РУКА МАСТЕРА И МЕНТАЛИТЕТ
Тёмная ночь;
Один пуля попал в провода,
А другой до утра
За татаром гонялся...
(Автор неизвестен)
Тёмная-тёмная ночь.
В Игарке, рядом с полярным кругом, в августе, при социализме, особенно во времена перестройки, ночи были особенно тёмные.
- Сидят два американца, Смит и Джон, дуют пиво и смотрят в окно, - это Витька заливает, внештатный балагур и отличный трюмовой. - Смотрят в окно и видят, как их сосед, Майкл, таскает «дрова», такие же, как мы грузим на корабли. Майкл строит дом.
«А что,- это Смит говорит Джону:- у тебя дом есть. У меня - тоже. А у Майкла - нет! Пойдём поможем».
- Встали, и пошли помогать строить Майклу дом.
И вот Россия, - продолжает Витёк: - Сидят у окна Семён с Иваном и глушат самогон. А в соседнем дворе Николай, их сосед, таскает дрова и строит дом. И говорит Семён Ивану: «Вань! Ты сидел! И я сидел. А вот Николай - нет! Давай посадим...»
И крутнув головой, Виктор зло бросил:
- А вы орёте Россия! Россия! И готовы друг другу глотку перегрызть...
-А сам?.. - не то спросил, не то просто сказал Фёдор, казанский татарин, но русский язык знал лучше, чем мы, потому что был филологом. И говорил без акцента. При этом - отличный крановшик, среди мужчин. Среди мужчин потому, что некоторые женщины, особенно Любаша!.. Это: чем дальше в лес - береги честь смолоду. И в придачу ко всему: комсомолка, спортсменка... Да просто красивая девушка.
- Сам же недавно кричал, что за свои двадцать копеек, которые недоплатили в кассе, бухгалтерам горло перегрызёшь, - ехидничал Фёдор.
- А что ты думаешь! - агрессивно заорал Виктор, перекрикивая глухое ворчание дизеля. - И я такой же! Что я, не русский что ли?
- Менталитет, - буркнул из темноты Анвар, лучший стропальщик.
- Чоо?.. - протяжно переспросил Виктор.
- Натур такой, - усмехнулся Анвар. Он говорил с акцентом, как нормальный казанский татарин, приехавший в Игарку...
Нет, не за длинным рублём. Впрочем, и все остальные из «верботы»: и русские, и молдаване, и украинцы, которые тоже приехали сюда, на лесоперевалочный комбинат работать, приехали скорее за туманом. Ну кто мог дать в те времена заработать больше, чем положено?
Именно тогда, при историческом материализме, когда 10 рублей были деньгами, и тащился наш катер «Курейка» поперёк Енисейской протоки.
Упрямо ворча изношенным двигателем, плюясь не до конца сгоревшей соляркой, наш «водный трамвайчик» рассекал чёрную маслянистую воду, удаляясь от шеренги ярких огней на причале цеха погрузки лесоперерабатывающего комбината (ЛПК). Мы плыли к слабоосвещённым громадам морских кораблей, притаившихся на растяжках у острова, который отделял протоку от широченного Енисея.
На этом острове был совхоз и аэродром, при помощи которого осуществлялась связь с материком. Большую землю, за непроходимой тайгой с болотами, все игарчане называли материком, хотя Игарка находится не на острове.
Это из-за удалённости, и потому что в Игарке не было пива. А пива нам хотелось выпить - страсть!.. Даже тем, кто по дурости пренебрегал им на материке.
Один из этих кораблей был наш «поляк» - потому что в Польше сделан. Пятитысячник - потому что пять тысяч тонн водоизмещение. Четырёхтрюмный. С комингсами, чёрт бы их побрал!..
Трюм - это кузов в грузовом корабле, а комингс - это палуба над трюмом, в которой проделана небольшая «дырка», метров десять в поперечнике. В эту дырку крановщики опускают пакеты с досками. Некоторые из них весят до пяти тонн, а длиной более 6 метров.
Пакеты тяжёлые, потому что из лиственницы. В воде тонут. А мы, докеры, рассовываем эти пакеты по всему трюму, и по его углам. А попробуй-ка пакет, высотой и шириной в метр двадцать, а длиной за шесть метров затолкать под комингс! Но шесть шестьдесят - это максимум. Самые маленькие пакеты имели длину 1,8 метра.
Ухитряемся.
И заталкиваем...
И затаскиваем...
Как говорит вербованный народ: «Голь на выдумку добра: с миру по нитке - голому верёвка».
А есть корабли без комингсов, прямотрюмные. Их грузить - просто отдых. Но там меньше оплата. А мы, всё-таки немного рвачи. Чтобы приехать к туману и назад, тоже деньги нужны.
Нас девятнадцать человек.
Бригада.
