лежало одинокий письменный конверт. Он был не запечатан, в нем, но бережно сложенное лежало письмо. Он вытащил его из конверта наружу, развернул и стал читать. Это было письмо той самой девушке, с которой его сын жил и которая ждала от него ребенка. Письмо его невесте.
Письмо было написано подчерком сына:
«Моя дорогая и любимая Леночка. Ты знаешь, как я не люблю писать писем, но обещал тебе и вот пишу. Рассчитываю на твою сознательность и скорый ответ. Вот, наконец, мы из Моздока приехали в Грозный. Притащились на своем металлоломе. Сегодня 31 декабря и я поздравляю тебя с Новым Годом! Я верю, в нас и желаю тебе, любимая, что бы все твои самые смелые мечты в новом 1995 году сбылись. До последней самой маленькой мечты. Вот мы уже и в городе, проехались по улицам и встали в цента, тут все спокойно. Командир батальона сказал, что на этой недели уже поедем назад. Все скоро кончится. Я очень по тебе скучаю, мне сильно тебя не хватает. Не хватает твоих губ, объятий, твоих нежных поцелуев. Я очень хочу вернуться скорее к тебе и нашему будущему малышу. Как кстати, он? Напиши мне про него все! Старайся кушать хорошо, ешь больше свежих фруктов и овощей. Моя белочка, я хочу, что бы ты знала ты мне самый близкий и родной на свете человек! И помнила об этом. Ты теперь принадлежишь не только себе, но и мне и нашему ребенку и поэтому обязана стараться беречь себя, не волноваться, ни о чем и не о чем не думать. Скоро будет тот день, когда я вернусь и больше никогда мы не расстанемся с тобой…».
Все, он больше уже не мог читать дальше, ему было больно.
Там же в книге дальше между листов он нашел ее черно-белую слегка пожелтевшую фотографию. На нем было лицо юной девушки, а на обороте трогательная надпись: «любимому на память! Помни, ты обещал - быть мне самым преданным и верным человеком, навсегда! Твоя белочка». Ниже нарисовано сердечко, насквозь пробитое перистой стрелой. Девушка с фотографии была привлекательна своей юной беззащитной красотой: большие глаза, изящный носик, губы, прическа – на вид ей не больше двадцати. Ее тоже теперь коснется война и смерть. А сколько таких же как она останутся вдовами?
Сердце сжалось, замерло, он побледнел, почувствовал, как кружится голова. Все поплыло и поехало.
-Что же это брат с тобой?- подошел к полковнику обеспокоенный его видом генерал-лейтенант Рохлин:
-Ты никак болен? Что сын?-
-Да, все выяснилось, он погиб, - кивнул на фотографию и сумку Родионов, неуклюже оседая на стоящий рядом стул. Сердце сжалось в точку, выдавливая из себя наружу всю какую только оно могло боль и казалось у этой боли нет уже никакого предела по силе!
-На, выпей, - генерал протянул ему плоскую никелированную фляжку с советским гербом на боку. В ней был крепкий коньяк. Он сделал несколько глотков жгущего до слез алкоголя, и сжавшееся в точку до боли сердце, сразу отпустило, забилось, ожило в его груди. Стало перехватывать дыхание. Мир весь сузился до этого подвала, и ему показалось, что в мире все только так и есть все как тут, а все остальное, эта далекая Москва, эта его размеренная жизнь - все было нереальным пригрезившимся ему сном из какой-то чужой жизни. И только теперь он проснулся.
И с удивлением Родионов ощутил, что, несмотря на гибель сына он еще до сих пор, жив и даже продолжает жить, но что это будет за жизнь за той чертой, которую он теперь перешагнул вместе с этой смертью, полковник не знал. Но то, что эта черта уже позади, он знал абсолютно точно.
-Бог всегда посылает нам испытания, лишь те которые нам по силам,- сказал Рохлин.
И шатаясь, ничего и никого не видя вокруг себя, Родионов выбрался на воздух. И оглушенный горем он безмолвно смотрел на серое, как будто заштрихованное простым карандашом небо, тяжко повисшее над ним, на пропитанные этой безнадежной серостью дома и улицу, где задранными вверх выдернутыми из земли кусками проволоки, торчали деревья. И зацепившееся, запутавшееся в них небо трепал ветер, и было, так как будто уже не было и его самого, и словно эта серость поглотила его.
В плен в эти дни попал здоровый как буйвол хохол, гражданин незалежной Украины. Он кричал Рохлину что-то невнятное про Шушкевича и Бендеру, про русских оккупантов отравивших его чудесную страну. Это был боевик из отряда украинских националистов Саши Музычко.
-Он идейный или так из-за денег?- спросил Родионов у контрразведчика допрашивавшего его.
-Этот, идейный, только идея ее размером в полтора тысячи долларов США, не меньше. А если ему заплатить еще тысячи две, то он и этих своих Бендеру с Шушкевичем продаст и мать родную. Наших они в плен не берут, но наши в долгу не остаются – сразу к стенке без разговоров. А этого вот оставили. Этот дурак по-большому пошел, уединился в комнате разрушенного дома, от своих ушел, стеснительный, автомат рядом поставил при входе, присел, задумался, сидит себе, балдеет дурак. А наши ребята увидели его, подошли, смотрят – ну идиот полный, решили пошутить, автомат у него и украли. А он сидит себе, в ус не дует, наслаждается. Бумажку нашел, мнет ее. Закончил процесс. Встал, а автомата и нет. Вышел в коридор оружие глазами ищет, по гулам шарит. А оно, напротив, у окна спокойно себе стоит, а этот понять не может, репу чешет, как оно туда попало? Тут разведчики его и вырубили. Он доброволец из УПА. Мы тут под них давно капаем!-
Часть четвертая. Пустота.
