- Ну ты даёшь, - хмыкнул Фёдор. - Сразу видно: азиат, он и есть азиат.
Григорий молча спрыгнул с пакетов, отошёл на середину трюма и стал прицениваться, рассматривая английский и свой рисунок. Мы тоже.
- Нет, нет, постой! - зачастил Виктор. - Постой! Здесь что-то не так!
Гришка удовлетворённо хмыкнул и пошёл к лестнице, ведущей наверх.
- А что не так...- задумчиво протянул Фёдор: - Присмотрись. Рука, изображающая хрен, будто ребёнком нарисована, пропорции нарушены.
- Нет, это не ребёнок, - возразил Виктор.
- Да, - согласился Фёдор: - Это рисовал взрослый мужик, но... Но он всего лишь мастеровой. А у Григория рука живая, и пропорции точные. Это уже не нарисовал, а написал, называется. Это рука мастера, - Фёдор вздохнул и тоже полез наверх.
- Угу, - промычал Виктор и направился вслед за ним.
Я крутил головой как флюгер, рассматривая то один рисунок, то другой, и неожиданно осознал: да! Английский рисунок вроде как бы аляповатый, кривоватый, неуверенный. А Гришкин... Даже фига немного подвёрнута вверх - торжествующая. В ней было что-то живое. И это не потому, что Григорий наш, а тот чужой, и ещё англичанин, это потому, что его рисунок был правдашный.
Василий, через Любашу, опустил мне на дно гачки, я нашёл строп, который связывал одну из многотонных пачек стропов, лежащих под бортом, зацепил, и дал отмашку. Изогнувшись, словно туша гигантского, толстенного удава, пачка стропов поплыла вверх.
Хорошо, что я поздно услышал высказывание одного из интеллигентов, из обслуги крана, поднявшегося как-то на корабль, ради любопытства, посмотреть, как мы грузим трюм. Он долго смотрел, широко раскрытыми глазами, и сказал всего одно слово:
- Самоубийцы!..
И лишь после этого рокового определения я понял, что он прав. Но было уже поздно, я уже втянулся и считал работу нормальной. А из сотни новичков, попавших в трюм, 80 человек на следующий же день просились на другую работу, в другой цех. Их переводили. Потому что они были потенциальные смертники, вернее - инвалиды. Смертельные исходы были не так часты, как представлялось многим.
Лихой крановщик, торопясь погрузить как можно больше, опускает многотонный пакет в трюм, и несёт его поворотом к борту или в угол со скоростью 10-15 метров в секунду. Это крейсерская скорость грузового автомобиля. И если пакет нечаянно зацепляется за другие пакеты то... пакет лопается и по трюму летят, словно снаряды, веером, сотни досок или двухпудовые плахи, или брусья. Летит то, чем набит пакет.
А если высоко наверху, перед спуском пакета неожиданно рвутся стропа, то получается дождь из этих же самых досок, плах или брусьев. Вот здесь нельзя зевать, нужно быстро, как обезьяна, хвататься за рымы, железные кольца в борту трюма, и лезть как можно выше. Желательно под комингс. А до него метров 10-15. Доски летят вниз быстро. Так же быстро нужно залезть наверх. А когда доски упадут, они рвутся на щепки, которые разлетаются во все стороны словно осколки от гранаты.
Или крановщик, прощёлкает варежкой, и может прижать тебя пакетом к другим пакетам и размазать по ним. Или можно зацепиться за крючок, за гак, или попасть под трос - перерезает как кусок колбасы, даже сапогами не дёрнешь.
Но работа интересная, потому что там играешь со своей жизнью ва-банк.
Однако речь не об этом.
Анвар был мастером. На его работу приходили смотреть разные могучие люди, но не железнодорожные кондуктора, как у Ильфа и Петрова в «12 стульях», а простые смертные рабочие, из других бригад, бригадиры, и даже начальники нашего цеха и начальство из других цехов. Анвар был артистом от природы. Он видел, что им любуются, и выпендривался. При этом, однако, не делал ни одной ошибки. Ни одного лишнего движения. Но всё время нарушал технику безопасности. И ему всё прощали.
Он работал без каски, оправдываясь:
- Волосы большой. Голова в каска не лезет.
А чёрные кудри у него были не меньше чем у Анжелы Девис. Казалось, что его голова была такая же, как ширина плеч. Анвар был невысокий, но довольно широкоплечий.
Анвар влазил под пакеты, когда их немного приподнимал кран. И ни разу Анвара не раздавило многотонным пакетом, что удивительно: других давило. Я видел. Неаппетитное зрелище.
А когда на барже, после выдирания пакетов из укладки, образовывались многометровые пропасти, Анвар не спускался вниз, и не поднимался опять наверх. Он просто хватался одной рукой за гачёк, и Любаша плавно переносила его через пропасть. И её за это никто не наказывал, потому что Любаша тоже была мастером. Он работал с Любашей в одном звене несколько сезонов подряд.
