рассказывал школьные новости: по алгебре хватанул «трояк» - да ну её, алгебру эту, ничего в ней понятного и интересного. Зато по английскому его хвалили в присутствии всего класса. Какой у него был перевод – все заслушались! Женька лукаво улыбнулась, слушая Кольку: перевод на пятьдесят, а то и на все семьдесят процентов был сделан с её, Женькиной помощью, и Колька, угадав по лицу, что хотела произнести мать, быстренько сменил тему.
- Кстати, представляешь, - проговорил он, жуя хлеб, - Антонина Александровна оказывается в больнице. Уж две недели, наверное.
- Как? – удивилась Женька, - и почему ты сразу не сказал?
- У нас же теперь другие учителя, ты забыла? Да я и сам узнал случайно. Как ты думаешь, съездить к ней или нет?
- Ты ещё раздумываешь… - подняла брови Женька.
- Ну, тогда мы с Максом завтра скатаемся, ладно? Ты меня рано не жди, туда далеко ехать.
«Туда» - оказалось на противоположный конец города. В областную больницу. Узнав об этом, Женька смекнула, что дело серьёзное, так как с простым кашлем, вызванным обычной респираторной инфекцией, в такое заведение не попадёшь.
У неё почему-то защемило внутри. Опять память предательски и так некстати стала выдавать картинки пятилетней давности – школьный коридор, кабинеты, обидные и глупые слова, побледневшее лицо Антонины Александровны… Женька присела на краешек табуретки: она почему-то подумала, что тогда, много лет назад, всё можно было решить совсем по-другому. Ну, уж совсем без эмоций наверняка бы не обошлось, но ведь можно было всё сделать не так. А как? Да очень просто: без грубостей, без хамства. Надо было себя в руках держать. Вот как! Теперь Женька хорошо понимала это, но тогда, когда Колька учился ещё в пятом классе, ей не удалось бы сделать такой удивительно лёгкой вещи, потому что в силу своего характера она тогда она не умела сдерживаться.
Женька представила себе палату, где может быть лежат шесть, а то и все восемь человек. И ещё больничный коридор – длинный как трубопровод и унылый, и где на дверях висят таблички «Процедурный кабинет», «Клизменная» или что-то в этом роде… Настроение испортилось окончательно. Женька рассеяно тыкала вилкой в подгоревшие куски картошки (хорошие, естественно, она отдала Кольке) и не могла понять сама себя: ведь совсем недавно на известие, что Антонина Александровна попала в больницу, она не обратила бы никакого внимания. Что-то произошло в её душе – однако Женька пока ещё не могла понять, что именно…
***
…Бывают же в жизни такие вещи! Женька и сама не успела сообразить, как это вот так, словно по совпадению, взяла жизнь её и закинула именно на тот конец города, где Колька с Максом уже успели побывать неделей раньше. Впрочем, одним совпадением дело не обошлось. Началось всё с того, что Петру надо было отвести какие-то документы в дочернюю фирму. Женькино присутствие в этой самой фирме было никому не нужно, но, как на грех, днём раньше у них сломалась сигнализация на машине. Ехать в «Тмутаракань» - так Пётр называл этот дальний район – на автобусе, когда на улице минус двадцать пять, было равносильно сумасшествию; оставить же на улице, да ещё и в малознакомом районе, машину, у которой не работала сигнализация, было равносильно не меньшему сумасшествию. Вот так Женьке выпала честь в течение сорока минут работать сторожем в собственной машине, а заодно понаблюдать за кипучей жизнью не знакомого ей микрорайона.
Жизнь там действительно оказалась яркой и весёлой, а всё потому, что недавно выстроенный в этих краях торговый центр, совершенно гигантский по своим размерам, сверкал неоновыми буквами, не щадил ушей прохожих оглушительной музыкой, зазывал рекламными роликами, демонстрирующимися на огромных, в полстены, мониторах. И название у него было соответствующее – «Фантастика». Двери, открывавшиеся в обе стороны, впускали и выпускали народ. Одних – замёрзших и желающих погреться и выпить чашечку кофе – внутрь; других – довольных, с покупками, или просто поглазевших на витрины и ничего не купивших, но тем не мене таких же довольных – наружу. Женька, сначала сидевшая в тёплой машине, решила-таки вылезти на бодрящий морозный воздух, чтобы чуть-чуть расправить уставшую от долгого сидения спину и прибавиться к толпам людей с хорошим настроением. Какое-то время она смотрела на мониторы, где сменяющие друг друга живые картинки, рекламировали то французскую косметику, то дорогущие мужские костюмы, то мебель, произведённую аж в Италии. Музыка всё играла и играла без остановки, люди сновали туда-сюда, и Женька безотчётно улыбалась этой хотя бы внешне счастливой и беззаботной жизни, которая ненадолго окружила её и взбудоражила внутри кровь. И ей тоже хотелось побыть с этим легкомысленно-весёлым народом, также легко пройти через стеклянные двери, потолкаться в толпе и перенять от неё просто хорошее настроение.
