передышкой, чтобы побаловаться
сигаретой, не без труда выбрался из-за стола и слегка покачивающейся походкой (так как принял уже несколько больше положенной нормы) направился к дверям, обшаривая карманы в поисках заветной пачки.
Однако покурить в тот вечер мне так и не пришлось. Кто-то переключил дорожку магнитофона, зазвучала медленная мелодия, и тут я снова увидел ее. Она шла прямо на меня своей твердой, уверенной походкой, чуть подрагивая на высоких каблуках, с какой-то деланной улыбкой на лице, которой в эту минуту пыталась, видимо, скрыть свое смущение.
- Вас можно пригласить? - голос у нее оказался на удивление низким, даже с хрипотцой.
- Можно, конечно… Только я, знаете ли, неважный партнер.
- Ну уж, не прибедняйтесь! - быстро, словно боялась, что я убегу, сжав мою руку длинными проворными пальцами, она повлекла меня на середину комнаты. - Между прочим, меня Галиной зовут. Можно просто Галя. А вас?
- Алексей, - я старался отвечать ей в тон - так же весело и непринужденно. - А почему вы со мной на «вы»?
- Не знаю. Впрочем, ведь и вы тоже…
- А я больше не буду.
- И я не буду, - снова деланная улыбка и быстрый взгляд из-под ресниц. Но она уже менее скована, движения обрели плавность и какую-то волнующую вкрадчивость. Я почти физически ощущал, как теплели ее ладони на моих плечах, как все крепче и теснее становились объятия. Музыка словно обволакивала нас липкой тягучей массой, плотно держала в своих сладких тисках.
Близко - очень близко от себя - я видел ее большие, широко распахнутые глаза. Они, оказывается, были никакие не черные, а карие, даже светло-карие, цвета кофе, слабо разведенного молоком. Когда я глядел в них вот так, без отрыва, я ощущал легкое головокружение, как на краю бездонного колодца; временами мне казалось, что еще немного, еще одно мгновение - и я не удержусь, окончательно кану в эту темную, влекущую к себе глубину, уйду с головой, захлебнусь, и тогда - все, конец.
Но тут музыка внезапно оборвалась. Я почувствовал, что спасен, однако радости от этого не испытал и все медлил отпускать свою партнершу. Да и она, похоже, не очень-то спешила расстаться со мной, поэтому мы оба еще некоторое время стояли, прижавшись друг к другу, посреди комнаты и глупо улыбались. Помню, кто-то за моей спиной не слишком тактично проехался по нашему адресу - мол, гляди, прилипли так, что не разорвешь, - но я нисколько не обиделся на этого остряка, более того - был ему безмерно благодарен, ведь своей пошлой
шуточкой он вольно или невольно связал нас еще теснее, из обычных партнеров превратив в сообщников, где-то даже в заговорщиков.
Следующий медленный танец мы, конечно, снова танцевали в паре. На этот раз я действовал увереннее, не сомневаясь, что не встречу сопротивления с ее стороны. Я прижимался к ней всем телом, жадно вбирая ноздрями терпкий запах ее духов, часто и взволнованно дышал ей в самое ухо, с замиранием сердца отмечая, что она не отталкивает меня, а, напротив, сильнее охватывает ладонями мои плечи, и тогда я, сам удивляясь своей смелости, начал вдруг неловко искать губами ее губы, и партнерша моя опять-таки не отклонилась, не оттолкнула меня, только глаза ее от удивления, кажется, распахнулись еще шире.
Потом мы как-то незаметно оказались одни в пустом коридоре, и я снова искал в темноте ее губы и шептал глупые, бессвязные слова, а она все пыталась удержать мои руки, которыми я водил по ее бедрам и груди, но это ее слабое сопротивление было скорей всего только для виду, так как оба мы в этот момент прекрасно понимали, что начало уже положено и останавливаться на полпути просто глупо.
Поэтому, не долго думая, я повлек ее дальше по коридору, толкнулся в какие-то двери - они, по счастью, оказались не заперты, - и вот мы очутились в маленькой комнатке (кажется, это была бытовка) с низким потолком и единственным окошком, наполовину замазанным синей краской, всю обстановку которой составляли приземистый шкаф и кособокий письменный стол в углу. Под ногами, рассыпанные по всему полу, валялись рулоны ватманской бумаги - видимо, старые чертежи, и мы с нею устроились прямо на этих чертежах, подняв при этом целое облако пыли.
Тут, наконец, я рискнул перейти к более решительным действиям: покрывая жадными поцелуями ее лицо, шею, предплечья, попытался расстегнуть на ней блузку, однако у меня ничего не вышло - застежка оказалась что-то слишком уж мудреная, и тогда она сама пришла мне на помощь. Я глазом не успел моргнуть, как она стащила с себя блузку, а затем и остальную одежду, всю до последней нитки, так что в первую минуту я даже опешил, поскольку полагал: она ограничится лишь самым необходимым (что, на мой взгляд, все же больше соответствовало ситуации), но моя знакомая была, как видно, не из породы пуританок…
Вот тут-то и произошло непредвиденное. Дело в том, что когда я впервые увидел ее обнаженное тело - стройное алебастрово-белое тело Дианы-охотницы из греческого мифа (именно это сравнение, помнится, пришло мне тогда в голову), я неожиданно вместо животной страсти испытал что-то похожее на эстетическое наслаждение, как перед искусной работы скульптурой какого-нибудь античного мастера. И еще - стыд, страшный стыд за себя, потому что не смог предложить ей -
такой таинственной, такой неземной - ничего лучше этой пыльной комнатенки с обшарпанными, затянутыми паутиной стенами, но также и за нее, потому что, находясь здесь, она, похоже, не испытывала никакого дискомфорта и этим как бы унижала свою красоту.
