монтажников, находившихся в подчинении главного механика, отличалась от работы станочников, и была более разнообразной и привлекательной.
Митрич, в отличие от многих молодых подчиненных ему разгильдяев, с самого детства привык к физическому труду и чувствовал себя на монтажной работе, как рыба в воде. Он работал больше них, а уставал меньше.
И на этом основании имел моральное право кричать и приказывать им, даже грозить кулаком.
Молодежь, в свою очередь, зная взрывной характер бригадира, особо с ним не препиралась.
Но молодняк, прочувствовав в Митриче излишнюю доверчивость, отрешенность, и даже некоторую детскую наивность, со временем, стал над ним подшучивать, подсмеиваясь за глаза, над его, как они считали, причудами.
На добродушные, не задевающие самолюбие, шутки, Митрич, не обижался, отплачивая забавникам той же монетой, за словом в карман он не лез.
Если же, шутки начинали переходить некую грань такта и этики, или приобретали элементы издевательства, у бригадира, как он сам выражался, момент истины. Вот тут игра с ним могла шутникам стоить жизни.
Как-то двое молодых, не в меру ретивых ребят, стащили у бригадира, остроумно сконструированную им табакерку, в которой тот хранил табак. Сигареты или папиросы Митрич курил только в крайних случаях, когда не мог разжиться самосадам.
- Никакого кайфа от этих сигарет нету, - говаривал бригадир, сплошной курительный онанизм, другое дело наш самосад - и крепость есть и аромат. Не говорите ничего, никакие гаванские сигары и в сравнение с нашим самосадом не идут.
В добытой жестяной круглой коробке из-под леденцов, находчивый шахтер проделал в ее верхней и нижней половинках отверстия, при совмещении которых, из коробки в кусок газеты мог ссыпаться табак.
Затем он проворачивал вокруг оси эти половинки, совмещение отверстий исчезало, и табак уже не просыпался.
Он очень гордился этим изобретением и говорил, что когда выйдет на свободу, то непременно запатентует его, принеся тем самым большое облегчение курящему самосад человечеству.
Так вот улучив момент, когда Митроич, оставил на несколько минут свое изобретение без присмотра, ребята быстро незаметно для бригадира, запаяли две половинки табакерки.
Пропаяли ее в трех точках. Затем, аккуратно шкуркой зачистили места пайки и вернули табакерке исходное положение.
Вернувшись из четвертого цеха и намереваясь скрутить самокрутку, Митрич взял коробку в руки, и попытался было провернуть верхнюю крышку.
Не тут-то было - крышка, запаянная к нижней части табакерки, как не старался бригадир монтажников, повороту не поддавалась.
Работники цеха, делая вид, что заняты важными делами, затаив дыхание, и сдерживая вырывающийся из груди наружу смех, краем глаз наблюдали за бесплодными попытками Митрича.
За двадцать семь лет шахтерского труда у него выработался своеобразный подход к не разрешимым проблемам, сопровождавшийся отборным, с витиевато коленчатым переливом, матом, вобравшим в себя вспоминания всех, начиная от Евы, матерей планеты.
Этот шахтерский мат представлял собой оригинальный симбиоз, из классического трагизма Гамлета, пафоса мавра Отелло, непременно включал в себя чудаковатость дон Кихота и безупречную логику Штирлица.
И все, это было настояно на мотивах выражений пьяного кучера времен папаши Гиляровского.
Но даже весь этот коктейль чувств не мог во всей полноте выразить состояние бригадира ОГМ. То что он испытывал находилось за гранью человеческого понимания.
Он, от отчаяния, хватался двумя руками за голову, затем воздевая их к черному потолку помещения, изрыгал в пространство такой грязный поток мата, что у находившихся рядом зэков начинали дрожать колени и руки. Затем он в ярости схватил табакерку и оглушительно хлопнув металлической дверью вырвался из цеха. Публика застыла. Даже невозмутимый фрезеровщик Алишер, перестал протирать руки и с открытым ртом уставился на токаря. Отряженный монтажной бригадой слесарь, с великой опаской потащился за бригадирорм. Вернувшись назад, он сообщил, что Митрич уговаривает своего земляка, работающего во втором цехе на гильотине, разрубить табакерку, дабы определить причину ее неоткрывания.
Внимательно рассмоев куски табакерки, земляк Митрича, заявил:
- Так твою табакерку, Митрич, пропаяли, поэтому и не открывалась она.
Кому-то насолил, видать, ты земеля, вот и пропаяли твое изобретение.
Найди сволочей и настучи им по башке, чтобы отбить охоту шкрябничать. Если понадобиться моя помощь, так ты только цинкани, я тут же приду, и тогда уж вместе наведем шороха – никому мало не покажется.
- Сам справлюсь, а тебе спасибо, - хмуро поблагодарил товарища бригадир, - щас я с ними разберусь. Где-то здесь у тебя я кусок трубы видел.
- Ты, что валить их вздумал?
- Валить не буду, но по хребтам настучу, и крепко настучу, - с этими словами Митрич направился к себе в цех.
Узнав от соглядатая, что их ожидает в ближайший момент, виновники спектакля, как крысы тонущего корабля, покинули территорию цеха.
