В общем, жизнь налаживалась. Причем это… как некий сказочный «бум», дар судьбы, благодати… который если пытаешься всецело осознать, прокрутить в голове, все то, что случилось, и как в итоге сложилось, – то… слезы на глаза только и наворачиваются. От счастья.
Наверно, это и есть пресловутая… белая полоса, о которой все говорят. Как некая плата за все те мучения, беды, что нам довелось пройти. Причем не только сейчас, когда всё оборвалось.
Да, нет больше шика… Да и просто уверенности в завтрашнем дне. Но… я свободна. Мне не надо никого терпеть. Ни перед кем приклоняться. Унижаться.
Пусть люди меня не поймут… но я счастлива. Раб, получивший свободу, счастлив.
Глава 39. Обратная сторона медали
***
Одна только беда. Да такая, едва задумываешься, тотчас сердце кровью обливается.
Федька мой. Ходила. Не раз не ходила к Следователю – да только тот запретил кого-либо пускать к себе по поводу дела Рогожина. Пыталась и понять, кто адвокат, и что ему нужно. Деньги. Федькины деньги, с карточки. Нам хватало то, что успели (вынужденно потратить) и что я зарабатывала. Экономили на всем – но цель была ясна: если не вытащить, то облегчить участь того, кто был для меня всем.
И пусть порой страшно, и вновь приходилось унижаться – да только… всё оно того стоит, если принесет плоды.
Но, увы. Я слишком наивная дура. И не смогла сопоставить дважды два.
***
Месяц за месяцем. Заседание суда… за заседанием.
Уже и лето к концу подходит. А ничего не ясно. Даже уже знакомство с работником КПП не помогало (всё тот же Лёша): уже ни слова, ни полслова. Стал даже вид делать, что не помнит меня. Только передачки молча забирал.
А дальше и вовсе… какая-то молва (между теми, кто там в очереди стоял), что, вроде как, потасовка страшная в СИЗО случилась. Многие заключенные пострадали.
Остается лишь молиться, что бы… Рогожина всё это не коснулось.
В прокуратуре меня тоже не хотели ни видеть, ни слышать. Ни заявление принимать. Вокруг Федьки… будто глухую, не пробивную стену выстроили.
Руки опускаются. Черти что.
Я уже не ведаю, что делать. К кому идти на порог, кому кланяться. Ничего не знаю…
***
Многих обошла старых знакомых отца (бывших коллег и подчиненных). Да только толку было ровно столько, сколько и доселе: кто делал вид, что не узнает меня и не понимает о ком говорю (наглая, мерзкая ложь - по глазам даже видно!), а кто тактично отнекивался, ссылаясь чуть ли не на глобальное потепление, что априори помешает даже попытаться мне помочь, а не только довести дело до конца, добившись в нем успеха.
Оставался лишь Пухтеев, который и занял нынче должность отца. Как не крутите, Валерий Валерьевич, а Вы все же должны быть Соколову благодарны за столь скорое продвижение по карьерной лестнице вследствие "любезной" скоропостижной его "отставки".
Не прогадала. Хотя, конечно, он проявил вовсе другой интерес, нежели я ожидала. Нет, конечно. Сразу я отрицала все свои догадки, ощущения… и всячески пыталась адекватно объяснять его странные взгляды, ухмылки, но… пришел день, когда «Дядя Валера» окончательно расставил все точки над «и», откинув все мои сомнения и надежды.
Разузнал. Всё, что (якобы) смог, всё разузнал, громом прозрения прибивая, пришпиливая меня к месту относительно Федьки: Буторин. Как выяснилось, за всем стаял Буторин - родственник Матросова. Он был адвокатом Рогожина. А значит, и Серебров при деле. Однозначно, без этого лешего не обошлось.
Обмерла я, давясь шальными мыслями, примесью желчи и полного разочарования в жизни, отчаяния. Учтиво молчал и мой собеседник: давая сполна охватить и переварить услышанное.
Да только… нервы нервами, а решать что-то да надо!
Вздрогнула, вырываясь из омута жути. Взор на Пухтеева:
- И что теперь? Как? – нервически я сглотнула слюну. – Валерий Валерьевич… а Вы бы могли?.. Не бесплатно, конечно! У меня тут немного с собой, а там еще…
Но не дал договорить. Шаги ближе – и вдруг коснулся моего плеча, провел, погладил по руке (поежилась):
- Солнце! Ну ты чего?! Мы же не чужие люди…
- И? – дико таращу на него глаза, захлебываясь наперебой мыслями и тревогой.
- Ну что «и»? – милая, добрая улыбка. – Какие деньги? – наивной, лживой мелодией. – Разве в них счастье? – робкая ласка, игра пальцев на моей коже.
- Я Вас не понимаю, - пытаюсь отступить, вырваться, но вмиг силой сжал в объятиях. За плечи. Удержал на месте. Лицом к лицу, на расстоянии вдоха.
- Хватит дурочкой прикидываться, - громом, хотя и рисованной картиной доброты. – Всё ты понимаешь. И это обоюдная выгода.
Напор – и вдруг попытался притянуть к себе, впиться поцелуем мне в губы. Дернулась я в ужасе в сторону, со всей силы разрывая хватку, – не сопротивлялся. Отпустил. Тотчас попятилась я, пока не уткнулась в стену. Обомлела в ужасе:
- Вы чего? – вытаращила на него очи, захлебываясь окончательно прозрением.
- Как чего? – и снова эта его непонятная, многозначительная, с примесью неуверенности, робости улыбка, кроя истинные эмоции. – Я – мальчик, ты – девочка.
От творящегося кошмара уже буквально затрясло всю меня. Сердце, как и все мышцы в теле, сжались в тугой комок.
