перед Святославом царедворцев и обывателей, воображавших, что неисчислимые войска русов готовы вот-вот нагрянуть в столицу империи. Великий князь не был настолько безрассуден и понимал что сил у него слишком мало для далёкого похода:
“аще не створимъ мира со царемъ, а увЪсть царь, яко мало насъ есть, пришедшее оступять ны в градЪ; а Руска земля далече, а ПеченЪзи с нами ратьни, а кто ны поможеть?”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 70, Рязань, 2001)
Из десятитысячного войска Святослава надо вычесть боевые потери (“бЪша бо многи погибли на полку”) и часть дружины, оставленной защищать Переяславец, да ещё следовало блокировать враждебные действия печенегов. Не то, чтобы степняки поссорились с Русью, но возможности для разбоя и грабежа они ни за что бы не упустили. Вот и получалось, что преследовать бегущих ромеев князь мог едва с половиной своей дружины, а пешие ополченцы из Доростола не в счёт, они за конницей не поспеют. К ромеям же могли присоединяться гарнизоны из захваченных болгарских городов и резервные войска из самой Византии. Святослав поступил, как разумный полководец. Он уловил наилучший момент для перехода к дипломатическому нажиму, пока запуганные ромеи не пришли в себя и не разобрались, какая горстка русов за ними гонится, и постарался выжать из Цимисхия побольше уступок.
VII
К себе в Переяславец князь привёз военную добычу и ромейские дары, а затем “посла слы ко цареви”. Этот эпизод ромейские авторы использовали, чтобы доказать, что Святослав первый начал переговоры, тем самым, выставляя его в роли просителя. Хотя тут важнее не кто первый начал, а кто добился своих целей. Официальные переговоры князю подобало проводить из своей столицы, используя доверенных людей, и, отправляя послов, Святослав лишь продолжил начатое. Но дальше в летописи сказано: “…царь радъ бысть и посла к нему дары больша первыхъ”, а у Льва Диакона: “Император <…> с радостью принял эти условия [росов]” – сходство позволяет предположить, что и летописец и византийский историк черпали сведения из общего источника, только понимали их по-своему. И это совпадение не единственное, Лев Диакон, говоря о русах, неожиданно вспомнил Ахилла:
“Ведь Арриан пишет в своем “Описании морского берега”, что сын Пелея Ахилл был скифом и происходил из городка под названием Мирмикион, лежащего у Меотидского озера <…> Явными доказательствами [скифского происхождения Ахилла] служат покрой его накидки, скрепленной застежкой привычка сражаться пешим, белокурые волосы, светло синие глаза, сумасбродная раздражительность и жестокость”
(Лев Диакон “История”, кн. IX.6, с. 78-79, М., 1988)
Конкретно таких строк в русской летописи нет, но зато в рассказ о разгроме ромеев включён другой любопытный эпизод:
