хорошо сохранившейся для своих лет Александрой Ивановной.
Таковы, в общем, были составные части нашей газетной редакции
Именно в такую большую и неповторимую, очень далекую мне по духу редакцию вошла я. Поначалу ничего и никого не замечала, старалась справиться с возложенной на меня обязанностью. Потом ко всем стала присматриваться и прислушиваться. Меня поразило, насколько гармонична была жизнь этого большого редакционного коллектива.
Дух влюбленности царил в атмосфере. Кто-то в кого-то всегда был влюблен. Хотя и был один неприятный инцидент разборки двух влюбленных завов, все равно любовная сеть плелась у нас годами. Кто-то кого-то всегда осуждал, причем искусно, свойственно самой профессии, по-журналистски, уничтожая, топча сослуживца, при этом получая необыкновенное удовлетворение от своего мастерства.
Но все мы, при всех своих изъянах и слабостях, возможностях и бесконечном напряженном труде, при всей беготне, болтовне, дрязгах и суматое, делали одно дело – ежедневную газету, некое чудо-детище, которое появлялось каждое утро в киосках печати. Если бы читатель провел анализ выпущенных газет например за неделю, то, наверное, удивился бы, насколько мало номера отличались друг от друга, исключая, конечно, один или два материала наших маститных журналистов, блистающих на полосах.
Но читатель ждал ее и получал каждый день новоиспеченную газетку, пахнущую свежей типографской краской, напоминающую предыдущую, но с новой датой и номером. Так мы выходили изо дня в день, принося читателям последние новости и во всех публикациях пропагандируя идею социализма. Целыми страницами, даже газетами мы печатали отчеты с партийных съездов, доклады руководителей, стоящих у руля компартии.
Жизнь проходила ровно, без особых всплесков. Как и во всех коллективах, мы праздновали праздники и дни рождений все вместе в комнате отдыха, и всегда наши фотографы запечатлевали нас во время этих встреч. У нас была своя стенная газета «Бакрабусед», выходящая специально как подарок к юбилеям сотрудников, для которых наши рифмоплеты сочиняли очень милые и теплые стихи.
В редакции даже снимали кино «Чертик под лобовым стеклом» по сценарию нашего тогдашнего зама – «человека с сигарой» Асима Кулиевича Джалилова, бывшего летчика, продолжающего летать в облаках романтики. Все красивые женщины были задействованы в этом фильме. Правда, не всех показали на экране, но это неважно, нам был интересен сам процесс съемки.
Да, мы, люди разных национальностей, работали, уважали, сплетничали, осуждали, поддерживали, ненавидели и любили, - одним словом, просто жили. Тогда никто и не думал, что впереди - развал нашей огромный страны, межнациональные войны, ненависть одного народа к другому, полная ломка всех жизненных устоев. Но бег стрелок часов жизни, к сожалению, не поспевал за ее скоротечными переменами, он закрутился вихрем, поглощая не только время, но и самих людей, их судьбы.
Вихрь перемен
Газета не успела отметить своё восьмидесятилетие и подвести черту под солидной трудовой деятельностью, как в республике появились первые беженцы из соседней Армении. Все это долгое время скрывалось, корреспонденты выезжали впервые в лагеря для беженцев, но на страницах родной газеты это никак не отражалось. Наоборот, публиковались материалы, посвященные дням культуры Азербайджана в Армении. Руководители Азербайджана предпринимали все возможное, чтобы не раздувать разгорающийся пожар, не рассорить до ненависти два народа. Тем более что в Баку проживало более полумиллиона армян.
Крайне осторожно, без эмоций освещая карабахский конфликт, не обвиняя Армению, но, увы, и не защищаясь от переполнявших уже центральную прессу Советского Союза обвинений в адрес Азербайджана, низвергающихся мощным потоком с ее газетных и журнальных страниц, этими злополучными днями культуры «Бакинский рабочий» невольно подлил масла в огонь.
Вышел уже третий выпуск рубрики, а мы все печатали герб соседней республики без горы Арарат (отошедший Турции Арарат был вечной больной мозолью Армении, и республика все равно официально изобразила его на своем гербе). Начались звонки от армян, живущих в Баку и Ереване, посыпались телеграммы и письма, сотни писем о том, что «Бакинский рабочий» «льет воду на мельницу империализма».
Редактора вызвали на ковер в ЦК КП Азербайджана. В тот период мы уже работали в другом здании, расположенном по улице Метбуат, и редактор у нас был другой, бывший шеф «Вышки» Геннадий Григорьевич Глушков, человек в корне отличавшийся от предыдущего своей приземленностью и какой-то военной четкостью.
Но все шишки достались не ему, поскольку он был в отъезде в Москве, а его заместителю Асиму Кулиевичу. После выяснений оказалось, что на синьке герба Арарат был, а вот почему он не проявлялся при печати, до определенных пор оставалось тайной. Хотя спустя годик, когда начались боевые действия, все поговаривали, что это дело рук самих армян, работавших в нашей типографии.
Закончился период «застоя», жизнь стала бить горячим обжигающим ключом - и как будто разбудила меня. Мне, которую толком, кроме семьи, ничего не интересовало, в особенности карьера, хотя я уже окончила факультет журналистики университета, Джалилов посоветовал перейти работать корреспондентом в секретариат. Там освобождалось место: уезжал в Россию армянин Володя Агаджанов.