Идет, наступает неспешно Тиран. Загоняет Охотник свою жертву.
Едва попыталась медленно отступить (дабы не воззвать к агрессии), прорваться к двери, как в момент преградил путь. Резвый выпад, напор – и схватил меня своими клешнями. Сжал за грудь – убийственным жаром отвращения, вконец ошеломление обдало меня с ног до головы.
- В-валерий В-валерьевич! – взвизгнула в ужасе. – Вы же папин товарищ!
- Так тем более! – еще сильнее его натиск. Скатилась ладонь вниз, попытка проникнуть мне между бедер.
Дернулась, пнула со всей дури его от себя, невольно повалившись на бок – и снова откровенно поддается, будто наслаждаясь этой игрой.
- Да вы! Да вы мне в отцы годитесь! Д-да… да даже в деды!
Еще рывок – и прилипла к дверному полотну. Разворот. Лицом к лицу, а рукой уже потянулась к ручке.
- Ну… - многозначительно протянул. Ехидная улыбка. – Так и ты давно не «девочка». Всем известно: замужем, ребенок есть. Но к чему эти условности? – мерный, хладнокровный голос, будто на рынке за кусок мяса сторговывается.
Дернула я ручку. Несмело – тщетно, а затем уже и вовсе откровенно, дерзко.
- Я запер, - насмешливо-надменное. Ядовитое. Шаги неторопливые ближе. – Но… давай договорим.
Окоченела я на месте, осознавая, что птица в клетке…и вряд ли живой уже ей выбраться.
- Простите… но нам не о чем говорить, - бормочу невнятно, захлебываясь жутью. Дрожу. Откровенно дрожу, едва уже не исхожусь от слабости влаги, а руки – те и вовсе начали позорный пляс, выдавая мою слабохарактерность.
- Даже… - заговором, голос перешел на шепот. Еще ближе – вплотную. Но еще не касается, не хватает меня – откровенно наслаждается моим страхом, волнением. Своим предвкушением. – Даже… ради своего Рогожина? Несколько тайных встреч? Никто ничего никогда не узнает.
- Деньги, - сжалась, скрестила я руки на груди, желая хоть немного скрыть свое состояние. Попытка отстраниться от него подальше, не выдерживая, сгорая уже под этим кислотным напором его близости (еще сильнее подалась, прибилась к выходу, к щели в двери). – Деньги – это максимум, что я могу предложить. Сорок тысяч. Даже сорок три, - нервически сглотнула слюну. Хотя уже и сама готова его молить, чтобы бросил затею – отказался. Не верю, вовсе не верю больше этой скотине, хоть он и последняя моя надежда.
Рассмеялся вдруг – отчего еще больше шпоры мороза искололи меня всю. Сердце отчаянно, в агонии забилось. Задыхаюсь.
- Зая, - лезвием по слуху, по рассудку, по нервам с душой. - За такую сумму… тебе тут даже бумажки в толчке никто не подаст, а не то, чтобы… Да и потом, сама понимаешь, я этими делами давно уже не занимаюсь, их не касаюсь. А мои ребята – минимум шестизначные суммы в графе «получено» своего личного счета различают. А с учетом, что там Серебров со своим «синдикатом» замешан, – всё обретает и того иной вид, и как бы родные рубли в валюту уже не переросли. Так что… - доброе, заботливое, вкрадчивое… лживое, мерзкое, гнилое, - хватит ломаться… Иди ко мне.
Но едва только попытался меня обнять, как дернусь, в ужасе взвизгнув:
- Нет! - отскочила в сторону, к окну.
И снова поддался. Не рванул за мной.
Живо ныряю в сумку, достаю оттуда конверт с пятью тысячами:
- Вот вам, - мигом бросаюсь к его столу, швыряю оного в кучу его бумаг, - за беспокойство, и за то, что успели разузнать. Благодарю за всё, но мне пора.
- Подумай, - поспешно, чувствуя, что проигрывает бой. – Ему очень много грозит. Полжизни пройдет… что его, что твоей. Всё равно ж не дождешься.
- Дождусь, - с вызовом в глаза. – Его – дождусь. Выпустите меня… - дрогнул в сомнениях, в мольбе голос, - пожалуйста.
Сверлю, как еще никогда и никого, требовательным, вопящим взглядом. Живой – не дамся. Не дамся, старый к*зел! Из окна выпрыгну! Но не дамся, мерзкая ты, убогая, похотливая тв*рь!
Хмыкнул вдруг. Разворот. Нырнул рукой в карман – и снова движения. Зазвенел ключ в замке, щелкнул затвор.
- Неделя-две… У тебя есть время подумать. Но, а если расскажешь кому наш… «секрет», - обернулся. Сцепились взоры: теперь уже его очередь пронзать меня убийственной чернотой. – Накажу. Всех накажу. Федя, да? Ты, что ли, в честь этого своего… - кивнул головой, - Рогожина назвала?
- Не ваше дело, - невольно грубо, давясь комом лезвий «любезного предостережения». Спешные шаги по кабинету к двери.
За ручку – и дернула на себя:
- Прощайте!
- До встречи… - ядовитое, насмешливое… самодовольное. Явно давая понять, что гордыня так или иначе под прессом обстоятельств будет сломлена.
Не на ту напал, ублюдок.
По крайней мере, пока мне так хочется верить. Хотя и не перечу – игнорирую: молнией в коридор и прожогом помчала на выход мимо удивленной молоденькой секретарши.
***
Мучилась. Чего кривить душой, не одну ночь скоротала в жутких, тяжелых рассуждениях. Страх, совесть заживо поедали изнутри.
[justify]Ведь по сути… что? Невелика я цаца. И потом, это лишь плоть, лишь физика. Как с Лёней. Как говорится, за
