такая работа сильно напоминает мародерство.
К концу мая все экипажи были набраны, а в конце июня все суда были в основном готовы к рейсу. Однако отход все откладывался. Через месяц бесплодного ожидания дисциплина на судах упала, по каютам слышался звон бутылок, вахта неслась кое-как. Еще через месяц некоторые моряки стали списываться, чтобы попытать счастья на других судах. Только в начале октября был, наконец, назначен день отхода.
Претензий к начальнику каравана у Кулагина не было. Уже в июне караван был готов к выходу в море. Оставалось получить разрешение министерства на переход. Управление БТФ отправило все документы в Москву. Однако Москве было не до этого. Такие дела и раньше решались не быстро, теперь же документы блуждали по кабинетам или лежали без движения и никого это не волновало. Кулагин мог влиять на этот процесс только косвенно, через управление. Наконец, Управление БТФ отправило в Москву своего представителя, которому пришлось ходить в министерство, как на работу, почти месяц, прежде чем дело стало двигаться. Он едва успел до реорганизации. В октябре Министерство Морского флота передало управление БТФ в Министерство Транспорта. Но разрешение было получено, и скоро караван вышел в море. Кулагин вздохнул с облегчением.
Караван вышел из Авачинской бухты в середине октября. В Беринговом море в это время бушевали шторма. Арнольд поселился в носовой каюте по правому борту. Над диваном было два иллюминатора, и, поскольку они находились в скуле, можно было наблюдать, что происходит прямо по курсу. Шаланда – судно плоскодонное, и в шторм волны били по днищу с такой силой и грохотом, что уснуть под такую музыку было непросто, тем более что Арнольд то подлетал над койкой, то зависал над ней в невесомости, когда нос резко проваливался. Каждый моряк ищет наиболее устойчивую позу для сна в плохую погоду, и находит ее: лечь на живот, одна нога прямая и упирается в переборку, плечо упирается в подушку, вторая нога перпендикулярна телу и согнута в колене, локоть тоже отставлен. В такой позе моряк почти не ерзает по койке, и может спокойно спать, относительно спокойно.
Приземистый Арнольд занимал всего две трети длины койки, и раскрепиться в ней ему никак не удавалось. Тогда он модернизировал диван и переселился на него.
Всю осень шторма не утихали, и караван двигался со скоростью два-три узла. В авангарде шла «Амгунь», замыкал караван «Александр Губанов». Караван растянулся миль на десять, суда поддерживали связь и на капчасе докладывали обстановку начальнику каравана Сорокину.
Машинной команде «Амгуни» много хлопот доставляла вода, поступающая в румпельное отделение. Сальниковое уплотнение баллера и пятка ахтерштевня оказались изношенными, и в движении сквозь уплотнения сочилась забортная вода. Ее приходилось вычерпывать вручную, поскольку система осушения в румпельном отделении не была предусмотрена. Зарубин решил устранить это неудобство.
В сущности, он был большим лентяем, и терпеть не мог всяческие неудобства и дискомфорт. Но именно благодаря этому качеству ему и приходилось работать больше других, ибо он стремился усовершенствовать все, что поддавалось усовершенствованию
Вдвоем с мотористом они вывели трубу из румпельного отделения в помещение фекальной цистерны, откуда воду можно было откатывать осушительным насосом.
Качка закончилась, когда через Сангарский пролив суда вышли в Японское море. Здесь стояла ясная солнечная погода, и было тепло. Караван взял курс на Пуссан. Кому-то из моряков пришла идея постричь голову налысо. Через три дня все члены экипажа «Камы» постригли, а некоторые даже побрили головы. Идея распространилась по экипажам, как эпидемия, и скоро три четверти моряков в экипажах блистали лысинами. Миф о том, что такая стрижка способствует росту волос, показался морякам очень убедительным, хотя никто в этом и не признавался.
Когда до Пуссана оставалось два дня пути, из Москвы пришло распоряжение вернуть земкараван «Александр Губанов» в порт Владивосток.
Караван застопорил ход, начальник каравана отправил запрос в Москву и в управление БТФ, но никаких объяснений не получил. Сорокину пришлось выполнить приказ.
После теплого и приветливого Японского моря Владивосток показался морякам особенно хмурым и холодным. Надвигалась зима. Все теплые вещи моряки оставили дома,- чего ради тащить их на экватор? Когда досадная новость о возвращении каравана во Владивосток потрясла умы, черепа, их вмещавшие, лишь с сожалением вспоминали о былых шевелюрах. Головы моряков, бугристые, с синим оттенком, а многие и с порезами от неловкой бритвы, были неприятны глазу, а главное, не давали возможности выйти в город: головам было холодно, а их владельцам стыдно. Для всех стало открытием, что они придают столько значения своей внешности. Зарубин со своей лысиной уже не казался лысым, и от его веселых шуток на эту тему моряки только хмурились.
По приходу во Владивосток начальник каравана собрал высший комсостав своего флота, выслушал доклады, поблагодарил всех за отличную подготовку судов и за хорошую работу экипажей, которые в условиях постоянной штормовой погоды не допустили ни одной тревожной ситуации, ни на одном судне. Зная по опыту, что должно произойти вечером, Сорокин предупредил начальников служб об ответственности за ЧП. А в виде поощрения экипажей за хорошую работу распорядился приготовить на всех судах праздничный ужин.
Никто не смог бы определенно сказать, откуда на судах взялось спиртное, денег в рейс никто не брал, но к вечеру началась откровенная пьянка.
