кататься, орать, орать, визжать от радости! Да, с нами! С нами!»
Звуки: грохот стула, крики санитаров.
Голос доктора: «Оставьте! Не подходите к нему! Он уже успокоился. И уберите шприц! Я не прописывал моему другу инъекций! Всё, уйдите немедленно!»
Продолжение через две минуты.
«…Кровь на воротнике. У меня идут иногда кровь. Сам не знаю, почему…
Моя семья… Я расскажу вам о ней. Может, вы в голове моей покопались и сами нашли всё, что вам нужно. Может, не нашли. В любом случае, я расскажу.
Наверное, я сделаю это для себя. Я же говорил, проклятая рефлексия. Самоедство. От него не избавиться.
В тот день я ушёл с работы. Не в очередной раз. В последний! Я абсолютно уверен был в том, что делаю это в последний раз, и больше никакие обстоятельства не заставят меня вернуться на буржуйскую каторгу. Никакие силы не затянут меня в эту чёртов жизнь, где за гроши приходится таскать ящики и двигать поддоны с коробками.
Где безропотно приходится терпеть оскорбления и унижения, где всякая безмозглая тварь, носящая на груди бейджик с надписью «старший менеджер», может в любой момент с головой окунуть тебя в грязь, раздавить мимоходом, словно случайно попавшееся ему на пути гадкое насекомое, и спокойно пойти дальше, лишь слегка скосив глаз на твои дёргающиеся в бессильной ярости жучиные лапки, а через мгновение и вовсе позабыв о твоём существовании.
Я знал. Что не вернусь больше в эту тюрьму, которая называется: «место, где зарабатывают деньги». Я возненавидел деньги!
Деньги! Деньги! Деньги!
Да, вот эти чудесные, чудесные, расчудесные раскрашенные бумажки. Вечно сухие, мёртвые, будто листья пустынного дерева. Разноцветные листочки, неведомо каким ветерком заносимые иногда в мой дом.
Ведомо! Я горбатился, ползал на брюхе из-за них. Говорят, в России нефтяное изобилие. Доктор, вы знаете, что это такое? А, вы давно уже не покидали этих стен. Понимаю…
Вы не знаете. Я тоже не знаю. Мне платили двадцать тысяч. Ребёнок, у жены пособие… Хорошо жили, хорошо. Конечно, зарплату не поднимали. Когда я возмущался, говорили: «Увольняйся! Наймём гастарбайтера, он за гроши будет вкалывать!»
Я здраво рассуждаю. Знаю склад, как свои пять пальцев. В магазине все полки знаю на перечёт. Им наплевать!
Кто сумасшедший: я или буржуи? Я люблю жизнь, люблю людей. А буржуи любят разноцветные бумажки. Они мертвят всё, с чем соприкасаются. Их надо загнать в резервацию и насыпать им гору конфетти. Сказать, что это ценные бумаги. Кто больше всех наберёт, тот король! Пусть соревнуются, пусть грызут друг друга, пусть толкаются локтями.
А я бы жил. Просто жил. Мне нравится создавать. Цветок… Какая удивительная конструкция! Как же удивительно сложно всё устроено в этом мире. И очень целесообразно. Сложный цветок, сложная гусеница на листе, сложные облака. Снежинка так невероятно сложно устроена! Как она появилась на свет? Как удалось природе создать её? Ведь невероятно, невозможно её расчленить, упростить. Нельзя, красота исчезнет!
Красота – это избыточность, избыточная сложность. Но без неё почему-то небо не держится…
А эти гады всё упрощают! Расчленяют! Рвут на куски! Буржуа не любят сложных предметов. Им нужна простота и целесообразность.
Какая во мне целесообразность? С какой целью сообразуется моя жизнь?
Я обеспечивая функционирование магазина. Я – биологический погрузчик. Хорошоая цель, доктор?
Сам знаю, что дерьмо. Нет такой цели и быть не может. Это обман! Ложь!