Я согласилась, но я и не думала, насколько этот период работы в секретариате будет тяжелым, он стал испытанием на прочность. Начался период одоления цицеры, нонпарели, кеглей, черчения макетов, беготни по типографскому цеху в ожидании, когда большая умная машина – линотип - начнет печатать матрицы букв, соединяя их в строчки, заливая горячим свинцом, а потом выдавая полную строчку набора.
Строка за строкой соединялись в материал, после оттиска которого длинные гранки ложились на стол корректора. Частые звонки редактора, отчет ему о новостях, полученных с телетайпа, а шли они бесконечно, с каждым днем все больше и больше напоминая военные сводки из Карабаха. Ментранпаж Бейбала Наметов, ас своего дела, все время возмущался: «Сколько же можно набирать сменяющих одна другую новостей! Мы практически набрали две газеты, а ведь она не резиновая, куда все ставить?!».
И тут в цех спускался невозмутимый Глушков с сигаретой в зубах, как всегда, неулыбчивый, и спокойным тихим голосом заставлял выпускающего переверстывать полосы. И он, после нервных выпадов, ловкими и быстрыми движениями переставлял металл в нужном порядке и выдавал оттиск газеты шефу.
Потянулась череда ужасно тяжелых дней – казалось, нескончаемых. На работу приходила я к 10.00, а возвращалась домой к 4 - 5 утра. Порой приходилось выходить и на следующий день, а иногда в тот же день, спустя всего несколько часов. Но это было не самое страшное.
Страшнее, когда прощаешься с близкими людьми навсегда. Из редакции стали выезжать армяне, а еще раньше на землю обетованную потянулись евреи. Ряды нашего родного коллектива стали редеть и пополняться новыми людьми.
За окнами творилось мракобесие, если одним словом можно назвать то, что происходило в тот период в республике: митинги, истерия толпы, погромы стервенеющих поддонков. Ужасно было то, что все происходящее превращалось в обыденность. Можете себе представить, утро, начало дня. Улицы заполнены людьми, идущими на работу. В обычном режиме ходит общественный транспорт, родители ведут детишек в садики, ребятишки торопятся в школы. А в это же время, то у одного дома, то у другого кучки озверевших отморозков (в основном молодняк), в открытую убивают людей, только потому что он другой национальности. Милиция или проходит мимо, или безучастно наблюдает за происходящим. Обыватели же просто огибают место убийства и, как ни в чем ни бывало, продолжают свой путь.Именно такое пришло в начале 90-х годов. Затем танки, режим чрезвычайного положения, комендантский час. Пожалуй, такое нельзя было ни представить, ни увидеть во сне. Но мне, к сожалению, все это снилось за год до реальных событий. Я видела танки, идущие по ул. Коммунистической, самолет, падающий и сносящий все на своем пути по улице, ведущей к Дому Правительства, много людей в черном… Тогда это был просто тревожный сон, но спустя время жутко стало от мысли об обреченности и неизбежности, от написанного где-то там, наверху, сценария, от непонятности самой жизни. Напуганные сотни бакинских армян покинули в те дни столицу и пределы Азербайджана, не успев захватить с собой вещи, проклиная всех виновных в азербайджано-армянского противостоянии. Созданный НФА (Народный фронт Азербайджана) превращался в носителя идеи азербайджанского национально-освободительного движения, стремящегося к суверенитету и независимости, требующий от властей решительных мер. И именно они дали сильный толчок к обострению ситуации. На всех предприятиях проходили митинги, призывающие к освобождению и уничтожению армян.
В первых числах января 1990, когда я вошла в цех, то он был пусть, только наш старший ментропаж Бейбала, лезгин по национальности, стоял у своего верстального станки. На вопрос, о том где все, он ответил: «как всегда на собрании НФ». Через некоторое время стали появляться и остальные работники, они возвращались возбужденные и озлобленные. Я спросила у выпускающего Агасалима, о том, что они обсуждали сегодня. Он взволнованно ответил: «завтра мы всех ваших армян будем выбрасывать из окна шестого этажа». У нас в коллективе еще оставались работать армяне. Я понимала, что эти слова не пустой звук, а завтрашняя реальность.
В этот вечер выпускающим редактором был Алик Набиев - азербайджанец, человек совершенно далекий от всей этой грязи, я обо всем рассказала ему. Буквально через полчаса меня к себе вызвал Геннадий Григорьевич (наш редактор), который накануне вместе с редактором газеты «Вышка» Юрием Ивановым призывал митингующих, около здания редакции, к спокойствию, к терпимости и примирению. Редактору я пересказала слово в слово, и мы стали ночью обзванивать всех наших армянских коллег, чтобы они не приходили на работу и искали место для прикрытия, а при первой возможности уезжали. Так Фельдман Валентин (наш фотограф) побежал к Карине Саркисовой, у которой молчал телефон, потому что был отключен, Ибрагим Шукюров (наш зам. редактора) приютил на время Виктора Налбандова. На следующий день во второй ее половине пришла первая корректура – Армида, не захотевшая поверить в то, о чем мы говорили ей вечером, не успела она войти, как толпа ринулась выламывать дверь. Томила Нуриева (ст. корректор) стала звонить нам наверх и просить о помощи. Я и несколько наших мужчин спустили вниз, еле успокоили толпу и вызволили Армиду, отправили домой. Но с Армидой произошла трагедия, пока она собирала вещи, к ней вечером домой ворвались, избили мать и ее, отняли билеты и деньги, бросив на произвол судьбы. Она бедненькая еле дотянула до утра, утром Геннадий Григорьевич, на собранные нами деньги, послал шофера за билетами и отправил ее в Россию.
Но ведь всему этому предшествовал долго скрываемый от народа территориальный спор между двумя соседними