Мы все сидим на корме катера и ежимся от сырого, зябкого ветра. На баке катера (на носу) - ещё холоднее. В метре от нас, из-под кормы, вырывается едва видимый в темноте бурун.
- Что ты нас своими Смитами и Джонами пугаешь?- хрипло прогудел Гришка «цветной».
«Цветной» - это кличка. За что он её получил, непонятно. Бело-жёлтые волосы, широкоплечий, с удивительно синими, девчачьими, глазами, с хитрым крестьянским лицом. Отличный трюмовой, как и Виктор.
Немало людей ошибались, увидев прозрачные Гришкины глаза. Особенно хулиганы. А он наглёж не любил.
Бывало, в клубе, в который никто не ходит трезвым, сгребёт грубияна, пижона или хамилу, положит его животом на свою коленку и ладошкой по попе, по попе... И приговаривает: «Не шали, родной. Здесь тебе не детсад».
После этого пострадавший три дня не мог сесть на стул, и спал на боку или на животе. А «цветного» начинал уважать издалека. Улыбался. Но Гришке это уважение было по барабану.
И только Гришка хотел сказать что-то умное, как...
- Куда!.. Куда прёшь?! - неожиданно очень громко закричал Сашка-столб, быстро вскочил на ноги и бросился по крыше моторного отсека к рубке катера, резво вскарабкавшись наверх, на крышу рубки. Пока он бежал, мы все оглянулись, и очумели.
Из кромешной тьмы на нас летел громадный морской буксир с двухтысячетонной баржой под боком, привязанной канатами в руку толщиной к его высокому борту. Вслед за Сашкой бросились ещё трое. Но остальные остались на месте, сразу поняв, что на рубке не спасешься, потому что: посреди протоки, в двухстах метрах от берега... В телогрейках. С тяжеленными сапогами. Вода холоднющая. Потёмки. Ночь, и социалистический реализм...
Неожиданно буксир взревел чудовищным двигателем и дёрнулся назад. Мы всё это видели в чернильной темноте. Очевидно, в таких ситуациях зрение усиливается и становится как у кошки.
Наш катерок возвышался над водой метра на два, вместе с рубкой. А буксир, его борт, метров на десять. Как слон и Моська. И мы должны были попасть между буксиром и баржой, глазомер у всех был отличный, от специфической работы. Борт баржи, из-за пакетов с досками, был ещё выше, чем борт буксира. И мы должны были нырнуть метров на пять вниз, вместе с катером. А он никак на подводную лодку не походил.
Больше никто не крикнул. Все молчали.
Метрах в десяти от нас буксир взревел совсем не по-человечески, и... белые толстенные канаты не выдержав, лопнули как нитки. Нос буксира и рёв моторов завис в трёх метрах высоко над нами. Громада остановилась на секунду и тут же поползла назад, во тьму. Катер закачало, захлестнуло огромной волной. Нас обрызгало.
А вплотную с «трамвайчиком», словно привидение, с потусторонним шипением, рассекая чёрную воду, летел высоченный борт баржи. Катер не зацепило.
И через десять-пятнадцать секунд на буксире, отвалившего от нас метров на тридцать, вспыхнули слепящие прожектора. И на берегу, на причале цеха погрузки, вспыхнуло несколько прожекторов. Мы почти ослепли. Всё было направлено на нас. А корма баржи уже прошипела мимо и унеслась по инерции в темноту. И на кораблях, стоящих недалеко на швартовых, стали загораться яркие огни.
Василий, наш бригадир, ас трюмной погрузки, и ас-стропальщик, мой учитель, ринулся к рубке катера, молча выволок из неё пьяного в стельку шкипера и, убрав газ, перевёл редуктор в нейтральный режим. Катерок стал останавливаться.
- Все живы? - громовым голосом, через мощные, динамики спросил дежурный по погрузке с причала.
- Да вроде, всё нормательно, - тяжело вздыхая, прогрохотали динамики, на стоявшем, в пятидесяти метрах от нас, буксире.
Василий согнал с крыши рубки Сашку и ещё кого-то, успевшего на неё вскарабкаться, залез сам и помахал поднятой над головой рукой, глядя на берег. Нас оттуда и с буксира рассматривали в бинокли.
- Вижу тебя, Василий Антонович, - прогрохотали динамики на берегу. Наш катер не был оборудован рацией. - Всё нормально?
Василий кивнул головой и спрыгнул с рубки.
- Понял, Василий Антонович, - сообщил громкоговоритель и тут же добавил: - На буксире, кончай вздыхать и охать! Бегом за баржой! Ловите её! А то она сортировку разнесёт к едрене-фене! - очевидно они ещё переговаривались и без громкой связи, по рации. А громкую связь включили для того, чтобы нас успокоить. Но нас баржой не прошибёшь.
- Понял! - буркнул буксир, зарычал мотором, взяв далеко влево, обходя нас, и рванул за удравшей баржой.
[justify] - Сейчас подошлём кого-нибудь! -