“И созва царь боляре своя в палату, и рече имъ: “что створимъ, яко не можемъ противу ему стати?” И рЪша ему боляре: “посли к нему дары, искусим и, любьзнив ли есть злату, ли паволокамъ” И посла к нему злато и паволоки, и мужа мудра; рЪша ему: “глядай взора, и лица его и смысла его”; он же вземъ дары приде къ Святославу. И повЪдаша Святославу, яко придоша Грьци с поклономъ и рече: “въведЪде я сЪмо”. Придоша, и поклонишася ему и положиша перед нимъ злато и паволоки; и рече Святославъ, кромЪ зря, отрокомъ своимъ: “схороните”. Они же придоша ко царю, и созва царь боляры, рЪша же послании: “яко придохомъ к нему, и вдахомъ дары и не возрЪ на ня, и повелЪ схоронити”. И рече един: “искусимъ еще, посли ему оружье”. Они же послушаша его, и послаша ему мечъ и ино оружье, и принесоша к нему, онъ же приимъ, нача хвалити и любити, и целовати царя. Придоша опять ко царю, и повЪдаша ему вся бывшая, и рЪша боляре: “лют се мужь хощетъ бытии, яко имЪнья не бережеть, а оружье емлеть; имися по дань”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69-70, Рязань, 2001)
В летопись попало вовсе не русское предание, а пересказ греческого мифа об Ахилле. Именно таким способом его опознали ахейские вожди во главе с Одиссеем, когда будущий герой тайно жил на острове Скирос (Аполлодор “Мифологическая библиотека”, кн. III, гл. XIII, ЛП, с. 70, М., 1993). Познакомиться с античным сюжетом можно было в Византии, продолжавшей сохранять античное культурное наследство (что от него ещё оставалось). Из этого следует, что византийцы сами сопоставили Святослава с Ахиллом, смешав рассказы очевидцев с древними преданиями, а русские книжники, не разбиравшиеся в греческой мифологии, приняли полученную смесь за историческое свидетельство. Или возможно более простое объяснение: и русские, и византийские книжники использовали в своих поисках болгарские предания. А болгары выводили свою родословную от Ахилла, так утверждал Иоанн Экзарх – болгарский писатель X века:
“Сiй Ахиллеусъ имый воя своя, иже нарицахуся тогда Муръмидонесъ, нынЪ Болгаре и Унну”
(Калайдович К.Ф. “Иоанн, Екзарх Болгарский”, М., 1824, с. 181).
Русский князь поразил болгар своим мужеством. Они ужасались, но боготворили его, невольно отождествляя с величайшим из известных им героев.
И ещё одно совпадение. Скилица писал о русах: “Одноплеменники были далеко, соседние народы из числа варварских, боясь ромеев, отказывали им в поддержке…”. Это же почти точное повторение слов Святослава: “… а Руска земля далече, а ПеченЪзи с нами ратьни, а кто ны поможеть?”
Такое количество совпадений нельзя объяснить случайностью. Русские и византийские книжники безусловно встречались, спорили, обменивались информацией, приобретали рукописи и старались осмыслить полученные сведения, исходя из национальных пристрастий. Хотя, высокомерие византийцев отталкивало от них оппонентов. Но в любом случае, диаметрально противоположные варианты описания событий обусловлены не отсутствием знаний, а разным подходом к изучаемой проблеме.
Если послушать византийцев, так они, мол, добились всего, чего хотели. М.П. Погодин аж простонал: “Как ни тягостны были условия, но Святослав должен был согласиться на все” (М.П. Погодин “Древняя русская история до монгольского ига”, т. I, с. 53, М., 1999). А в чём нашёл тягостность последователь Льва Диакона? Пускай византийские авторы игнорировали текст договора, заключённого по итогам войны (так удобнее врать), но в русских летописях он опубликован. Чем пережёвывать чужие домыслы и вымыслы, не лучше ли ознакомиться с оригиналом?
