Мы видели, как от пирса отвалил катер, подобный нашему, и полетел поперёк протоки.
На работу в третью смену, с 12 ночи до 8 утра, мы на «поляка» попали с опозданием минут в тридцать. С катером от берега пришёл ещё один шкипер, молча доставил нас на корабль, высадил на палубу «Ганса», высоченного плавкрана, со стрелой напоминающей шею гусака, и молча ушёл к пирсу. Отстранённый шкипер, наверно немного протрезвел, сидел на баке своего катера, на маленьком кнехте, согнувшись в три погибели, и жадно курил папиросу, зажимая её в кулак. Занесла же его нелёгкая не в ту степь...
Это для нас не было большим происшествием, потому что работа стропалей и трюмовых ещё опаснее, чем плавание на катере с пьяным шкипером.
Плавкран - это высоченное сооружение из железа на большой трёхсоттонной плавучей коробке, двадцать метров в длину и двадцать в ширину, и метра четыре в глубину. Внутри коробки круглосуточно рычали дизель-генераторы, давая электричество для крана и для жилого помещения в трюме.
Они жили с шиком - буржуи. Мы им завидовали. Кухня, столовая, спальни, гостиная, то бишь, красный уголок, с обязательным портретом Ленина. Но на одном плавкране я видел портрет Сталина, в рамке. И ничего. Это в те-то времена! А над палубой болтались на верёвках лещи, метровые щуки, налимы, от пояса до пола. Стерлядь они вялили внутри. Ловля осетровых считалась браконьерством.
Освещённая тусклыми фонарями коробка крана была пришвартована к высокому борту «поляка», в иллюминаторах которого ни бум-бум, не светилось ни одного огонька. А с другой стороны к крану пришвартовали баржу (может быть ту самую) с пакетами досок, которые нам предстояло грузить.
«Поляк» стоял в самом углу, в километре (далеко) от пирса, и моряки ничего не слышали и не видели. А ещё наверное потому, что только сегодня они пришли, как мы узнали, из Англии, поэтому мореманы сразу же - турпоход в кабак, на берегу (это как обычно), и «накушались» до поросячьего визгу (как принято), а потом доползли на четырёх до пирса (как же по иному), где катер развёз их по кораблям (как всегда). Сухой закон на борту во время плавания в течение двух-трёх месяцев хоть кого доконает. И поэтому они спят сейчас как сурки. А мы на работе не пьём, потому что жить хочется больше, чем выпить.
Но они нам и не нужны. У них своя работа, у нас своя.
Мы были рады, что «поляк» «нулёвый», пустой. Обычно другие бригады грузят неважно, потому что наша бригада одна из лучших, из восемнадцати бригад. И если бы не зараза Енгибар, бригадир той бригады, которая была первее нашей... Но за то наш Василий Антонович лучший докер в Игарке, потому что начинал и учился этой профессии в бригаде этого самого Енгибарова, насколько лет назад.
Такой корабль мы грузим три-четыре дня. Но это мы. Другие бригады около недели. И мы не партачим. А корабль, как начнёшь грузить плохо, то и дальше всё идёт кувырком, наперекосяк. Хуже всего исправлять или прятать чью-то халтуру. Плохо погруженный корабль теряет остойчивость и бывает... переворачивается во время шторма. Листву, тяжёлое дерево, нужно грузить вниз, а сверху сосну. Но многие стремятся урвать и валят всё навалом, Мы считали это большим грехом.
Спускаться вниз, в трюм плавкрана, не стали. Ну их к чёрту, спят наверно, ворчать будут: «Топчутся здесь разные, потом рыба пропадает». Вредный народ внизу. Интеллигенция. Витька как-то спрашивал одного, какого-то бывшего научного сотрудника «дубового института», который завербовался и устроился мотористом. А сам в дизелях ни бум-бум! «Что, - говорит, - ты тут делаешь?» Тот честно ответил: «Да вот, хожу вокруг машины (это он так дизель называет), она рычит. А я мух от неё отгоняю».
В общем - дятел.
Но засушенную щуку с верёвки мы сняли. Мало ли что, «мореманы» из-за «бугра» нередко пиво привозят, в банках. Угощают. За деньги, конечно. (А в Игарку, в те времена, пива совсем не завозили - деликатес. Из молочного - только водка и спирт).
У них с рублями туго, всё фунты да доллары. А валюта нам ни к чему. Времена-то советские. Перебивались водкой, а из денег знали только рубли.
Мориманы часы привозят электронные, «заграманичные». Пыле-влаго бронекопытные, с противоугонным устройством. Так мы их называли. Там за стерлинги, а здесь за рубли. У них с рублями было туго. Магнитофоны с эквалайзерами... Игрушки разные: мешочки со смехом или ещё что, чего мы в глаза не видели. Торгаши.
Побродили мы по палубе крана - ни шиша. Головами об рыбьи хвосты стукаемся, что на верёвках болтаются, и вялятся, и вялятся... Куркули. Морячки в отрубе. Никуда не торопятся. Привыкли круглые сутки спать. На борту ни штормтрапа, ни верёвки. А борт высокий. Метров десять.
