – проглаголил я истину, – Сам удивляюсь! Подумал, что какая-то из твоих знакомых, которая рядом с тобою.
 – Со мною никого! – заверила Альба, – Вовка спит, а я утюжу его детское!
 – И со мною никого! Клянусь здоровьем наших с тобой попугайчиков!
 – И кто же тогда? – уже без былого накала озадачилась моя благоверная.
 – А мне думается, что кто-то с соседней линии по ошибке в наш с тобой разговор чуть-чуть вклинился! – озарился я от вполне резонной догадки.
 – Допустимо, но… верится с трудом, – подуступила Альбинка, – А по сути-то…
 Верно: болван и болван!.. Я как поясняла? Три-и-и(!!!) буквы, а в эскимо… А в эскимо… Раз, два, три, четыре… А в эскимо целых шесть!
 – Но оно же сладострастное и на палочке, – уныло произнес я.
 – Сахарная вата тоже на палочке! – урезонила Альбинка, – Но в ней букв-то… Раз, два, три… Да хрен сосчитаешь! И не одно-о слово, а два-а! Более того, эскимо сладкое, а не сладострастное!..
 – Кому как.., – возразил я несмело.
 – Я понимаю, для некоторых слаще морковки на Белом свете ничего не бывает! Но… Если вникнуть поглубже…
 От сей занудной альбинкиной моралистики меня обуяло легкое головокружение, сопровождаемое обильным потовыделением…
 – Даю тебе, Веня, последнюю попытку! – вывела меня из легкой прострации неугомонная Альба.
 – Давай, – горемычно вздохнув, вымолвил я.
 – Итак… Из трех букв сладострастное и гармонирует с палочкой.
 – Что же это такое? – заразмышлял я вслух, – Что же это тако-ое(?!), до которого вовкины мозги дотянулись, а мои – ну нивкаку-ую… Может это… Лед? Не-е-ет… Мел, бак, лак, мох, лом… Лом-лом-лом… Вылитая палочка, три буквы, но… Сладострастие от него, верняк, нулевое…
 О! Сок! – возликовал я.
 – А с какого боку при соке палочка?! – съязвила Альбинка, – И какое от него, к хренам собачьим, сладострастие?!
 Палочка-палочка-палочка.., – нервозно барабаня пальцами протеза по висящему на стене оцинкованному тазу, мобилизовал я весь свой недюжинный разум.., – О! Трубочка-то, которая в баночку с соком для его высасывания втыкается… Ну вылитая палочка-кривулина!..
 – Хуй! – долбанул по ушам уже чуть ранее вклинивавшийся в разговор противозный бабский голосище.
 – Чего(?)… «хуй», – нешуточно ошарашившись, спросил я сквозь моментально одеревеневшие голосовые связки.
 – А то, – продолжила диалог неизвестная, – что это слово первым произнес твой Вовка!.. Ты, Снегопадов, действительно круглый дурак или того?.. Или хитромудро дебилом прикидываешься?..
 – Опя-ять эта ля-ярва-а к тебе в ва-анну зале-езла-а!!! – завыла Альбинка, – Убью-ю-ю(!!!) обормо-ота-а!
 – Нет никого-о! – испуганно озираясь в поисках кого-либо постороннего, заявил я.
 – Да не лазила я ни в какую ванну, – прохрипела прокуренным голосищем баба-инкогнито, – И не ля-ярва(!) я, барышня.
 – И кто ж ты таковская?! – взволнованно поинтересовалась моя заводная ревнивица.
 … – Ефрейторша… эФэСБэ, – помявшись, скуповато представилась хриплоголосая.
 – А фамилия?! – продолжила опрос Альбинка.
 – Не скажу, – уперлась ефрейторша, – Я и так уж лишнего сболтнула.
 – И все-таки? – подостыла эмоциями Альбинка.
 – Не скажу! – не сдавалась эфэсбэшница.
 – И все-таки? – проявила настойчивость моя благоверная.
 – На прослушке телефонных разговоров я работаю, – все-таки приоткрыла завесу тайны ефрейторша, – А на вашу болтовню наткнулась случайно. Шарилась по сети от скуки, и возьми да и наткнись. А фамилию все равно не скажу. Все, отключаюсь с приветом!.. Никому обо мне не болтайте!..