Как они работали!.. Анвар не торопясь ходил по пакетам, что-то насвистывая (издали я едва разобрал: «Вечерний звон»), наклонялся и смотрел, где его можно зацепить. А Любаша, подведя гачки сверху, торопила его, встряхивала ими, и, ударившись друг о друга, гачки звенели серебряным звоном.
Анвар даже не оглядывался на Любашу, сидевшую в кране в 20-25 метрах от него, и не смотрел на гачки, лишь помашет рукой в её строну, как Брежнев с мавзолея демонтрантам: мол, щас, не извольте беспокоиться, айн момент! Просовывал петлю стропа в какую-то щель под пакетом, вытягивал петлю, и, не поворачивая головы, поднимал руку вверх, в китайской пятипалой рабочей перчатке.
Любаша точно опускала гачки, вкладывая один из них в его поднятую ладонь. Он тянул гачёк вниз, к петле стропа, и гачёк, который мог утащить несколько тонн, послушно следовал за его рукой, опускаясь настолько, насколько было нужно.
Они не обменивались жестами, не кричали друг другу. Они понимали всё без слов. Невероятная слаженность. И я это видел.
Устелив за четыре часа два ряда нулевого цикла, я вылез на палубу на перекур, чтобы потом заменить Василия, как «ухмана», а он - в трюм.
Спустились на палубу плавкрана. Покурили минут пятнадцать, послушали песню, которую дурным голосом орал в своём четвёртом трюме Виктор (он не курил и не вылазил наверх - ленился). А пел он нашу народную, блатную хороводную:
- Чукча в трюме ждёт рассвета...
............. ........ лом .......... ........ за это...
Посмотри ........ ........ ....... корявое,
............... .......... ух .......... ты дырявое.
Не все слова в его песне можно было распознать, далековато он был. Но мы песню знали, и её слова стервозные.
А ещё вытащили, между делом, «рубщицу» из воды (так звали учётчиц, считающих погруженные на корабль пакеты).
Она, по девичьей неосторожности, спускаясь с корабля на баржу, ухватилась не за верёвку штормтрапа, а за железную скобу, которая не была принайтована к борту судна, а просто лежала, как на прилавке. И, разумеется, сорвалась вниз, между кораблём и краном.
Коробка крана, из-за вращения многотонной башни, всё время ёрзает и: то удаляется метра на полтора от судна, то прижимается к нему вплотную. Коробка как раз отошла, и она упала в воду, а не на железную палубу, и хорошенько нырнула.
Правда ещё догадалась отпустить скобу, весом в пуд, а то бы быстро добралась до самого дна. Пока она выныривала, мы уже образовали висячую цепочку, в три человека, ухватившись за ноги друг друга. И как ни странно, первым, в самом низу, был Сашка-столб.
Только показалась вздувшаяся пузырём куртка «рубщицы», как Сашка-столб, схватил её мёртвой хваткой, и мы тут же вытащили всю эту цепочку наверх, на палубу плавкрана.
Для нас это было плёвым делом, благодаря работе на кораблях. Практически каждый из нас мог присесть на одной ноге раз пятнадцать, и сделать шесть-семь жимов силой на турнике, без маха ногами. Накачались, от скачек по пакетам, как макаки в джунглях.
Только её вытащили, как трёхсоттонная коробка крана с глухим «Бум!..» упёрлась в борт корабля, и пошла назад, образуя зазор. «Рубщица» посмотрела на то место, где коробка крана прижалась к кораблю и побрела сушиться в трюм крана. А мы полезли с новой щукой на корабль. «Мореманы» дружно дрыхли - пива у нас не было. А жаль. Сухая щука рот дерёт.
Спустились мы на кран с корабля потому, что взятую раньше вяленую щуку уже съели. Нас было семеро: одни для того, чтобы «вешать лапшу на уши» дежурному интеллигенту, а другие для умыкания продукта.
Через несколько дней у нас наступил длинный пересменок - аж целые сутки! Выходных во время сезона погрузки нет. Потому что корабли ходят к нам и от нас через Северный Ледовитый океан только летом - сезон. А «дрова» «за бугор» СССР продавал во всю! Ничего не поделаешь - валюта нужна...
И решили мы всем кагалом, то есть - бригадой, осчастливить своим присутствием местный кабак. Скинулись по червонцу, и попёрли. Там для таких случаев специальные, длинные столы предусмотрены. Ведь и «мореманы» бандами приходят, и все желают сидеть вместе. Все девятнадцать, плотно за одним столом уместились, даже ворона в просвет не проскочит.
Кабак большой, человек на триста. И забит под завязку. Но мы заранее заказали стол. Графинчики с минералкой, хрустальные салатницы с травой (капуста с редькой), вилки, ложки, ножи блестящие, свет полупритушенный, только небольшая эстрада с чёрным роялем, контрабасом, набором барабанов и две электрогитары прислонённые к стульям, освещалась прилично. Музыкантов не было.
Мы сидели тихо как мышки, только по сторонам зыркали. Непривычно. За другими столами «мореманы», и ещё какие-то щёголи. Но тоже не шумели.
[justify] Кому-то уже
