Верноподданный Лев Диакон восторженно восхвалял боевые качества своего императора:
“Он был малого роста, но … в нем таилась гигантская сила <…> Говорят, что он выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего”
(Лев Диакон “История”, кн. VI.3, с. 52, М., 1988)
Опять это бессмысленное словечко – “говорят”, прикрывающее собой полное убожество автора. Сказал заветное словечко – и можно врать как угодно. А только на сей раз известно, что византийский историк заимствовал из византийской поэмы “Армурис” (IX-X вв.) эпизод с прыжком сына Андроника через восемь вороных коней, поставленных в ряд (Т.В. Попова “Византийский народный и книжный эпос” // “Византийская литература”, с. 94, М., 1974). Типичный плагиат придворных льстецов. Никаких личных подвигов Цимисхий не совершал, вместо героя перед нами предстаёт злобный и трусливый карлик. Не удивительно, что даже мысль о поединке с ним вызвала у Святослава смех.
Ромеи не поняли (или сделали вид, что не поняли) предложения Святослава сразиться по русскому обычаю. На Руси не было традиции предварительных поединков, самые воинственные князья (такие, как Мстислав Удатный, Александр Невский) вступали в поединки уже в ходе сражения. Говоря: “… есть десятки тысяч других путей к смерти”, – князь в первую очередь имел в виду личное участие в бою, чего Цимисхий отчаянно боялся. Ведь тогда, у всех на глазах невозможно смухлевать, а уж сам Святослав никогда не уклонялся от решительного противоборства. “Отказавшись от вызова на поединок”, Цимисхий тут же принялся искать другие способы избавится от страшного соперника. В подобных случаях василевса выручал услужливый и проверенный в деле профессиональный убийца – Анемас.
Операция была отработана до мелочей, вот только ромеев подвело их стандартное мышление. То, что получалось раньше, на сей раз не сработало. Телохранители Святослава были предупреждены, что на князя готовится покушение. В бою они внимательно следили за действиями ромеев и безошибочно вычислили убийцу: как только Анемас начал подбираться к Святославу, телохранители перехватили врага и тут же изрубили мечами.
Несмотря на то, что спецоперация позорно провалилась, византийские авторы продолжали восторгаться покойным душегубом, выворачивая ситуацию наизнанку: “муж, которого никто из сверстников не мог превзойти воинскими подвигами” (Лев Диакон); “погиб, геройски закончив жизнь и возбуждая великое удивление даже среди врагов” (Скилица). Всё это пустые разглагольствования, Анемас принял самую позорную смерть. Разрубали на куски преступников, чтобы лишить их посмертного существования: они не поднимались на небо с дымом погребального костра и не получали нового воплощения после захоронения. Расчленения боялись пуще смерти, потому что вместе с телом уничтожалась и душа. Именно русский обычай требовал оставлять преступника без погребения: "Если они поймают вора или грабителя, то они поведут его к длинному толстому дереву, привяжут ему на шею крепкую веревку и подвесят его на нем навсегда, пока он не распадется на куски от ветров и дождей” (“Путешествие Ибн-Фадлана на Волгу”, с. 80, М.-Л., 1939). Для русских воинов Анемас был всего лишь презренный тать, для которого не осталось места ни в нашем мире, ни в загробном.
Византийцы уверяли, будто Анемас, пускай и не смог убить Святослава, тем не менее добрался до него и даже якобы ранил. Никаких доказательств, кроме собственных измышлений у них не нашлось, так что нет никаких оснований доверять пустой болтовне. Болтуны даже не договорились между собой, чтобы хоть врать согласованно: Лев Диакон утверждал, что Анемас, мол, ударил Святослава “мечом по ключице”, а по мнению Скилицы “нанес ему удар мечом в середину головы”. Никто ничего не видел, свидетелей не нашлось, вот авторы и сочиняли, что кому в голову взбредёт. Лев Диакон понёс откровенную ахинею: “Сам Сфендослав, израненный стрелами, потерявший много крови, едва не попал в плен; его спасло лишь наступление ночи” (Лев Диакон “История”, кн. IX.10, с. 81, М., 1988). Ну, это, как водится, ромеям всегда что-нибудь мешает. Однако же, немного позднее учёный ромей невольно опроверг собственные бредни, выписав из какого-то источника описание внешности Святослава при встрече его с Цимисхием:
“Вот какова была его наружность: умеренного роста, не слишком высокого и не очень низкого, с мохнатыми, бровями и светло синими глазами, курносый, безбородый, с густыми, чрезмерно длинными волосами над верхней губой. Голова у него была совершенно голая, но с одной стороны ее свисал клок волос – признак знатности рода; крепкий затылок, широкая грудь и все другие части тела вполне соразмерные, но выглядел он угрюмым и диким. В одно ухо у него была вдета золотая серьга; она была украшена карбункулом, обрамленным двумя жемчужинами. Одеяние его было белым и отличалось от одежды, его приближенных только чистотой”
(Там же, кн. IX.11, с. 82)
Ну и где видны хоть малейшие признаки ранения? Заметь ромеи хоть царапину, то непременно раструбили бы об этом. Врали византийские историки, врали бессовестно: не добрался Анемас до Святослава, арабского киллера при попытке проскочить мимо телохранителей прикончили на месте. А Лев Диакон принародно высек сам себя.