Витька не вытерпел, начал орать. А голос у него противный до отвращения. Фальцет какой-то, визгливый и громкий.
- Открывайте свою консервную банку, мать вашу и эдак и разъэдак! Разнесём всё вдребезги! Дырку просверлим и утопнете!
Тишина. Лишь дизель в утробе, под ногами урчит.
- Ну и голос у тебя противный, Вить, - услышали мы с неба.
Задрали головы, присмотрелись через свет жёлтеньких фонарей... Сидит! Любаша сидит в кабине крана чуть выше борта «поляка» и книгу читает. Щёлкнула рубильником, вспыхнули прожектора на стреле в верхотуре и на огромной оранжевой кабине крана.
- Как я по тебе соскучился, Любаша! - тем же диким голосом заорал Витька.- Скорее спускайся, я тебя расцелую.
- Вот долбану по башке гачками, - негромко пообещала Любаша, с тихим жужжанием поворачивая громадный кран, чтобы её окно было над нами.
А гачки - это четыре пудовых крючка на пятиметровых стропах. А стропа прикреплены к железному обручу, который навешан на большой крюк крана, с трёхсоткилограммовым утяжелителем.
- Что будем делать, Любашь? - негромко спросил Василий.
- Да пусть долбанёт гачками по борту, сразу проснутся, - предложил Сашка-столб.
Сашка, удивительный лентяй. Даже больше чем я. Он в первый же день, как мы пришли на работу, сказал Василию, что умеет делать любую работу, может копать, а может не копать. Но всё за плату. И кто-то предположил, что Сашка за 10 рублей сможет целый день держать столб, поставленный на попа на асфальте. Сашка подумал и согласился.
- Мне всё равно что делать, лишь бы ничего не делать, - было его девизом.
Любаша молчала и ждала нашего решения. Крановщик, при погрузке, считается членом бригады, и потому был заинтересован в работе, а не в простое.
- Давай сюда крюк, - призывно махнул ей рукой Василий.
Она кивнула головой и с мягким моторным урчанием опустила огромный внизу и такой, казалось бы, маленький крюк наверху. Гачки грохнули по железной палубе коробки, плевать она хотела на обслугу крана внутри, они для крановщика тоже были чужими.
Стропа кольцами легли на железо палубы плавкрана.
Василий молча забрался на утяжелитель крюка, около метра в длину и полметра в ширину и кивнул мне головой. Придерживая строительную каску на голове.
Мы все были в касках, кроме, Анвара. Если без каски - наказывали. А он в гробу их всех видел. Щёголь!
Я встал напротив Василия на утяжелитель и руками в рукавицах, как и он, схватился за промасленные толстые троса.
Любаша мягко стала поднимать нас как на лифте.
И где-то на самом верху гачки, которые болтались под нами, зацепились за что-то, торчащее из борта корабля.
Стропа натянулись как струны, канаты, за которые мы держались, тоже, Любаша успела среагировать, но механизмы крана имеют некоторую инерцию, и поэтому нас продолжало тянуть вверх, хотя она прекратила подъём.
И тут, это что-то со звоном оторвалось от корабля, и нас с Василием подбросило метра на два выше утяжелителя. Но от тросов мы не отцепились, поэтому плавно съехали, держась за них руками, на утяжелитель.
Любаша перепугалась. Сидела напротив нас, схватившись за лицо рукой, мы были на высоте метров 10-12.
- Нормально всё, - усмехнулся Василий. - Сажай нас на палубу.
Любаша прерывисто вздохнула, осторожно приподняла нас повыше, и, повернув башню, перетащила гачки высоко над фальшбортом, и так же осторожно приземлила на палубу «поляка».
Мы с Василием соскочили на железо. Прожекторы крана светили хорошо. А корабль будто вымер. Посмотрели между трюмом и бортом, нашли штормтрап (верёвочную лестницу с деревянными ступеньками), поднатужились и с грохотом сбросили её вниз. Но на корабле всё равно никто не проснулся.
Наверх, как муравьи, полезли трюмовые. И тут Василий резко показал рукой куда-то за кран. Любаша удивлённо посмотрела на него, и плавно развернулась. Баржа, что была пришвартована к коробке крана, отвязалась, и медленно разворачиваясь по течению, отваливала в темноту.
Вылезшие наверх мужики остановились, как зачарованные, наблюдая за уплывающим товаром, который нам нужно было грузить в корабль. Любаша отреагировала моментально: крутнулась огромной башней немного в сторону и резко назад, в направление баржи, отпустив тормоза на сброс крюка.
[justify] Утяжелитель, как ласо полетел в темноту, раскручивая тросами неприятно завизжавшую лебёдку крана. И крюк долетел таки до баржи, и зацепился там за что-то, потому что вдруг всё заскрипело и заскрежетало - это двухтысячетонная баржа потащила за собой кран и «поляка». Кран наклонился и стал опасно крениться в сторону баржи. Ведь его удерживал крюк, который был связан тросами с самой высокой точкой крана, со стрелой. Рычаг получался не в нашу пользу. Корабль