Я понял, что истинная цель, с которой запустили владельцы денег потогонную мельницу, скрыта от людей. Поскольку истинная цель будет для людей неприемлема в силу своей крайней примитивности и абсолютной бесчеловечности.
Цель эта такова: изнурить людей, выдавить силы из них, мозг из них выдавить как пасту из тюбика. И заразить их любовью к деньгам! К бумажкам, которые рождают бумажки, которые рождают бумажки, которые… И так без конца!
Говорят, революция негуманна. А капитализм гуманен? Революция убивает тела, освобождая души. Капитализм убивает души, заботливо сохраняя тела. Потому что тело полезно для производства. Тело потребляет, и тем оно хорошо.
Душа мешает потреблять. Вон её!
Да, в тот день я пришёл домой в хорошем настроении. Сказал жене, что прежняя жизнь закончилась. Больше не будет бедности, долгов, холодной зимы. Я уволился и мы уезжаем! Уезжаем в счастливую, тёплую, солнечную страну!
Прямо сейчас!
Жена обрадовалась поначалу, стала собирать дочку. Пару кофт положила в дорожную сумку. И тут остановилась и спрашивает, подозрительно так: «В какую страну? Ты новую работу нашёл?»
Я ответил ей, что работа ни при чём. Можно жить счастливо без работы и денег. Мы прямо сейчас отправимся на тропический остров. Мы поплывём туда!
В протоколе написали, будто я сначала жену и дочь убил, а потом краны открыл. неправда это! Я с самого начала хотел открыть краны, чтобы поплыть на остров. Я взял топорик и начал рубить диван, чтобы соорудить плот. Уверяю вас, плот получился бы замечательным, у меня всё же техническое образование!
А жена всё испортила. Кричать начала, схватила дочку, попыталась выбежать из квартиры. Зачем бежать? Куда?
Там, за дверью – ничего нет. Пустота. Обман, один обман, бумажки, бумажки…
Да, рубил долго. Я боялся, что они погубят себя. И выбросил с балкона. Мне казалось, что внизу – море. И они смогут доплыть до острова.
Может, они доплыли? И ждут меня?
Как думаете, доктор?»
Конец записи.
Телефон мигнул красной лампой и зашёлся в заливчатой соловьиной трели, так необычно, легкомысленно и не по чиновничьи беззаботно зазвучавшей в строгой, подчёркнуто официальной обстановке генеральского кабинета.
Шевалдин сам выбрал для звонка эту мелодию. Песня птицы – это то, что успокаивает. Умиротворяет. Сейчас нужно быть спокойным. Волнения нет. А есть пение соловья и мир в душе.
Только это, и ничего больше.
«Три часа. Припозднился Сомов…»
Михаил Николаевич был уверен, что звонит ему сейчас именно Сомов. Не гадал и не предполагал, просто знал.
Не потому, что развилось какое-то особое экстрасенсорное чувство. В экстрасенсорику, магию и колдовство генерал не верил (хоть по долгу службы и общался с людьми, имевшими некоторые необычные способности, вполне, впрочем, объяснимые с позиций научного материализма, коему генерал был привержен всем сердцем своим, хотя приличия ради и следуя принятым в последнее время общегражданским ритуалам ходил по воскресеньям с супругой в церковь). Не верил и в гипноз, хотя были в Управлении свои штатные гипнотизёры (вот тот же доктор, которых ратмановских головорезов готовит… как его… Балицкий, что ли? всех не упомнишь…). Под гипнозом генерал понимал умение навязать человеку свою волю. А это и безо всякой эзотерики можно сделать. Пробовали, получалось не раз.
Уверенность проистекала от знания. Знания некоторых закулисных манёвров, которые провели высокие покровители Управления, склоняя руководство администрации и ФСО к принятию Сомовым (точнее, его начальником) предложения УССМ о совместном проведении учений.
Шевалдин прекрасно понимал, что Сомов, будь его воля, под любым предлогом, а то и вовсе безо всякого предлога, просто и без церемоний, отправил бы Управление… Нет, не по известному адресу. По большому бюрократическому кругу.