“Равно другаго свЪщанья, бывшаго при СвятославЪ, велицЪмь князи РустЪмь, и при СвЪналъдЪ, писано при ФефелЪ синкелЪ и к Ивану, нарицаемому ЦЪмьскию, царю Гречьскому, въ ДерестрЪ, мЪсяца июля, индикта въ 14, в лЪто 6479. Азъ Святославъ, князь Руский, якоже кляхъся, и утвержаю на свЪщаньЪ семь роту свою: хочю имЪти миръ и свершену любовь со всякимь великимь царемъ Гречьскимъ, съ Васильемъ и Костянтиномъ, и съ богодохновеными цари, и со всЪми людьми вашими, и иже суть подо мною Русь, боляре и прочии, до конца вЪка. Яко николиже помышлю на страну вашю, ни сбираю вой, ни языка иного приведу на страну вашю, и елико есть подъ властью Гречьскою, ни на власть Корсуньскую и елико есть городовъ их, ни на страну Болгарьску: да аще инъ кто помыслить на страну вашю, да и аз буду противенъ ему и борюся с нимъ. Якоже кляхъся ко царем Гречьскимъ, и со мною боляре и Русь вся, да схранимъ правая съвЪщанья: аще ли отъ тЪхъ самЪхъ прежереченыхъ не съхранимъ, азъ же и со мною и подо мною, да имЪем клятву отъ Бога, въ негоже вЪруемъ, в Перуна и въ Волоса, скотья Бога, и да будемъ золоти яко золото, и своимъ оружьемъ, да исЪчены будемъ. Се же имЪйте во истину, якоже сотворихомъ, нынЪ к вам, и написахомъ на харатьи сей и своими печатьми запечатахомъ”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 71-72, Рязань, 2001)
В чём интересы Руси можно считать ущемлёнными? Ещё до войны Святослав добивался от Византии возобновления уплаты дани в пользу Руси и в конце концов сломил упрямство империи. Цимисхий начал войну, чтобы не платить дань, но платить всё-таки пришлось. Святослав требовал от империи признания русско-византийской границы по Дунаю и вот – земли в низовьях Днепра перешли во владение Руси, Белобережье стало русским, а Византия согласилась на территориальные уступки. Напрягают, правда, условия, на которых империя признала “миръ и свершену любовь” с Русью. Все враги Византии автоматически объявляются врагами и для Руси, а последствия от выполнения этих обязательств выглядят крайне неприятными. Но мы же знаем, что на самом деле Русь не ввязывалась в конфликты Византии с её соседями, не пыталась решать византийские проблемы (по крайней мере, даром) и вообще не занималась благотворительностью. Нет, временами Русь приходила на помощь империи, но только против общих врагов – печенегов, половцев. И византийцы никогда не ссылались на эту статью договора, потому что в действительности указанная статья ни к чему Русь не обязывала. Она признавала за русами статус “друзей империи”, которым полагалось выплачивать дань. Формулировкой статьи Цимисхий маскировал своё обязательство выплачивать Руси ежегодную дань – он обманывал соотечественников, но не русов. Дань с ромеев брали не только деньгами, но и натурой. Про одну из таких выплат писал Лев Диакон:
“Император <…> принял эти условия [росов], заключил с ними союз и соглашение и дал им хлеба – по два медимна на каждого. Говорят, что <…> хлеб получили только двадцать две тысячи человек…”
(Лев Диакон “История”, кн. IX.11, с. 81, М., 1988)
Это никакое не благодеяние, Цимисхий охотнее прислал бы отраву. Но уклониться от выплаты контрибуции он не имел права – проигравший обязан платить. Русское войско нуждалось в продовольствии, а деньги несъедобны, так почему бы не накормить своих ратников за счёт ромеев? Подсчёты о русских потерях, которыми тут же занялся Лев Диакон, заведомо бессмысленны. Данные о количестве отгруженного ромеями хлеба не имели связи с численностью русского войска. Это размеры продовольственной доли в составе контрибуции, которую удалось выбить из ромеев в ходе переговоров.
Цимисхию срочно следовало отчитаться перед знатью и народом о своих успехах. За три месяца войны он загубил множество подданных и основательно истощил казну. Если выяснится, что все жертвы оказались напрасными, что казна истрачена впустую, то Цимисхию конец. Его даже не свергнут, а просто убьют. Подправляя историю, василевс спасал свою шею. Ради этого он включил в текст договора гарантии для Крыма и Болгарии (“Яко николиже помышлю <…> ни на власть Корсуньскую и елико есть городовъ их, ни на страну Болгарьску”), на которые Святослав и так никогда не претендовал – ему и без того хватало забот в причерноморских землях. Возможно, чтобы раздуть проблему на пустом месте, Цимисхий привлёк к переговорам и представителей Херсонеса – под наименованием “корсунци” они упомянуты в Летописце Переславля Суздальского:
“Аз, С(вя)тослав Русскии записую миръ съ ц(а)ри греч(е)скыми и съ корсунци”
(Летописец Переславля Суздальского, ПСРЛ, т. 41, М. 1995, с. 20)
Появилось в сочинениях византийских авторов