 – Ладно! – синхронно ответили мы с Альбинкой.
 – Бывай, Вениамин! – как ни в чем не бывало попрощалась любимая, – Вовка проснулся! Разревелся чего-то... А насчет первого вовкиного слова эта ефрейторша права. Кстати, про нее лучше, конечно, никому не болтать.
 – Бывай, Альбочка! – расчувствовался я, – Да какое там «болтать»?! Ты ж меня знаешь! Я – могила!..
 – Поэтому и предупреждаю, что знаю, – горестно вздохнув, произнесла благоверная, – Все. Конец связи. Учись там прилежно!
 – Ты ж меня знаешь.., – продолжил было я, но разъединительный «пик-пик» заставил умолкнуть...
 
 Понуро протащив свои босы ступни к намедни оставленной компании, я узрел некое умиротворение: Сауна, как и прежде, пребывала в глубоченной сидячей прострации; Грыжа ж с Анонимом, дружно уплетая мною преподнесенные квадратные торты вкупе с вегетарианскими бамбуковыми пельменями, тоскливо наблюдали за ней…
 Казалось, траурный исход предрешен…
 – Ну что, Веньямин, подсобишь? – узрев меня, промямлила крайне опечаленная Грыжа.
 – Подсоблю, – набравшись гуманности, заверил я, – Отчего бы и нет?.. Но… Но только без этого… Хотелось бы без какого-либо интима!
 – Само собой разумеющееся! Без него! – воспылал Аноним, – Нам бы без похоти подошло в самый раз! Лишь бы вытянуть Сауну из предкомы!.. А потом уж на радостях-то можно и с ним. С этим самым интимом! Правда(?), Грыжа.
 – Похабник, – буркнула Грыжель и, всецело сосредоточив внимание на мне, поторопила: – Давай, Веник, давай! Не жуй сопли(!), родимый…
 Что только я не предпринимал во спасение окаменевшей чуваковской домработницы?!.. И колотил ее деревянной ложкой по лбу, и щипал за мочки ушей, и таскал за волосы, и…
 В конце концов, изрядно умаявшись, присел и чуть ли было не задремал от бессилия…
 И вдруг в какой-то момент меня осени-и-ило-о: «Я ж высококвалифицированный щекоту-у-ун»!..
 Напихав в ноздри Сауны с дозволения хозяев добытого из подушки мелкого птичьего пуха, я выбрал более-менее крупное, как сейчас помню, пестрое перо и принялся щекотать им личину мертвяцки выглядящей Сауны…
 Бесполезны, бесполезны и бесполезны оказались мои потуги… Хоть тресни!.. Но на каком-то моменте моих изощренных манипуляций баба вздрогнула, вытаращилась в потолок, разинула рот и задорным апчихом выпулила из ноздрей мною сотворенные пуховые пробки!..
 
 Мы с Анонимом шалопаисто посиживали на солидном горчичной кожи кухонном диване. Сауна ж с Грыжей, увлеченно лепеча, готовили десерт из сладкого африканского редиса и кислющего заполярного ананаса.
 – Ве-ень! – через еще не до предела заношенную фланелевую портянку усердно отпаривая утюгом скукожившийся редис, задорно произнесла мною спасенная, – А не интересно ль тебе, почему ж мне дадено этакое имечко – Сауна?!
 – А то как? Вполне интересно, – выкусив из плошки густющего киселя из крабовых палочек, отозвался я.
 – Ну вот и слу-ушай! – возликовала домработница, – Папа-то мой на фронте был механиком-водителем самоходной артиллерийской установки, в натуре именовавшейся как «САУ». А все его друзья-однополчане простецки перекрестили ее в «САУну»!
 Ну вот… И зарекся однажды по пьянке папаня, что, если доедет до Берлина, и ежели женится, и ежели родится дочь, то непременно назовет ее Сауной…
 Так и вышло! Доехал, женился, а я родилась первой и в качестве дочки! И нарекли меня Сауной... Никаноровной!
 – Хорошо получилось, – поддержал я ради приличия домработницу.
 – А то как?! – возликовала она, – Лучше и не придумаешь!
 – Лучше и… не придумаешь, – скептически пробубнил я, – Лучше и… хрен додумаешься… С ума народ сошедший.