Вот бригадир с куском металлической трубы, появился в цехе. Он прошел на его середину помещения и, подняв трубу над головой, торжественно объявил всем присутствующим:
- Если к завтрему на моем столе не будет лежать табакерка, то представьте себе, что будет с теми, кто ее пропаял. Вы прекрасно знаете, что я с ними сотворю.
Утром следующего дня на столике Митрича красовалась новая, наполненная ароматным табаком, табакерка, правда, без знаменитых боковых отверстий.
Много позже, происшедшего с бригадиром и его табакеркой случая, зэки спрашивали у Митрича, чтобы он сделал с ребятами, не найдись его табакерке замена.
- Да ничего, они же пацаны, что с них возьмешь? – отвечал отец троих детей.
В любом коллективе всегда найдется человек, которому, независимо от его социального и должностного положения, тянутся люди. С ним всегда можно поговорить, поделиться радостью, излить, тяготящее душу, горе.
Эти люди – духовные оазисы, источники душевной доброты, бездонные колодцы человечности, и неподдельной нежности. Митрич в небольшом коллективе ОГМа, как раз и был таким человеком. К нему вольно или невольно тянулись все.
Конечно, он не собирался играть роль заботливой клушки, вечно носящейся со своим выводком.
Митрич был обыкновенным, со своими проблемами, имеющим немалый срок наказания, зэком. Но если бы он куда-нибудь внезапно исчез, то никому не стало бы легче, а вот тяжелее было бы всем.
Это положение, на подсознательном, духовном уровне, ощущалось всеми.
После случая с табакеркой, молодежь цеха не унялась и продолжала играть с огнем, устраивая старику различные капканы - то во время после обеденного сна, когда бригадира сморила расслабляющая истома, они ухитрились, с помощью эпоксидной смолы, намертво приклеить его ботинки к полу.
И тот спросонок, засунув ноги в обувку, не мог сдвинуться с места.
Так и стоял, как вкопанный, пока старческий мозг не сообразил, что ботинки приклеены к полу.
То, следуя зэковской моде накалывать на ступни ног надписи типа «они устали», его молодцы, вооружившись хлоркой и остро отточенной палочкой, нанесли эту пошлую надпись на ботинки шахтера.
И на съеме с работы эту яркую надпись прочитал заместитель начальника колонии по оперативной работе и режиму. Старый казак, полковник милиции - «Папа Карла», или как его еще называли старики - «Чол», в свое время разрешил Митричу, в виде исключения, и принадлежности к казачьему племени, носить небольшие усы. Каково же было удивление полковника увидеть на съеме с работы бригадира, на ботинках которого, было написано «ОНИ УСТАЛИ»
Съемы с работы полковник посещал крайне редко, но сегодняшний день Митрич не мог назвать удачным. Глянув на подписанную хлоркой обувку зэка, папа Карло, мягко взял Митрича за руку и отвел в сторону:
Затем, ехидно, указывая, ничего не понимавшему бригадиру, на его ботинки, процедил на ухо:
- Ну, что, и ты заблатовал, старина? Может быть, и на груди своей шахтерской портачку заделал, типа « не забуду мать родную» или «зачем судьба играешь мною»? Сбрить усы, понятно? Сбрить сейчас же! Я тебе поблатую.
Если бы бригадир монтажников узнал – чьих это рук дело – хлорная надпись на его ботинках, то, поверьте автору, за усы, прекрасные казачьи усы, которых он лишился, избил бы обидчика до полусмерти. Молодчики же, зная, что они играют с огнем, не унимались.
Однажды, они придумали для своего Митрича следующую хохму: надыбав где-то кусок свинца, они вырезали для дорогого бригадира из него стельки. Для этого они прокатали свинец через вальцы, и в результате получив тонкий лист, вырезали из него две стельки, правую и левую.
Хотели было уже воткнуть их в только, что начищенные бригадиром ботинки, как один из пацанов сказал, что если эти стельки подложить сразу в два ботинка, то никакого комичного эффекта не получится. А вот если прокладка будет присутствовать лишь в одном ботинке, эффект будет неотразим.
– Он через неделю хромать начнет, - уверял он подельников, - а сразу две прокладки не покажут того юмора, что необходим обществу.
И он оказался прав. Уже через неделю Митрич стал жаловаться друзьям, что у него побаливает правая нога.
Еще через неделю он, по их совету, поплелся в санчасть и рассказал врачу, женщине средних лет, про свое недомогание:
- Вроде бы и не болит она, - показывая конечность врачу, сказал Митрич, - но почему-то устает больше, чем левая.
Врач, осмотрев ногу больного, не обнаружила ничего особенного. Она выдала больному какие-то таблетки и с миром отпустила его. От этих таблеток ему легче, конечно же, не стало и он, через несколько дней, опять пришел к доктору:
- Я не хотел вас беспокоить, но эта проклятая нога не дает мне спать, покоя по ночам от нее нет - ноет, а днем отекает. Что делать не знаю. Врач снова внимательно осмотрела обе ноги Митрича, и ничего серьезного не обнаружив, в сердцах спросила:
- Да что, Митрич, такое? Железо, что ли в ботинках таскаешь? Тут у, похолодевшего от появившихся подозрений, бригадира, затряслись руки. Со словами:
- Как вы сказали, железо? – он взял и осмотрел левый ботинок. Ничего там не обнаружил. Отложив левый ботинок в сторону, он принялся за правый.