По ночам морозы во Владивостоке доходили до –12 градусов. Днем скупое осеннее солнце еще боролось с надвигающейся зимой, но вечером сырой пронизывающий ветер уносил накопленное городом тепло в Амурский залив. Сорокин распорядился выдать экипажам всю имеющуюся в наличии теплую рабочую одежду. Ватников на всех не хватило. Их одевали только для выхода в город. В этих ватниках, со стрижеными головами, моряки были похожи на беглых зеков, люди их сторонились. Но больше ничего для своих экипажей Сорокин сделать не мог: ни какой-либо информации о дальнейшей судьбе каравана, ни денег на зарплату он не имел.
Прошло полмесяца, наступил декабрь. Острое нетерпение первых дней сменилось сонным состоянием тупого ожидания. При других обстоятельствах моряки завели бы новые знакомства, на судах появились бы женщины, но неизвестность угнетала и даже водка редко появлялась на судах. На «Амгуни» третий механик со своим мотористом соорудили небольшой самогонный аппарат, и жизнь на судне слегка оживилась. Все, включая и капитана Арсеньтьева, старательно делали вид, что не знают, откуда берется самогон. Впрочем, самогона было мало, и пьяных на борту не было.
Непредвиденная задержка каравана во Владивостоке очень беспокоила Сорокина. «Если российская сторона не выполнит свои обязательства по контракту, то он может быть расторгнут, и тогда судьба каравана незавидна, - думал он.- Может быть, министерство хочет использовать эту задержку как рычаг для давления на БТФ? Но БТФ сейчас слаб, как никогда, ему ли бороться с министерством, да и начальник управления никогда не отличался строптивым нравом. В чем же дело? Может, они хотят оттеснить от этого контракта Кулагина с его ОКТЭСом? Такое может быть. Но тогда Кулагин может сам расторгнуть контракт, и у него должно оставаться около 30% кредита, погашать который будет вынужден БТФ. Кулагин ничего не выиграет, но ничего и не потеряет. Такая игра не выгодна всем. А если Кулагин доведет караван до Сингапура, то тогда министерство теряет свой единственный козырь - не выпустить караван из России. Значит, они торгуются. Поэтому от Кулагина не поступают деньги, поэтому мы и стоим. Стоять мы не хотим, – значит, я должен поддерживать Кулагина. Неприятный человек, но это к делу не относится. Нужно сгустить краски. Хорошо, что во время перехода с меня не требовали топливные и продуктовые отчеты. Теперь есть возможность для маневра. Нужно посоветоваться с Генрихом Яновичем.
Генрих Янович Варблане был старшим механиком на «Александре Губанове». Эстонец был человеком умным и не трусливым. Он сразу понял идею Сорокина и согласился подготовить два комплекта топливных отчетов. Один предназначался для капитана порта Владивостока и отражал истинное положение, другой для Кулагина. Для Кулагина же стармех обещал подать на имя Сорокина ремонтные ведомости. Сорокин планировал начать свою атаку сразу после Нового года.
Неожиданный запрет министерства на продолжение перехода застал Кулагина врасплох. А произошло следующее: при передаче дел в Министерство транспорта затерялся контракт на дноуглубительные работы земкаравана «Александр Губанов». Один дотошный сотрудник министерства обратил внимание на то, что земкараван «Александр Губанов» совершает переход на Юг с неизвестной целью. Он доложил об этом своему начальнику. Заместитель министра приказал на время разбирательства вернуть караван во Владивосток. В БТФ был отправлен запрос министерства. Управление прислало копию контракта с необходимыми пояснениями. Всплыла роль Кулагина в этом деле. Заместителя министра Кожевникова возмутил тот факт, что какая то мелкая сошка вдруг получает 40% от такого прибыльного проекта всего лишь за удачную идею. И тогда он, ссылаясь на необходимость проведения экономической экспертизы, стал затягивать выход каравана из порта.
Кулагину пришлось ехать в Москву. Сорокин в своих выводах оказался прав. Между Кожевниковым и Кулагиным началась торговля. Торговля шла трудно: Кулагина связывал договор с Хансоном, и на большие уступки идти он не мог. Кожевников не хотел упускать хороший куш, сам плывущий в руки. Кулагин искал средства воздействия и обходные пути, но был осторожен: еще одного «Кожевникова» проект уже не выдержит.
На судах каравана зрело недовольство. Арнольд Зарубин предположил, что это недовольство достигнет апогея к Новому году. Моряки трех шаланд тесно общались между собой, отношение к экипажу «Александра Губанова» было несколько прохладным, поскольку на землечерпалке экипаж почти наполовину состоял из моряков БТФ, и этот экипаж считал себя элитным в караване. Зарубин стал подталкивать моряков к мысли, что нужно организоваться и выдвинуть свои требования. В каждом экипаже были свои неформальные лидеры. Беседуя с ними, и с другими членами экипажей, Зарубин склонял их к мысли, что нужно провести на шаландах легальные собрания, избрать судовые комитеты, а затем предъявить свои требования руководству. К его агитации моряки относились скептически, хотя особо и не возражали. Самым горячим его сторонником был боцман с «Камы», Андрей Ишаев. Вместе с ним Зарубин побеседовал с капитанами шаланд. Капитаны не возражали против проведения судовых собраний, и даже согласились провести их одновременно на всех шаландах.
Собрания прошли успешно. Председателем судового комитета на «Каме» был избран Андрей Ишаев, на «Олекме» второй штурман Игорь Веденский, на «Амгуни» избрали Зарубина. В тот же день трое предсудкомов собрались и выработали требования к