Когда ромеи начинают себя восхвалять, то бесполезно искать в их речах хоть крупицу истины. Её там нет, а потоки вранья призваны утопить здравый смысл. Вернёмся к началу сражения. Это заключительное сражение по версии ромеев и единственное, согласно летописным сведениям. Состоялось оно 21 июля 971 года. Накануне в стане Святослава состоялось совещание, о котором упоминали и русские летописи. Лев Диакон зачем-то вздумал блеснуть познаниями и глубокомысленно ляпнул:
“На другой день на рассвете Сфендослав созвал совет знати, который на их языке носит название “комент”
(Там же, кн. IX.7, с. 79)
Никому до сих пор так и не удалось понять, откуда ромей выкопал своё лингвистическое открытие. В документах встретить слово “комент” он точно не мог. Сам сочинил под хмельком или кто-то над ним подшутил? Русского языка Лев Диакон совершенно не знал и судил о нём понаслышке. Конечно, ни один человек не в состоянии узнать всё на свете, но когда он, скрывая свое невежество, строит из себя всезнайку, изрекая нелепейшие откровения, то это явный признак комплекса неполноценности.
Летописцы подробностей о совещании не обнаружили, а от домыслов воздержались. Тем более, что о нём могли знать ромеи? Ни свидетелей, ни стенограммы у них не имелось. Такие фразы, как “Одни высказали мнение”, “Другие возражали” не значат ничего. Византийские авторы, не имея подлинных сведений том, что говорили сподвижники Святослава, сочиняли сами напропалую. И сочиняли так, как выгодно им, ромеям. Выстраивали картину лживую, зато удобную для себя. Возможно, после войны ромеям и удалось получить какие-то сведения от русских купцов, но затем эти сведения оказались извращены. Вот, например, подлинная речь, с которой Святослав обращался к своим воинам:
“… и рече Святославъ: “уже намъ нЪкамо ся дЪти, волею и неолею стати противу; да не посрамимъ землЪ РускиЪ, но ляжемъ костьми ту, мертвыи срама не имамъ, аще ли побЪгнемъ, срамъ имамъ; ни имамъ убЪжати, но станемъ крЪпко, азъ же предъ вами поиду: аще моя глава ляжетъ, то промыслите собою”; и рЪша вои: “идеже глава твоя, ту и свои главы сложимъ”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69, Рязань, 2001)
Речь Святослава составлена в соответствии с правилами военной риторики того времени. “Она краткая, эмоционально непосредственная и образная. Ощущение такое, что записана одним из тех, к кому обращался Святослав со своим пламенным призывом” (Толочко П.П. “Летописные известия о походах Святослава на Дунай и их источники” // “Византийский Временник”, т. 66, 2007, с. 152). А вот, что из неё состряпал Лев Диакон:
“Погибла слава, которая шествовала вслед за войском росов, легко побеждавшим соседние народы и без кровопролития порабощавшим целые страны, если мы теперь позорно отступим перед ромеями. Итак, проникнемся мужеством, [которое завещали] нам предки, вспомним о том, что мощь росов до сих пор была несокрушимой, и будем ожесточенно сражаться за свою жизнь. Не пристало нам возвращаться на родину, спасаясь бегством; [мы должны] либо победить и остаться в живых, либо умереть со славой, совершив подвиги, [достойные] доблестных мужей!”
(Лев Диакон “История”, кн. IX.7, с. 79, М., 1988)
Что-то где-то слышал, но переврал до неузнаваемости. И если так же он поступал со всеми источниками, то никакого доверия учёный ромей не заслужил. Разумно ли без проверки, без анализа повторять всё, что он насочинял?
Русские летописцы и византийские авторы дали два совершенно разных описания решающей битвы. Они не совпадают ни в чём, и каждая из сторон отдаёт победу своим соотечественникам. Византийский вариант значительно подробнее, но это не показатель правдивости. Слова сами по себе ничего не значат без материальных свидетельств. У византийских авторов слов много, а вот доказательства вовсе отсутствуют. Русский вариант короче, зато и доказательнее:
“И исполчишася Русь, и бысть сЪча велика, и одолЪ Святославъ, и бЪжаша Грьци; и поиде Святославъ ко граду, воюя и грады разбивая, яже стоять и до днешняго дне пусты”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 69, Рязань, 2001)
“… и Греческаго воинства 100 тысящь победи токмо десятiю тысящама своимъ воинстврм и грады ихъ разби и пустыи остави, и дань велику взя на ЦарЪграде”
(Книга Степенная царского родословия, ч. 1 // ПСРЛ, т. 21, с. 62, 1908)
Вот настоящее убойное доказательство – города, разрушенные дружиной Святослава, и лежащие в развалинах во времена составления летописи. Русские путешественники могли сами отправиться в Болгарию, увидеть там эти развалины, пощупать их и убедиться, что в летописях исторические события изложены правдиво. Наверняка и ездили туда, и осматривали места былых сражений, и слушали рассказы окрестных жителей. Поэтому летописцы решительно отвергли византийские измышления. Связи Руси с Византией тогда были тесные, многие русские люди посещали Константинополь, подолгу жили там и общались с ромеями. Невозможно, чтобы никто не слышал византийских рассказов о войне со Святославом. Если византийская версия была отвергнута на Руси, это означает, что свидетельства, которыми пользовались летописцы, были намного надёжнее, нежели беспочвенные фантазии завравшихся ромеев. На Руси грамотные люди имели возможность сравнить византийские доводы с русскими и результат получался не в пользу ромеев: “… суть бо Греции лстивы и до сего дни” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, 68, Рязань, 2001). Понятно, что вранья хватает и в хрониках других народов, но именно византийцы оболгали Русь и при этом были пойманы на мошенничестве. Для русских книжников чванливый ромей представлялся в образе беспринципного лжеца.
О бегстве ромеев с поля боя сообщал и армянский автор X-XI вв. Степанос Таронский:
“… кир-Жан <…>