На прохождение которого времени не было.
Да и слишком большое число согласований обязательно привело бы к утечке информации.
Противники Управления, получив отсрочку, непременно сыграли бы на опережение и постарались бы заблокировать активную работу по операции «Лабиринт».
И так давление на УССМ усиливается с каждым днём. Всё больше людей приходится подключать к программе, всё трудней обеспечивать режим безопасности.
Впрочем, такой закон стратегии. Чем ближе война, тем трудней скрыть подготовку к ней. На последнем этапе – практически невозможно.
На последнем этапе прикрытие возможно только методом дезинформации. А оперативная игра по вбрасыванию дезы всегда сложна и опасна. Хорошо, что есть у Управления высокие, очень высокие покровители. Если бы не они…
Генерал поднял трубку.
- Генерал-полковник Шевалдин, слушаю…
Секунду в трубке было молчание.
«Давай, не смущайся!» подбодрил мысленно собеседника генерал.
- Здравствуйте, Михаил Николаевич. Генерал-майор Сомов, Федеральная…
- А, Николай Иванович! – радостно воскликнул Шевалдин.
Радость его была искренней. Так важен был для Шевалдина этот звонок.
- Вы уж не представляйтесь так официально, Николай Иванович. Я помню вас, и двух дней ведь ещё не прошло. Надеюсь, моё выступление на совещании было убедительным?
- По всей видимости, руководство нашей службы вы смогли убедить, - несколько уклончиво ответил Сомов. – Нам поступило распоряжение подключиться к операции «Лабиринт».
- Это правильное решение, - мягким, вкрадчивым голосом заметил Шевалдин. – Мы многому сможем друг у друга научиться…
- Надеюсь, - сухо ответил Сомов.
На Сомова явно оказали очень серьёзное давление, фактически в приказном порядке заставив пойти на контакт и совместную работу с Управлением. Своего отрицательного отношения к авантюристам из УССМ генерал-майор не скрывал, и неприязнь эта, похоже, передавалась и по проводам.
Но на Шевалдина негативные флюиды не действовали. Он откровенно наслаждался бюрократическим унижением всесильного генерала из кремлёвской охранной службы.
А для особо утончённого наслаждения надо было имитировать скромность, открытость и самое дружеское расположение к боевому товарищу.
- Самое время, Николай Иванович, технические и тактические вопросы решить, - предложил Шевалдин. – До съезда остаётся… сами знаете, что и всего ничего. Два-три дня у нас на проработку деталей не больше. Все условия, о которых я говорил ранее, остаются в силе. Мы передаём вам план учений, время, место и информацию по нашему агенту. Все ваши замечания и корректировки будут безусловно учтены. Командируйте вашего представителя для оперативной связи и работы с нашими офицерами. И письменно подтвердим план учений…
- Материалы по вашему «Лабиринту» я проверю лично, - ответил Сомов. – К вам будет направлен полковник Вишняков. Кто будет с ним работать с вашей стороны?
- Полковник Ратманов, - ответил Шевалдин. – Я уже представлял его вам. Продиктуйте его служебный телефон. Если сейчас не готовы, то пришлите данные в секретариат. Сегодня, не позднее семнадцати часов Ратманов свяжется с вашим представителем. Думаю, все вопросы они решат быстро Пётр Владимирович – один из лучших наших сотрудников…
- Михаил Николаевич, - прервал его Сомов. – Телефон я, безусловно, передам. Прямо сейчас. И содействие мы окажем… Одно хочу сказать. От себя лично. Не хочу скрывать своего отношения к этим вашим… операциям. В совместной работе важна откровенность. Так если говорить откровенно, полагаю, что играете вы на грани фола. Или уже за гранью. В серьёзной работе это всё небезопасно, мягко говоря. Вот так, Михаил Николаевич…
- Вы правы, - ответил Шевалдин. – Именно поэтому…
Он открыл блокнот и достал ручку.
- …мы так тщательно прорабатываем план учений. И привлекаем к работе таких специалистов как