 – А ты, Вениамин, здорово тогда в коридоре с моими хозяева-ами-то разрулил!
 – Когда? – поднял я на Сауну недоуменный взгляд.
 – Ну тогда! Когда Аноним Генрихович ел свой паспорт, а Грыжель Казимировна хотела этого не допустить!
 – Хоть убейте, Сауна Никаноровна, но… Но чего-то… не припоминается, – включил я «дурку».
 – Да ты чего-о-о(?!!), Вениами-ин! – изумилась замедлившая утюженье редиса Сауна, – Как не помнить?! Даже я помню! Отчетливо помню!..
 Еще Аноним-то Генрихович зажевывает свой новехонький фальшивый паспорт, а Грыжель Казимировна вцепилась в его глотку с обеих рук и со слезою на глазах душит, ду-ушит, ду-у-уши-ит!.. А ты-то…
 – Реди-ис-то гори-ит! – распахивая форточку и ветродуйно размахивая полотенцем, разгневалась Грыжа.
 – Оть ёпть! – отдергивая утюг от чадящей конструкции из редиса с портянкой, спохватилась затуманенная сизым дымком домработница, – А я заболталась, а редис-то гори-ит! Надо сызнова новый утюжить!..
 – А можно бы не через мою, как обычно, портянку?! – завелся Аноним, занятый перелистыванием криминальной еженедельки «Душа в пятках», – И что за дурацкая традиция применять в кулинарии именно мое-е-е белье-е?! И почему я, отыскав где-то в пирожке лоскуток от своего носка, должен корчить вид, что этот текстильно-прядильный фрагмент не то что съедобен, а о-оче-ень(!!!) даже съедобен?!
 – Не ори! – протягивая Сауне кружевные панталоны, осадила разбушевавшегося мужа Грыжель. Осадила и проинструктировала рассеянную домработницу: – Так и быть, идем на компромисс. Редис отутюжь через мои панталонцы. Да не сожги-и-и! Они по цене-то, пожалуй, потянут на десяток пар портянок этого уродующего мою жи-изнь скандали-и-иста-а! Каких-то деше-евых-х портянок ему, видите ли, жаль для нужд кулинарии-и-и! – выгнулась в дугу и страдальчески заломила руки Грыжель…
 И мне даже сделалось ее искренне жаль, но всего-то на чуточку!..
 – Сейчас вон с ним сюда шкандыбали.., – забрюзжал Аноним, – Опять встретилась моя-то первая, бывшая – Пешедраловна.
 – И что?! – уперла руки в боки Грыжель Казимировна, – Как обычно, любит, тоскует?!
 – Оно… так и надо бы… понимать.., – как презерватив перед электродрелью затрепетал отставной генерал, но звонкая пощечина пресекла занудное душеизливание...
 Я вспомнил неоднократно пресекавшую наш с Анонимом путь наряженную в пожарную брезентуху его, по его же утверждению, постылую первую жену; и мне стало немножечко грустно…
 – А он-то жует свой паспорт треклятый, а она-то его душит нещадно! – разложив на плахе-разделке свеженькие редисочные диски, продолжила прерванное Сауна, – И чего зажевал-то?! Сроду ведь не жевал!
 – Ты аккуратней бы. Редис-то последний, – предостерегла от опрометчивости Грыжель Казимировна.
 – Понятно-поня-я-ятненько-о! – накрыв корнеплоды хозяйкиными панталонами и прижав утюжной подошвой, пропела неунывающая домработница, – Я о чем это?..
 О! О том это я!.. Когда я уж была почти готова повырубать Анонима совместно с Грыжелькою своей охренительной скалкою!.. И тут подоспел Веньямин! Пощекотил Генриховича в паху, потом запустил протез под подол к тебе – Грыжель Казимировна. И вы оба сомлели как шелковые. Ну, сначала, конечно, нахохотались как чокнутые! А потом того: сомлели как шелковые…
 – Какой-разэтакий протез под подол?! – психанул было Аноним, но Грыжа быстрехонько нашла метод разрядки ситуации:
 – Како-ой в за-адницу проте-ез?!! – тайком от супруга пригрозив кулаком Сауне, возопила она, – Ты что-о несе-ешь(?!!), финская баня! Совсем от