1
Командировка заканчивалась, они с генералом и работниками штаба простились и уже через сутки с Моздока Родионов вылетел бортом в Москву.
Еще в Моздоке в штабе, ему позвонили. И неизвестный голос из телефонной трубки представившийся майором медицинской службы Скуратовым, сообщил, что тело его сына, гвардии старшего лейтенанта Родионова Игоря Владимировича, отправляют на днях по месту прописки его родителей в Москву. Где в морге на Чкаловском аэродроме он или кто-то из родных может получить его для погребения вместе с документами.
-Как же так? - спросил он:
-Ведь тело сына не нашли. Он же погиб при взрыве.-
Голос из трубки сказал:
-Товарищь полковник мне приказано вам доложить, а больше я ничего не знаю, простите!-
И положили трубку. В тот же день его вызвали к командующему группировки. Квашнин нервно расхаживал по своему кабинету, за столом напротив него сидели два других незнакомых Родионову генерала. За столом во всю стену висела огромная склеенная из десятков листов подробная карта Грозного испещренная кружочками и стрелочками красного и синего цвета, отражавшими оперативную обстановку в городе. Карта была частично скрыта черной занавеской, прямо как в фильмах про войну. Рядом с ней висела на веревочной петле длинная деревянная указка, заостренный конец которой был выкрашен в красный цвет. Стол командующего был заставлен кучей разного цвета телефонов, лежали какие-то военные справочники сплошь с бумажными закладками между страниц и набор еще советских открыток – города СССР «Грозный», что очевидно позволяло командующему лучше представлять себе здания, о которых так часто шла речь в постановке задач и докладах подчиненных командиров. Там же была красная папка сводка боевых донесений войск. В противоположном углу на столе стояла штабная рация.
-Владимир Иванович, здравствуй!- командующий доброжелательно приветствовал, выйдя на встречу из-за стола, прибывшего по его приказу полковника:
-Заходи, садись. Про сына слышал, соболезную. –
Словно чувство вины на миг промелькнуло на лице Квашнина и тут же исчезло. Это лицо по-прежнему выражало бремя забот, подчеркнутых его морщинами вокруг усталых глаз.
-Разговор у меня будет к тебе прямо сказать не простой и для меня самого очень неприятный.-
И Квашнин с неприязнью посмотрел на сидящих напротив генералов. Они одетые и иголочки в повседневную форму словно бравировали своей штабной формой и выправкой, как будто выделяемой ими нарочно, в противовес всему, не принадлежностью к этому миру, где прочно в ход вошла исключительно форма полевая.
«Как пижоны, фазаны» подумал о них полковник. Рядом с генералами лежали их фуражки с уродливо задранной вверх тульей.
-Тут вот война, а кое-кто мне всякие гадости говорит. Мало мне министерских окриков так я еще и всяким дерьмом вынужден заниматься!-
Это был явный выпад в сторону сидевших незнакомых генералов. Но те, ни единым мускулом не дрогнув, по-прежнему сидели с непрошибаемым выражением холеных лиц, словно брошенные слова были не к ним, не о них, а так просто, небрежно выброшенный в воздух на ветер, мусор из слов. И этот мусор улетел куда-то мимо и их никак не касался. Генералы отнеслись к этим словам спокойно как к привычному для них ритуалу, не имеющего никакого отношения к тому настоящему делу, которое все равно Квашнину, будь он трижды командующим, придется делать. Родионов ощутил ледяную непонятную ему сейчас ту силу, силу скрытой власти исходящей от этих людей, власти которой должен был уступить даже командующий. Это были те непонятные ему отношения лиц того высокого кабинетного министерского мира куда он был совсем по роду своей службы не вхож, но эти генералы да и сам командующий были людьми именно оттуда.
-Позвольте вам товарищи генералы представить полковника Генерального штаба Родионова Владимира Ивановича, он почти две недели провел в штабе группировки «Север» генерала – лейтенанта Рохлина и в своем рапорте на все подробно изложил о действиях войск. Кстати он высоко оценивает командование группировки. Знаете, как говорится у нас у военных: война все по своим местам расставит! И у меня как у командующего группировки то же самое мнение!-
Квашнин словно искал у Родионова поддержки в своих словах. Эти самые пижоны раздраженно поморщились, давая понять, что дело совсем не в этом, что командующий говорит много пустых и ненужных фраз. И все это им известно и дела, ради которого они тут не касается. Один из них небрежно прервал речь Квашнина:
-Извините, товарищ командующий! – начал он, нарушив военный этикет, прерывая старшего по званию и должности, но, все еще формально пытаясь соблюсти за счет брошенного извинения видимость этикета человеческого.
-Мы поверьте, ни сколько не сомневаемся в ваших компетенциях, не в ваших способностях. Мало того даже в способностях генерала Рохлина. Он действительно очень даже успешно выполняет свои задачи и можно сказать даже лучше чем кто-либо другой. Речь совсем не об этом. Нас интересует другой волнующий и весьма для нас интересный факт. Мы располагаем проверенной, да, более чем достоверной информацией, что на захваченном Рохлиным еще в декабре аэродроме Северный, военнослужащие сводного полка Волгоградского корпуса распиливают на части алюминиевые остовы брошенных там самолетов, извлекают запасные части с драгоценными металлами. Там почти сто пятьдесят единиц. Мы узнали, что это отнюдь не ваш приказ, но это и не наш приказ!-
«Эти генералы как бы ассоциируют себя с Министерством обороны» догадался Родионов по фразе: «это не ваш и не наш приказ, не ваш и не наш! Вот где зарыта собака!»
-Это тонны метала и огромные деньги. По распоряжение генерала Рохлина все это имущество готовится