Вот так, прыгая около машины, Женька вдруг незаметно посмотрела в противоположную сторону. А там, через дорогу, всего в нескольких десятках метров, оказывается, была другая жизнь, которая состояла из коричневого, кое-где заржавевшего, железного забора, густых деревьев и пробивавшихся сквозь тёмные ветки огней стоявших в глубине зданий. И Женька вдруг медленно-медленно, но всё же начала соображать, что это и была та самая больница, куда неделю назад ездили Колька с Максом, и куда Антонину Александровну засунул ужасный диагноз под названием «бронхит». Женьке почему-то так и подумалось – «засунул», потому что по её меркам ни один нормальный человек никогда бы добровольно не согласился оказаться на больничной койке. А уж ежели кому-то и получалось попасть в лечебное учреждение, где пациентов даже погулять не выпускают, значит, какая-то болезнь оказывалась настолько сильнее человека, что он никак не мог ей противостоять. И тогда недуг становился полным хозяином здоровья и жизни. И мог сделать с человеком всё, что угодно. В том числе, взять – и упрятать (Женьке опять пришёл в голову глагол «засунуть») его в больницу, например. Как какую-то вещь.
От этих мыслей у Женьки сначала пробежался по спине холодок, а потом её неожиданно бросило в жар. И она опять посмотрела на торговый центр, и затем вновь перевела взгляд на угрюмые деревья и покрашенный тёмной краской забор, и в её голове не укладывалась эта реальность, этот резонанс безудержного веселья и болезни, существовавших отдельно, и в то же время - соседствуя друг с другом. И Женька вдруг отчётливо поняла, что она хочет именно туда, в тот мрачный и тяжёлый мир, и ей как-то сразу опротивела вся эта буффонада с её музыкой, огнями и весельем. Музыка уже не просто играла - она била по нервам сорвавшимися с цепей барабанными палочками; огни, ослепляя, настырно лезли в глаза, а элегантные мужчины в импортных костюмах больше походили на пластмассовых манекенов, нежели на живых людей.
Женьке захотелось уйти, спрятаться ото всех и от всего, что её окружало. Она залезла в остывшую уже машину, но, прильнув к стеклу, стала всматриваться в темноту мира напротив «Фантастики».
***
- А профессор здесь такой замечательный, – рассказывает Антонина Александровна. И Женька тут же соглашается: конечно, профессор – он обязательно должен быть замечательным. И умным, конечно. И добрым, как Айболит из сказки, чтобы лечить людей. К Женькиному безмерному удивлению коридор больницы оказался совсем не похожим на тёмную и мрачную трубу, которую она нарисовала себе в мыслях. Наоборот – там горело множество лампочек, и уж если больница не вызывала каких-то положительных чувств, то вовсе не отталкивала от себя. Да и в палате Антонина Александровна, как оказалось, была одна. Она, конечно, здорово изменилась. Видно, что болезнь её измотала, но она – молодец – держится, как тот стойкий оловянный солдатик, что из сказки Андерсена. Женька и слушает, и не слушает Антонину Александровну. Больше смотрит, чем слушает. Кивает головой и утвердительным тоном замечает, что, конечно же, так много уколов выдержать тяжело, а про себя ужасно Антонину Александровну жалеет, но виду не подаёт. Да и вообще старается делать лицо не кислым, как лимон, а наоборот - как можно чаще улыбаться. А ещё Женька отмечает про себя, что у Антонины Александровны добрые и милые глаза. И голос необычный, какой-то очень мягкий и добросердечный. Может, это из-за болезни, Женька не знает. Зато точно знает: она больше никогда не скажет Антонине Александровне ни одного худого слова. И даже, если такая ситуация возникнет, что-то вроде той, что случилась много лет назад, то она, Женька, как-нибудь из этой ситуации выкрутится. Но не станет срываться. Ни за что. Ни на ком. И никогда.
- Ты ведь придёшь ещё, правда? – спрашивает Антонина Александровна уже в коридоре, куда она выходит проводить Женьку.
Женька молча смотрит на шерстяную кофту и на тёплый платок, в которые закуталась Антонина Александровна и шёпотом говорит «да». Ей не хочется уходить, что-то окончательно уже переломилось в её душе, но здесь больница, да и Антонине Александровне нельзя стоять в коридоре, где прогуливается ветерок. Затем аккуратно, словно обдумывая каждый шаг, Женька спускается вниз, накидывает на себя куртку и выходит на зимний воздух.
На улице больничный корпус тоже уже не выглядит таким угрюмым. Окна светятся в темноте, и Женьке кажется, что они робко улыбаются со второго, третьего и даже пятого этажей. И деревья на больничном дворе не такие уж чёрные. Придёт весна – и они зазеленеют. И коричнево-красные здания контрастом будут выглядывать из-за них. И мрачное настроение исчезнет. Всё пройдёт весной.
Женька вздыхает, потом незаметно кивает освещённым окнам и идёт к машине…