Такие вот неожиданные мысли промелькнули тогда в моем слегка обалдевшем сознании, и я настолько был поглощен ими, что непозволительно долго промешкал перед тем, как начать разоблачаться самому, а когда, опомнившись, приступил, наконец, к этой нехитрой процедуре, от былой моей решимости не осталось почти ни следа. В довершение всего заела молния на брюках, и я, вконец растерявшись, вынужден был ее сломать, после чего, для экономии времени, ограничился лишь нижней частью своего гардероба. При этом я, как назло, не догадался снять галстук, и он потом то и дело задевал ее по лицу, еще больше увеличивая мой конфуз.
Одним словом, в тот раз я оказался явно не на высоте и - самое обидное - даже не мог себе толком объяснить, почему так получилось. Это уже позже, анализируя минувшие события, я догадался, что стало причиной моего позора. Тогда же просто приписал это действию алкоголя и от стыда готов был провалиться сквозь пол. До сих пор помню ее растерянный взгляд и вопрос, прозвучавший так по-детски трогательно: «Значит, я тебе не нравлюсь, да?» Я не нашелся, что ответить - лишь буркнул под нос что-то невразумительное, старательно отворачивая лицо.
Так до обидного глупо и бесславно окончился для меня первый наш вечер.
После этого я думал: между нами все кончено - и несколько дней старательно избегал встречи с Галиной. Но она сама отыскала меня - поймала в курилке во время перерыва и, как и в первый раз взяв за руку, под удивленными взглядами сослуживцев отвела к дальнему окну, решительно потребовав объяснений.
Но что я мог сказать ей? Я путался, мямлил, краснел, встречаясь с ее пытливым взглядом, и этим, наверно, только вызвал у нее новые подозрения, еще больше настроив против себя.
Однако наш роман, вопреки моим прогнозам, на этом не закончился. Напротив, он с каждым днем набирал силу, креп, неуклонно обещая вылиться в нечто большее. Правда, мы еще пока не решались себе в этом признаться и даже в минуты откровенности избегали напрямую говорить о чувстве, которое постепенно, исподволь, все сильнее овладевало нами, отделываясь только намеками. Но что это были за намеки!
Хорошо помню один наш разговор на квартире у ее подруги (это произошло примерно через неделю после того достопамятного вечера). Запомнился он мне еще и потому, что в тот раз мы впервые смогли заняться любовью в нормальных, человеческих условиях, и, хотя дело было днем, что несколько снижало атмосферу романтической таинственности, мне это даже сыграло на руку. Ведь теперь я видел перед собой тело земной женщины, из плоти и крови, а не какой-то там фаянсовой куклы, и оно, естественно, рождало во мне вполне понятные земные желания. В общем, во время этого свидания я, кажется, сумел реабилитироваться в ее глазах.
Слегка усталые, но довольные, как после хорошо выполненной работы, мы в чем мать родила лежали, вытянувшись, на тахте и задумчиво пускали в потолок колечки сигаретного дыма. Внезапно она заговорила:
- Знаешь, Леша, за эти дни я очень сильно привязалась к тебе, как-то прикипела душой… Порой мне даже кажется, что я знала тебя всю жизнь. Да, мы должны были встретиться, непременно, и если б этого не произошло… я просто не знаю, что бы я тогда делала… Веришь ли, ты мне частенько во сне снишься. Правда-правда! Иной раз такого себе напридумываешь - смешно делается… Хотя, если трезво разобраться, все это на самом деле очень грустно.
- Что ты хочешь этим сказать? - я почувствовал в ее словах какую-то тревогу.
- А то, что это когда-нибудь все равно должно кончиться.
- Ты имеешь в виду наши отношения? Но ведь они только начинаются. Разве не так?
- Да, конечно. Но как подумаю, что будет время, когда мы станем с тобой совсем чужими…
Я не дал ей договорить, привлек к себе, растормошил, заставил улыбнуться. Через минуту мы говорили уже о чем-то другом.
Тогда я не придал значения ее словам, посчитав их просто следствием дурного настроения, хандры. Теперь-то я понимаю: она, по всей видимости, с самого начала не верила в то, что наш роман продлится достаточно долго и заранее готовила пути к отступлению.
И в этом она оказалась права. Действительно, развязка не заставила себя ждать. Правда, до этого были еще полгода почти полной идиллии - идиллии, хотя и далекой от пасторального сюсюканья, но, кажется, вполне устраивающей нас обоих.
Конечно, если быть до конца откровенным, не все так уж гладко складывалось в наших с ней отношениях: были и ссоры, непонимание, напрасные подозрения (один раз, например, она на полном серьезе приревновала меня к проходившей у нас практику смазливенькой девчонке только за то, что я взялся помогать ей с оформлением чертежа), были долгие выяснения с заламыванием рук и закатыванием глаз, были даже
Спасибо.
С уважением Татьяна